– Боже мой, Хеф! – выдохнула Эстер, прижав руку к груди. – Мы же договаривались. Ты не можешь молча прятаться здесь.
Хефциба с виноватым видом вышла из угла.
За первые три года их дружбы Эстер сделала вывод, что Хефциба – ее воображаемая подруга. По правде говоря, та ни с кем не общалась, да и учителя никогда не вызывали ее, потому что она ни с кем не общалась. Девочка просто крутилась рядом и повсюду следовала за Эстер, которая, впрочем, ничуть не возражала, поскольку никто особо не стремился с ней дружить.
Все во внешности Хефцибы было тонким и длинным: тонкие, длинные волосы, тонкие, длинные руки и ноги. Волосами пепельного цвета и светлыми глазами она походила на Бар Рафаэли [9].
Не успела Эстер скинуть плащ, как Хефциба заключила ее в грубые объятия – редкое проявление любви с ее стороны, – а после, вернувшись на свое место в углу, вопросительно посмотрела на нее: «Что случилось?» За десять лет своего знакомства они научились прекрасно общаться без слов. Эстер знала, что Хеф может говорить – однажды подслушала ее разговор с родителями. Однако Хефциба поняла это и потом месяц не разговаривала с Эстер. Точнее, не не разговаривала. В общем, неважно.
– Меня ограбил Джона Смоллвуд. Помнишь мальчишку из класса миссис Прайс, который обманом заставил меня влюбиться в него, а после исчез?
Хефциба одарила Эстер презрительным взглядом, который та истолковала как «Помню». А потом жестами показала: «Он тебя снова обманул?»
– Да. Выманил у меня пятьдесят пять долларов, украл бабушкин браслет, мой телефон и фруктовую пастилу. – Хефциба пришла в ярость. – Да, знаю, фруктовая пастила – это удар ниже пояса. Я тоже очень зла.
«Но мы же все равно пойдем на вечеринку, да?» – показала Хеф. Как бы здорово они ни общались в детстве, в подростковом возрасте стало ясно: им требуется более сложная система общения, чем мимика. Поэтому родители Хефцибы оплатили им троим: Хеф, Юджину и Эстер – обучение языку жестов.
Эстер по-прежнему не желала идти на вечеринку. Она с самого начала туда не хотела. Ведь вечеринки – это люди, люди – это глаза, глаза – это испытующие взгляды, впивающиеся в кожу, будто маленькие осуждающие долгоносики, а осуждение – это прилюдный приступ гипервентиляции, который ведет к еще большему осуждению. Однако Хеф скрестила руки на груди и кивком головы указала на входную дверь – этот жест Эстер истолковала как «Это дружеская просьба, и она не обсуждается».
– Ох, ну ладно. Дай мне только собраться.
Хефциба улыбнулась.
«Нам, наверное, нужно взять Юджина с собой», – показала она.
– Точно, если мама уйдет. Нам нельзя оставлять его здесь одного.
Юджин не только не переносил темноту, но и не мог по ночам оставаться дома один. «Когда ты один, они приходят за тобой», – так он всегда говорил.
Поэтому Эстер отправилась за братом.
Комната Юджина представляла собой противоположность ее спальни: голые стены и полное отсутствие мебели, за исключением одинокой кровати, стоявшей в центре комнаты точно под люстрой. Юджин лежал на тонком матрасе и читал в окружении дюжины ламп и втрое большего количества свечей, словно присутствовал на своих похоронах. В некотором смысле так оно и было. Каждый день с приходом ночи, когда солнце садилось, Юджин исчезал, а на его место приходило опустошенное существо: оно тихо передвигалось по дому и впитывало в себя каждую частичку света, отчего его кожа ярко сияла, разгоняя тьму.
– Юджин, хочешь пойти на вечеринку? – предложила Эстер.
Он оторвался от книги.
– Куда?
– На старый никелевый завод. Там будут костры.
