— Ну расскажет он тебе, что люди в той Бале по небу ходют, бабы все в исподнем разгуливают, а хлебушек на деревьях растет, прямо караваями. И что с того? Ты ж своими глазами сие никогда не увидишь, потому и не поймешь — правда то или брехня. Тебе, как и мне, из горы ходу на белый свет нет и не будет.
О как. Интересно. Нет, нечто подобное после того, как Пантелей упомянул некоего Кучумку, я сразу заподозрил. На колдуна, который смог бы продлить свою жизнь благодаря не самым светлым ритуалам, этот дед похож не был, а других вариантов столько протянуть у современника хана, с которым четыре века назад неслабо закусился Ермак Тимофеевич, имелось не так много. А следом я сразу припомнил, что встречались мне в паре книг упоминания о том, что некие люди получали от подгорной владычицы бессмертие за особые заслуги. Вот только жизни той вечной им было отмерено ровно до той поры, пока они чертоги подземные не покидают.
Нечто подобное, кстати, и в сказах Бажова встречалось. Не впрямую, краями, но смысл уловить можно. Пока ладил Степан с Хозяйкой Медной горы, все у него более-менее шло. Как не по ее сделали, пусть и не по его вине — захандрил и умер. Про Данилу-мастера и вовсе упоминать не стоит, там вся жизнь у парня кувырком пошла.
Глядишь, и этот Пантелей когда-то вот так же сюда попал за какие-то особые заслуги, и было ему сделано предложение, от которого невозможно отказаться. Хотя, может, и нет? Ну как сам пришел и каким-то образом выпросил себе жизнь, которая длится до той поры, пока стоят эти горы.
— А и пусть врет, — прожевав капусту, благодушно разрешил Пантелей. — Если красиво — чего нет? Давай, паря, выпей и рассказывай!
Я цапнул кубок, который он наполнил вином доверху, дожевал кусок поросятины и было собрался выпить, но не успел. В пиршественную залу вернулся исполнительный Глузд, причем, разумеется, не один, а в компании Майи и мутноглазого типа. Удивления я никакого не испытал, конечно, поскольку ничего другого не ждал.
Радости, впрочем, тоже в душе не возникло, хотя поводы для того имелись, пусть и сомнительные, но все же. Я ведь не раз ей говорил, причем даже в ту пору, когда мы были женаты, о том, что, мол, ты со своей неразборчивостью в заказах и сомнительными методами рано или поздно неслабо нарвешься. Вот, так и вышло, нарвалась, теперь можно смело изрекать: «А я предупреждал!» — и злорадствовать, сидя за богато накрытым столом, попивая винцо и кушая жареную хрюшку. Можно, но не хочется. Просто больно хреново Майя выглядела, прямо скажем. По всем статьям плохо. Лицо приобрело нехороший землистый цвет, волосы что пакля висят, да еще она как-то одновременно и похудела, и опухла, хоть вроде бы два этих состояния не сильно совпадают.
А самое главное — взгляд. Потухли глаза бывшей, потускнели, исчезла из них свойственная Майе и, что уж там, изрядно бесящая меня нагловатая самоуверенность. Надо отдать должное Хозяйке — ей за неполный месяц удалось сделать то, что мне оказалось совсем не под силу. И не мне одному, отметим.
— Вы звали нас, ваше могущество? — произнесла с интонациями, которых я никогда у нее не слышал, Майя и согнулась в поясе так, будто ей кто-то со всей дури по печени пробил. — Мы явились!
— Ишь ты, — присвистнув, произнесла Марго, сидящая недалеко от меня. — Впечатлена! Не в обиду тебе, Макс, но давно следовало эту стерву причесать.
— Только об одном мои мысли, нежить: как бы тебя порадовать, — неожиданно едко отреагировала на слова вурдалачки услышавшая их Хозяйка, а после обратилась к вновь пришедшим: — Ну что, гости дорогие, как вам радушие мое? Может, не по нраву приходится?
— Все хорошо, — уставясь себе под ноги, пробубнила было Майя, а потом неожиданно взвизгнула, причем так громко, что Метельская вместо того, чтобы попробовать медвяно пахнущий напиток, который на пару с вином присутствовал на столе, от души им облилась. — Поняли мы все, ваше могущество! Поняли!
— Да мать твою так, малахольная! — заметалось в наступившей тишине под сводами залы эхо от ругани оперативницы. — Вся обструхалась!
— Рада бы тебе поверить, молодуха, да вот не получается, — дождавшись того момента, когда Светлана замолчит, сообщила моей бывшей подземная владычица. — Вот только начинаю думать, что вы, теперешние, почти как те люди, что раньше мне встречались, в былые времена, что вера вам есть, радость от того испытывать, только вы сами все и портите.
— Не подведу, — истово произнесла Виллеруа, а после рухнула на колени, чем окончательно меня поразила, ибо подобное я даже и представить не мог. — Что скажете — то сделаю. Не хочу гнить заживо! Не могу! Жить хочу!
— Думала я тебя сегодня помиловать, — ласковым тоном доброй тетушки сообщила ей Хозяйка. — В честь настроения своего хорошего, радости, которой мне твои приятели нынче доставили. Но вот какая досада — вон та девица, с которой ты сюда попала, все испортила. Волю свою выше моей поставила, а так нельзя. Тут мои владения и все делают то, что я велю. Потому, молодуха, бери ломоть хлеба да баклажку воды от моих щедрот да ступай обратно, откуда пришла. Случится еще какая радость — может, и прощу дела да слова твои. А нет — так и нет. У всякого есть своя судьба, глядишь, твоя как раз такая, чтобы костьми в том старом забое лечь. Тем более что не ты там первая сгинешь, не ты последняя.
— Нет! — снова резанул по ушам ультразвук, вырвавшийся из горла Майи. — Только не туда! Они же из меня душу тянут! Рвут ее на куски!
Ой, как крепко ее торкнуло-то! Правда, взгляд снова ожил, вот только лучше бы этого не случалось, больно безумным он мне показался. Аж холодок по спине побежал, когда Майя на меня уставилась.
— Макс! Грохни меня, а? Я же знаю, ствол при тебе. Было же между нами, помнишь? Вот ради этого! Макс, там ад. Настоящий ад.
Редкий случай — она говорит то, что думает. Путано, неразборчиво, бессистемно, но от всей души. Пару раз до сегодняшнего дня подобное видел, не больше.
Что же такое с ними там Хозяйка делает, а?
И еще — почему мне ее не жалко? Ну да, я помню, что недавно Метельской говорил, только слова словами, но ведь должно же, наверное, что-то шевельнуться в душе. Пусть не как у бывшего мужа, просто как у человека, который видит, что ближнему плохо.
Должно, но не случилось. Может, потому что я все равно ей не верю? Даже сейчас, когда вроде бы все выглядит настоящим до крайнего предела? Не верю, потому что слишком хорошо знаю.
— А может, и поняла чего? — задумчиво произнесла владычица гор, изогнув бровь. — Как думаешь, Пров?
— Девки все дуры, пока их за живое не зацепишь, — философски заметил старикашка, обсасывая куриную косточку. — Главно дело — знать за что. Какую за сердечко, какую за душу, какую за красу, допрежь никем не мятую. Каждая своего сторожится да ценит. А уж опосля они завсегда думать начинают, другое дело, что иной раз в том и смысла уже нет. Помню, по молодости одну несговорчивую, значит, вечерком завел по тропке дальней до тенистого сада…
— Тебя, дурака старого, как о чем ни спросишь, ты все на себя переводишь, — как мне показалась, непритворно рассердилась Хозяйка. — И всякий раз давай молоть о том, каким молодцем когда-то был. Думаешь, если еще раз расскажешь, мы в то поверим? Или я не помню, как ты в мои ближники попал, какую цену за то заплатил? Вон Пантелей или Прокоп — они-то за ум свой, за дар, за труд место за моим столом заняли. Ты же за то, что сильно вовремя нужные слова услышал и одного человека, что мне обиду нанес, жизни лишил. Ну и за то, что соглашаешься всегда со мной, тоже. Но меру знай! А то живо отправишься туда, куда даже наги поганые нос свой плоский совать бояться.
— А мне этот старикашка сразу не понравился, — вдруг заявила Марго. — Как только его в первый раз увидела. Гниль, она и есть гниль — что на земле, что под ней.
— Ах ты, нежить холодная! — взвился Пров. — Вот я тебя осиной!
— Давай-давай, сижу и жду, — насмешливо предложила ему вурдалачка. — Она же тут везде растет, да? Да и смелости тебе не хватит, трухля ты вонючая.
