Еще чуть-чуть — и он обретет силу, сбивая последние желтые листья. И все, прощай, золотая осень!
В садике напротив вокзала громоздятся кучи пожелтевших листьев. Аккуратные — таджикские дворники тут работают, что ли? Они словно напоминают, что все может в одночасье измениться. Было лето, стояла страшная жара. Даже дым от пожаров как-то долетал до города. И вот результат. Как бы снежный ковер не покрыл еще в октябре город всего за одну ночь.
Машенька, как обычно, идет не торопясь, с совершенно отстраненным видом, то и дело словно исчезая даже среди немногочисленных прохожих. Болтающиеся у входа в метро цыганки, например, ее в упор не видят. Значит, опять в состоянии «то ли здесь, то ли там». Задумываться вредно: я с трудом вырываю у молодой и очень грязной цыганки руку, показывая ей средним пальцем интернациональный жест, и спешу за исчезающей тенью.
Цыганка принимает все, как должное.
Ольга Савченко как-то рассказывала, что ей удалось напугать такую особь до посинения. Кстати, сама Ольга — брюнетка, и если обрядить ее в яркие одежды, то за цыганку смогла бы вполне сойти.
Просто к ней пристали — еще задолго до поступления в О. С. Б. Чисто конкретно, словно чувствовали, что у нее в сумочке — пусть небогатая, но зарплата. И что было делать?
Вот Ольга и попыталась бороться:
— Это я тебе будущее сейчас предскажу, милая! — заявила она ближайшей цыганке, нацелившейся на ее сумочку. — Можешь ручку не золотить, я так все как на духу про тебя знаю! Ты умрешь!! Я это вижу! И дети твои умрут!
Оля, рассказывая это, рассмеялась.
— А то как же?! Она же не из касты бессмертных?! Конечно, умрет! Но вы бы видели, как ее перекосило!
Стайку цыганок от нее сдуло, словно ветром.
Нет, все-таки, не зря Эйно так заинтересовался этой Ольгой. Хотя с ней — безумно сложная история. Слухи ходят разные: Ольга — и Воронов… А Воронов — он, вообще, кто — герой или предатель общего дела? А Ольга, она кто, его сообщница — или жертва, или случайно оказавшийся рядом человек?
В общем, не знаю, что сказать о событиях этой весны. Кроме одного: касательства к ним я не имел. Маша — тоже. И наш лидер Марина Ли — наверное, тоже…
…Я уже выработал рефлекс, подобный чутью служебно-розыскной собаки, и способен отыскать свою спутницу даже в плотной толпе. До того доходит, что иногда чувствую ее настроение за десяток километров. Да уж, создала мудрая Марина сладкую парочку, особенно если учесть, сколько мне Машенька крови попортила!
Первое время она постоянно стремилась, уж не знаю, сознательно или нет, исчезнуть из-под моей опеки. Метод был не особенно прост даже для вполне опытного сотрудника О. С. Б. Поймав нужное состояние, Маша просто переходила на тонкую, почти незаметную грань между Запредельем и нашей реальностью, что равносильно хождению по канату. Я тогда мгновенно обливался холодным потом от мысли «сейчас провалится!» — и начиналась игра в поиск черной кошки в темной комнате.
Как только я умудрялся обнаружить девушку, она моментом возвращалась в наш, здешний, город и замыкалась в себе, демонстративно обижаясь. Однажды чуть в момент поседеть не пришлось, когда эта красавица, глядя в пространство и беззвучно шевеля губами, стала пересекать на красный Московский проспект и ушла на грань Запределья перед самым носом какой-то «газели». Теперь, конечно, Маша не откалывает подобных номеров, но мое терпение испытывает регулярно. Наверное, хочет вовсе превратить в ангела.
Напротив ТЮЗа Маша остановилась и перестала «мерцать». Так и есть, жмет какие-то кнопки на плеере, отыскивая конкретную запись. На меня — ноль внимания, даже делает вид, что не замечает взгляда. Нужные манипуляции произведены, и Машенька с прежней отстраненностью направляется дальше — в сторону Пяти Углов. Губы ее слегка шевелятся, я даже узнаю конкретную песню.
Ох, конечно, «Флёр»! Просто беда с этой депрессивной музыкой. Хорошо, что хотя бы Янку Дягилеву она не слушает!
Впрочем, в роке, равно как и в большинстве других течений, я все равно не очень-то разбираюсь — наверное, оттого, что мне не просто медведь на ухо наступил, а целый из выводок прошелся.
Это напарнице ребята-компьютерщики каждый день дарят диски, битком забитые всякой музыкой. Даже представить сложно, что они ей в мозги вливают…
С неба начинает капать. Я с усмешкой думаю: может, песенка эта — самое настоящее заклинание? Вспоминаю слова, которые сейчас повторяет Машенька:
Деревья меняют листья,
Змеи меняют кожу.
Приходит циклон и ветер,
Меняет свое направление.
Как плавно перетекают
Друг в друга зыбкие формы.
Похоже, ты не заметил,
Как совершил отречение…
И стоит лишь отвернуться,
А небо уже другое.
И все, что казалось бесспорным
Поставлено под сомнение.
А нимбы бледнеют и гаснут
И трепет по капле уходит
Осталось совсем немного
И ты совершишь отречение…
А есть ли на свете цветы, что не вянут,
Глаза, что на солнце глядят и не слепнут?
И есть ли на свете те дивные страны,
Где нимбы не гаснут, где краски не блекнут?
Как медленно и незаметно
Смещаются стороны света.
Моря, острова, континенты
Меняют свои очертания.
И каждый импульс подвержен
Невидимым превращениям.
И каждому атому счастья
Отмерен свой срок заранее…
Написано здорово. Только депрессивно до жути. В голове еще крутится грустное скрипичное соло, а я настороженно замечаю, что Маша остановилась и любуется каким-то стендом, заклеенным афишами. Жаль, она сама не понимает, что иногда видит.
Помню, еще зимой мы проходили через безымянный скверик около Стремянной. Машенька так же «зависла» около самой обычной скамейки, не обращая внимания на переполненную отвратительно вонючим мусором урну. Минут, наверное, через пять, когда я стал принимать это за очередное издевательство, она показала на какую-то пачкотню, вычерченную на спинке не иначе как окурком. Я удивился:
— Это что?
Девочка пожала плечами. Пришлось скопировать несколько неровных пересекающихся линий в органайзер, а потом добавить рисунок к отчету.
Никого он, естественно, не заинтересовал (или я так решил?)
Еще где-то через неделю мы снова проходили мимо. Маша опять долго рассматривала скамейку. Того рисунка там уже не было, наверное, кто-то не особо трезвый курткой стер, или дворник постарался. Потом она вдруг указала на еще один иероглиф, на сей раз нацарапанный на краске чем-то не очень острым, вроде ключа, и, если особо не приглядываться, незаметный. Копируя, я отметил, что линии располагались иначе. Не удержался от вопроса:
