Кроме того: это был не сон. То есть, точно сон, потому что на Земле сейчас силилась пробудиться дохленькая городская весна, а в Ирии изнемогал от своего великолепия вечный май. Но как реально было небо… и паутинки… и резной листочек, который осел на рукав ее светлого плаща…
Да. Светлого плаща у Лены никогда не было. Белый и бежевый — чересчур маркие цвета для ее практичного характера. И волосы она никогда не носила вот так, свободно распущенными по плечам. И не подвязывала на шею белый шарф аккуратной перетяжкой. И на руках у нее никогда не было такого изящного маникюра.
Оглядев себя, Лена поняла почти сразу: она снова столкнулась с идеализированным образом. Но на сей раз Сергей в своем сне загонял в идеализированный образ ее саму. Ей стало почти смешно. Что за человек! Сперва он ненавидит ее, обвиняя бог знает в чем, и показывает ту ужасную комнату с пианино, а потом…
Она улыбнулась, почти через силу, и мирно пошла вдоль кромки леса, хотя больше всего на свете ей хотелось гневно зашагать, печатая шаг, как красноармеец на параде. Все это походило на декорации к концовке мелодрамы, да только вот Лена не желала участвовать ни в каком сентиментальном повествовании. Она просто хотела сделать что-то с неизбывной болью, которая терзала ее в самой глубине сердца. И она знала: сделает. Так или иначе.
Через какое-то время Лена обнаружила, что Сергей уже давно идет рядом с ней.
— Это последний сон, — сказала она.
Сергей только кивнул.
— Последний, потому что я начинаю бороться.
Кажется, Сергей хмыкнул. Это и в самом деле звучало смешно.
— За что? — спросил он.
— За тебя, — ответила она, и остановилась.
Он тоже встал как вкопанный.
— Не за… город? — спросил он осторожно.
— Городом больше, городом меньше, — пожала плечами Лена. — Я вообще не понимаю, что в нем изменилось с тех пор, как пришли вы. Ну, игровых автоматов стало больше.
— Люди на улицах стали меньше улыбаться. Я помню… совсем как в… Там, где я жил раньше.
— Так ты не из Омска?
— Нет.
Это было сказано таким тоном, что спрашивать, откуда он, Лена не стала.
— Я не хочу отдуваться за других, — произнесла Лена, зная, что кривит душой. — Почему я должна исправлять то, что кто-то натворил? — он не ответил. — Почему ты молчишь? Тебе же лучше, если я отступлюсь. Разве не для этого вы насадили на меня черную метку? Чтобы симарглы оставили вас в покое. Не знаю уж, оказывала ли на меня эта метка какое-то влияние — Стас говорит, что нет, — но я и впрямь хочу оставить вас в покое.
Сергей молчал.
— Ну, что ты молчишь? — Лена говорила сердито, раздраженно. — Я и сама ничего не знаю! Я так поняла, что вся ваша деятельность, вся ваша структура — она направлена не на то, чтобы изменить мировой порядок. И вообще, вы — несчастные люди. Вы… невидимки. Вас никто не видит, потому что вокруг вас темнота.
— Откуда ты знаешь?.. — Сергей посмотрел на нее едва ли не с испугом.
— Я поняла, что ты знал, что в детстве я была одной из вас.
— Знал. Ну и что?..
— Если ты думал, что мне это дело понравится, когда я вспомню, то ты заблуждался. Я убила котенка, — Лена сама не ожидала, что сможет это произнести: это звучало на удивление мерзко. — Фу, какая гадость! Вы занимаетесь подобными вещами, чтобы добиться власти и почестей? Кто же это сказал… не помню… Не имея умений даже чтобы пойти в мафию, они ударились в оккультизм! Это про вас.
— Не совсем, — Сергей устало потер лоб, — в организации попадаются достаточно талантливые личности. Просто есть много разных путей возвыситься. Один из них, истинный, — наш.
— Ну так вот я решила вам не мешать! — произнесла Лена как можно независимее. — Вы нанесете ущерба не больше, чем наши политики. А то и меньше. Я предлагаю вашим договор. Заключим соглашение… разделим сферы влияния… Иначе выходит невыгодно ни тем, ни другим. Например, вы обязуетесь не нарушать покой мертвых, а мы — ваш.
— Ты думаешь, это сработает? — Сергей ухмыльнулся.
— На какое-то время, — ответила Лена серьезно.
— Ты не имеешь права.
— Так я и спросила! А кроме того… черт возьми, Сергей, я мертва. Я — симаргл. Один из тройки, ответственной за этот город. О каких правах можно говорить?
Лена произносила это вполне искренне. Она понятия не имела о том, каковы границы прав и обязанностей, возложенных на нее. Да кто вообще их устанавливал?.. Исходя из того, что вся эта заварушка началась с Артема, предполагала, что они очень велики. В управлении симарглами — если оно вообще было, потому что Софья, несмотря на свой грозный вид, вмешивалась во что-то крайне редко — похоже, придерживались более консервативных традиций, связанных едва ли не со средневековым местничеством. С одной стороны, это и не удивительно — когда контора существует столько лет.
Кажется, она отвлекалась на миг, задумалась над сказанным, потому что не заметила, как Сергей в ярости обернулся е ней, схватил ее за ворот пальто. Закричал прямо в лицо:
— Да ты, маленькая сволочь! Как ты можешь быть такой спокойной! Ведь я же… я же люблю тебя! Плевать мне на метку, на все остальное… тысячу раз плевать! Я найду способ оживить тебя…
На миг ее сковало удивление… но все-таки, она изменилась. И изменилась сильно. Невероятно сильно.
— Глупости, — произнесла Лена решительно, с удивившей саму себя легкостью стряхивая его руки со своего воротника. — Несусветные глупости.
И больше ничего сказать не могла. Все-таки, она тоже любила его. Как ни старайся казаться сильной, как ни упражняйся в равнодушии…
Они стояли друг рядом с другом, друг на друга не глядя.
Лене казалось, что вены у нее вскрылись сами собой, и из разорванных жил течет кровь… а с кровью любовь, капля за каплей. Столько лет любить его, умереть, потом узнать, что он колдун, заклинатель мертвых, злодей, узнать, что он тоже ее любит… по крайней мере, испытывает к ней то, что он сам называет любовью. И что в итоге?
— Почему у тебя так холодно всегда? — спросила Лена, поежившись. — Сделал бы как-нибудь лето…
— Солнце я не люблю.
— А зря, — пожала Лена плечами. — Оно красивое. Если не слишком злое.
Возникла пауза. Они ведь не всегда рождаются тогда, когда сказать нечего. Иногда произнести слишком много, а времени совершенно не хватает, поэтому приходится что-то мямлить… или смотреть на горизонт, думая о том, что рано или поздно это время кончится… уже кончается, утекает между пальцами. На смену ему придет нечто иное, незнакомое.
Они проснутся.
— И что нам делать? — спросил Сергей несколько беспомощно.
Они стояли у кромки влажного леса и смотрели на ворон, которые каркали, срывая глотки. Вороны кружились над полем, искали пропитания. Голая земля их не устраивала. Наверное, они тоже хотели тепла.
— Что-нибудь, — пожала плечами Лена. — Знаешь, я передумала… Я попробую.
— Что?
— Бороться с вами. Думаю, это будет очень полезно.
— Кому? — насмешливо.
— Тебе.
«Да, — подумала она на границе яви и сна, — мой милый, моя истерзанная, искалеченная любовь… Я больше ничего не хочу, я так устала, что почти превратилась в бетон и стекло, но я все еще желаю спасти тебя».
1.Я проснулся в темноте. Впервые было по-настоящему темно, хоть глаз коли. Обычно в незашторенные окна моей квартиры светят фонари или заглядывает луна, а в этот раз не было ничего, совершенно ничего. Как это объяснить? Я не боюсь темноты. Бояться чего-либо здесь, в этом мире — фу, какая пошлость. Но в темноте комната перестала казаться мне пустой, точно была наполнена каким-то странным содержимым. И тускло светился прямоугольник окна, куда проникал слабый свет с улицы. Рама была мертвенно-белая, хотя при дневном свете было бы видно, что она давно нуждается в покраске. Ветка, которая обычно стучала в стекло под ветром, просто лежала, и кругловатые тополиные листья были прижаты к пыльному стеклу своеобразным орнаментом.
Я смотрел на этот узор, сидя на кровати, и даже не решался повернуть голову. Почему-то мне стало очень жутко. Будто смерть стояла у моего изголовья. Я понял: там должна быть Лена. Бог знает как она выбралась из моего кошмара и пришла сюда, но она точно стоит тут… и снова смотрит на меня… и она меня не видит. В такой темноте кого угодно можно пропустить. В общем, на лице ее пустота, и ничего хуже этого быть не может.
Медленно я заставил себя повернуть голову. В конце-концов, это девушка, которой я почти овладел. Я не должен ее бояться.
Рядом с моей кроватью никого не оказалось. Разумеется. Лена, должно быть, проснулась в своем Ирии. Говорят, там цветут яблони круглый год. Белые яблони… постоянная белизна, как будто облака спустились на землю, теряя клочки своего вещества. Кто как, а я бы не вынес.
«Я уже и не знаю, любовь ли это… Можно ли любить, и одновременно бояться?.. Я не боялся темноты, но боялся людей… Аллу Валентиновну, председателя… много кого. Но этому страху воли не давал. Почему же у меня дрожат поджилки перед девушкой с разными глазами? Перед этой неопытной наивной дурочкой?»
