Не выдержав, он торопливо поднялся по лестнице и постучал в ее дверь.
– Я еще не готова, – услышал чуть раздраженное. И улыбнулся, различив тихое: – И вряд ли когда-нибудь буду... ужасное платье.
То есть все дело в платье, болван. Как он сразу не подумал об этом?
– Давай помогу. Не подумал, как сложно надевать его самому, – сказал он, толкнув дверь и войдя в комнату. – Можно?
Соланж замерла на секунду, и Кайл решил, что она прогонит его (глаза ее вспыхнули, выдавая внутреннюю борьбу), ан-нет, позволила подойти и коснуться завязок шнуровки. Жидкое золото ее глаз и быстрый стук неспокойного сердца пробудили в нем отклик, который, как бы он ни пытался, не вышло сдержать: Кайл просто поддался ему и прижался к любимым губам. И не просто принялся целовать – казалось, пил ее всю, обволакивая руками, как обволакивает вода упавшее в нее тело. Он и сам упал в эту «воду», пьянящую нежность, тонул в ней, захлебывался, но даже ради собственного спасения выныривать не собирался.
– Соль... милая Соль... – шептал то ли вслух, то ли мысленно, и второе скорее, так как губы кружили по нежной, трепещущей коже, и он вряд ли мог что-то произносить.
А руки его то распускали шнуровку корсета, то ласкали кожу ноги. Надетое платье так просто не поддавалось, и он проклял тот миг, когда преподнес его ей... Парча была крепкой, такую захочешь – не разорвешь, а уж он на силы не жаловался. И все же...
– Кайл... – вдруг услышал он. – Кайл...
В ушах шумело и будто чайки кричали, даже голос Соланж доносился как будто сквозь толщу воды... Он с трудом вынырнул и, не в силах ответить, уткнулся носом ей в шею под ухом... Там билась безумная венка. Будто нашептывала о чем-то... Поверяла хозяйкину тайна, которую ни за что не сказали б уста.
– Извини, – наконец отозвался он глухо. – Я просто... – Кайл сглотнул. – Просто забылся...
Соланж на него не смотрела. Раскрасневшаяся, с горящими, как у кошки, глазами, она изучала ковер под ногами...
Стыдилась того, что случилось?
Скорее всего.
Для нее подобное внове, он же совсем как мальчишка нетерпеливый, думает о своем... Эгоист.
– Я помогу. – Все еще тяжело, сипло дыша, он принялся приводить в должный вид ее платье. Соланж, как ни странно, не сопротивлялась, позволяла вертеть себя, словно куклу, оправляя чулки и нижнее платье, зашнуровывая корсаж.
Когда Кайл закончил, девушка пискнула: «Благодарю», и он улыбнулся, заметив только теперь, какой взъерошенной она выглядела. Ни дать ни взять уличный воробей, искупавшийся в луже... Короткие пряди волос торчали во все стороны разом, и он, не сдержавшись, пригладил самые непокорные, а после окинул девушку взглядом: в таком платье, да с этой прической Соланж выглядела настолько контрастно, как только может выглядеть полевая ромашка в королевском саду.
Миледи Саутгемптон сошла бы с ума, узнай, что за девушка, перевертыш, да еще столь нелепо подстриженная, посмела надеть ее платье!
– Ты, наверное, хочешь есть, пойдем ужинать, – сказал Кайл, подавая ей руку.
После секундного замешательства Соланж ее приняла, и они рука об руку спустились в столовую.
Свечи мягко освещали сервированный стол. Катберт расстарался на славу.
Заняв свое место, Соланж робко спросила:
– А где же Уилл? Он разве не будет ужинать с нами?
– Шекспир сговорился о встрече с друзьями, насколько я знаю, – отвечал Кайл. – По крайней мере, мне он сказал именно так.
– А мне ничего не сказал, – чуть обиженно вскинула бровки Соланж.
– Просто не стал тревожить тебя. Ты вряд ли бы захотела отправиться с ним... или хотела бы?
– Нет, – послышалось после краткой заминки. Соланж потянулась к ножу. – Очень есть хочется, – призналась она, впервые глянув на Кайла после случившихся поцелуев.
Ее глаза предательски ярко сияли, составляя с пламенеющими краской щеками довольно красноречивый тандем, восхитивший крайне довольного виденным Кайла.
Катберт же, между тем, торопливо засуетился, предлагая гостье мясной пирог и поливая его щедрой порцией соуса.
– Вина, мисс?
– Немного. Благодарю, Катберт!
Первое время ели в молчании, Кайл давал девушке время утолить первый голод, а после осведомился:
– Тебя взяли в постановку Шекспира?
Соланж отхлебнула вина и отрицательно покачала головой.
– Бёрбедж уперся как черт: мол, Роб слишком зелен для сцены, особенно для участия в пьесе для королевы.
– А как же Шекспир, он будет играть?
– Полагаю, что да. Он, в отличие от меня, еще до Лондона выступал на подмостках время от времени, Бёрбедж вполне им доволен. Я же у всех на подхвате, мальчик на побегушках...
– Хочешь я заступлюсь за тебя перед Бёрбеджем? – спросил Кайл. Он бы и больше для нее сделал, позволь она только.
Соланж смерила его взглядом, торопливым, немного смущенным.
– Не стоит, правда, – дернула головой. – Уилл что-нибудь да придумает.
Кайл мысленно вскинулся: «Снова этот Уилл», но внешне не выказал раздражения.
– Хорошо, будем надеяться, у него выйдет переубедить Бёрбеджа. Времени не так много до праздника...
– Чуть меньше двух месяцев. Думаю, все получится...
«Все получится» означало, что королева вскоре умрет, и оба замолкли, должно быть, думая об одном. Кайл, когда-то обманутый устремлениями графа Эссекского, теперь с ужасом представлял, что ждет Англию, если Елизавета в самом деле умрет. С таким нечистоплотным в выборе средств для достижения своих целей человеком у власти, как Эссекс, страну ждут хаос и войны...
Соланж неожиданно первой прервала молчание.
– Расскажи, как так вышло, что ты... перевертыш, как я, живешь в таком доме? – спросила она. – Те богатые кавалеры в театре... принимали тебя за своего. Они не знают, кто ты?
– Не знают, – подтвердил Кайл. – Мои родители, приемные родители, как ты понимаешь, строго-настрого наставляли меня делать все, чтобы не раскрыть своей тайны. И все эти годы я был весьма осторожен...
– Но почему они...
– … усыновили меня? – Кайл улыбнулся, по-своему наслаждаясь ее замешательством. – Я тоже частенько задавался этим вопросом. Но матушка говорила, что я был им послан в ответ на многочисленные молитвы, и они не посмели отвергнуть дар Божий. – Соланж ждала продолжения, не отводя от него своих сапфировых глаз, и Кайл продолжил: – Они с отцом, как мне рассказывали, долгое время ждали наследника, но понести матушка не могла. Объездила множество святых мест, обращалась к народным целительницам и принимала отвары из девясила и боровой матки, но ребенка им Бог не давал. Ничто не помогала. И вот однажды зимой, они тогда жили в деревне, в Йоркшире, кто-то постучал в двери их дома... Служанка пошла открывать и вернулась с корзиной... с младенцем. Кто-то подбросил его на порог...
– Младенцем был ты?
– Я, – кивнул Кайл. – Мне был от силы месяц-другой, и я спал, когда матушка взяла меня на руки. «Ах, какой милый малыш!» – воскликнула она прежде, чем я вдруг проснулся и поглядел на нее своими глазами. Желтыми, как ты понимаешь. Она утверждает, что даже не испугалась, но мне видится, что она была в ужасе и с трудом удержала меня на руках. Служанка, должно быть, успела меня подхватить и тем самым спасла от падения.
– Откуда бы тебе знать, как было в действительности? – спросила Соланж, улыбнувшись.
– Отец однажды под мухой проговорился: мол, на такой дар, как сын-перевертыш, они и рассчитывать не могли. – В голосе Кайла против воли звучала злая ирония.
– Но они все равно тебя приняли и растили, как своего сына.
Он кивнул.
– Они любили меня. Сначала хотели одеть мне браслет, но побоялись, что его могут увидеть, а потому позволяли мне обращаться время от времени... Чаще всего в нашем имении в Йоркшире, в окрестных лесах, где я мог резвиться без опасений. Отец тогда чаще всего ходил со мной рядом... Охранял, что ли. И смотрел странным взглядом, я потом хорошо его выучил, этот взгляд: испуганный и отчасти брезгливый. Мне казалось, он разделял меня-человека и медведя-меня на две разные личности... Не мог воспринять нас едино. – Кайл покачал головой. – Когда я стал старше, то уходил в лес один, не хотел смущать его своим видом. И снова видеть тот взгляд... Так для всех стало лучше. Бывало вернусь, а отец поджидает меня: «Как ты, сынок, хорошо... погулял?» Я кивну: «Хорошо, отец». «Вот и славно, мой мальчик». Он выдыхал с облегчением и возвращался в библиотеку к комедиям Плавта, кои очень любил. И, наверное, их даже больше меня. Но мне ли жаловаться, не так ли?