Огонь, по мнению Юджина, был единственным надежным источником света, а потому брат боготворил его больше любого пещерного человека. Он никогда не выходил из дома без фонарика, запасных батареек, зажигалки, спичек, растопки, промасленной тряпки, палочек для огня, лучкового веретена, кремня и нескольких стартеров для розжига. Благодаря бойскаутскому прошлому Юджин с восьмилетнего возраста мог сложить маленький костер из подручных средств. Он отлично бы дополнил любую группу выживших после апокалипсиса, если бы не один досадный факт – Юджин не мог находиться на улице без света в период от сумерек до зари.
Юджин кивнул и закрыл книгу.
– Тогда я иду на вечеринку.
Эстер переоделась в наряд Уэнсдей Аддамс [10], и все трое отправились в путь. Три самых странных в городе подростка: призрак, не умевший говорить, мальчик, ненавидевший темноту, и девочка, одевавшаяся другими людьми, куда бы она ни шла.
* * *
Через час показался никелевый завод: замок из металла и ржавчины; он ярко, словно разгорающиеся угли, светился изнутри от пылающих костров, на окнах без стекол мерцали тени— подростки, будто мотыльки, танцевали вокруг огней.
– Что ж, добавим странности этому месту, – проговорила Эстер, когда они шли к складу.
Временами на заводе проводили выставки художников и показы авангардного кино, а модные парочки устраивали свадебные фотосессии, но в основном здесь обитали подражатели Бэнкси [11] и по выходным напивались старшеклассники. Вход на склад преграждал временный забор из сетки, как будто он мог помешать орде безумных подростков попасть на вечеринку в последние выходные летних каникул. Край забора уже был разрезан кусачками и отогнут. Ведь эти дети как лисы, стремящиеся пробраться в курятник, – всегда найдут лазейку.
Из портативных колонок лилась музыка. Смех и разговоры отдавались гулким эхом в просторном помещении склада. В пятнадцати шагах от забора Эстер замерла как вкопанная, врезавшись в силовое поле. Хеф и Юджин прошли вперед еще пять шагов, прежде чем осознали, что ее рядом нет. Они остановились и оглянулись на нее.
– Вы идите вперед, – сказала Эстер. – А я несколько минут постою здесь, подышу воздухом.
Хеф и Юджин обменялись взглядами, но ничего не сказали. Молчание Хефцибы не было чем-то удивительным, поскольку она не говорила, а вот Юджин промолчал, потому что не хотел показаться проклятым лицемером.
– Глотни для храбрости, а после присоединяйся к нам, – наконец сказал он. Потом взял Хеф под руку, и они вместе вошли внутрь.
– Итак, социофобия, – сказала Эстер сама себе, откупорив одну из нескольких теплых бутылок вина, которые стащила из маминой коллекции. – Пора тебя заглушить.
С этими словами девушка сделала три глотка. Послевкусие показалось странным, словно вино перебродило, но ей было все равно: подростки употребляли алкоголь не за его вкусовые качества. Он был эффективным средством сделать тебя круче, веселее и общительнее.
Хуже всего то, что социофобия влияла не только на твой образ мышления, манеру говорить или вести себя рядом с другими людьми. Она влияла на то, как бьется твое сердце. Как ты дышишь. Что ешь. Как спишь. Тревога четырехлапым якорем пронзала твою спину: входила по одному крюку в каждое легкое, в сердце, в позвоночник; его тяжесть прогибала вперед, утаскивала в темные глубины морского дна. Хорошая новость заключалась в том, что со временем ты к ней привыкал. Привыкал к удушью, к состоянию на грани сердечного приступа, которые преследовали повсюду. Тебе лишь оставалось схватить один из крюков, торчащих из грудины, легонько его встряхнуть и сказать: «Послушай, гадина, мы не умрем. У нас еще есть тут дела».
Эстер так и попыталась сделать. Она несколько раз глубоко вздохнула, попробовала расширить легкие вопреки сокрушительно сжимавшейся грудной клетке, но это не особо помогло: социофобия – та еще стерва. Поэтому Эстер выпила еще вина и стала ждать, пока алкоголь вступит в схватку с ее демонами, ведь она – совершенно здоровая и вменяемая семнадцатилетняя девушка.
3
Парень у костра
