В следующий миг Джо едва не попадает под колеса длинного зеленого «универсала». Из-за руля его буравит взглядом, проклиная за сам факт существования на белом свете, злое женское лицо, и слежка – если таковая имела место, – мгновенно вылетает из головы.
Встревоженный и угрюмый Джо заглядывает в лавку на углу – спросить Ари, не найдется ли у него отравы для кошек.
Приехав в Лондон, Ари открыл магазинчик и назвал его «М’хага зин». После просмотра английского телевидения у него сложилось впечатление, что англичане обожают каламбуры и маленькие лавочки на углу, и рассудил, что такая комбинация непременно принесет ему успех. Магазин превратился в «М’хага зин», но практически сразу стало ясно, что, хоть лондонцы и в самом деле ценят каламбуры и удобство, они совсем не любят, когда над ними глумятся лавочники-чужеземцы. И правильное употребление апострофа для обозначения гортанной смычки – еще не оправдание.
Ари быстро понял свою ошибку и закрасил возмутительную вывеску. Джо по сей день не знает, действительно его имя хотя бы отдаленно напоминает «Ари» или он просто придумал набор звуков, которые звучат удобоваримо и в то же время на иностранный лад, не пугая местное население чрезмерной сложностью или намеками на неподобающее воспитание.
Вероятно, нет ничего удивительного в том, что Ари не желает травить кошек. Ари полагает, что кошки ниспосланы людям самим Господом, дабы помогать нам на жизненном пути и учить нас терпению. Джо, на плече которого уже две недели не заживают раны после непрямого попадания кошачьих когтей, заявляет, что кошки – исчадия Ада, несущие хаос, разлад и кожный зуд. Ари отвечает, что одно другому не противоречит: даже если они исчадия Ада и несут разлад и кожный зуд, это не мешает им быть учителями и посланцами Космического Разума.
– Кошки как они есть, – говорит Ари, сжимая в руках пластиковый ящик с утренней партией фермерского молока, часть которого в данный момент капает на пол, – помогают нам совершенствоваться.
– Угу, в области оказания первой помощи и профилактики заболеваний, – бормочет Джо Спорк.
– И в духовной сфере тоже. Вселенная учит нас понимать Бога, Джозеф.
– Вселенная – допустим, но не кошки. Не этот кот.
– Все сущее ниспослано нам в назидание.
Слова Ари так похожи на изречения дедушки Спорка, что Джо, несмотря на бессонную ночь и испорченное котом утро, невольно кивает.
– Спасибо, Ари.
– Не за что.
– Мне все равно нужна отрава.
– Вот и славно! Значит, нам еще многому предстоит научить друг друга.
– До скорого, Ари.
– Au revoir, Джозеф.
II
Два господина из Эдинбурга;
книга Гакоте;
не в службу, а в дружбу.
Уже у самой входной двери он слышит крик – вернее, астматический сип. Тем не менее его эхо прекрасно разносится по тихой Койль-стрит и вспугивает стайку голубей в подворотне.
– Есть кто дома? Мистер Спорк?
Джо оборачивается и становится свидетелем редкого и прелюбопытного зрелища: толстяк бежит.
– Мистер Спорк!
Ей богу, бежит. Не слишком быстро – хотя он, как и многие полные люди, вполне легок на ногу, – но все же в приличном темпе. Бедра у него мощные, и он не трусит, не семенит, а по-настоящему бежит. Издали он чем-то напоминает деда Джо по материнской линии, мясника-разделочника с бритой головой и прослойками яиц и сала по всему телу. В отличие от деда, этому типу при всей его увесистости не хватает веса. Навскидку Джо дал бы ему и пятьдесят, и тридцать лет.
– День добрый! Мы бы хотели с вами побеседовать, не возражаете?
Да, «мы», ибо их двое: толстый и тонкий. Господина поменьше почти не видно за исполинской тушей его спутника. Он изящно вышагивает в кильватере кита.
Окликал его, несясь по тротуару и тяжело дыша, именно толстый. Во избежание сердечных драм либо столкновения Джо останавливается и с любопытством отмечает, что двое приходят к финишу почти одновременно. Тонкий берет беседу в свои руки. Он старшее, седее, держится невозмутимее и говорит вкрадчивее:
– Дражайший мистер Спорк, нельзя ли нам войти и побеседовать с вами дома? Мы – не только мы, разумеется, но мы в том числе, – представляем Музей истории механики имени Логанфилда с филиалами в Эдингбурге и Чикаго.
Однако тягучего шотландского акцента у него нет, только безупречная английская дикция. Его предложения ближе к концу не ползут вопросительно вверх на современный американский лад, а заканчиваются весомыми, убедительными точками.
– Боюсь, мы к вам по деликатному вопросу.
Деликатность претит Джо. Вернее, он очень ее ценит в часовых и прочих механизмах, но в реальной жизни она сулит только суды, расходы и неприятности. Кроме того, иногда это слово означает, что всплыли на поверхность очередные отцовские долги или прегрешения, и теперь Джо наверняка предстоит выслушать, как Мэтью довел до нищеты лучшего друга или украл бесценный бриллиант, а затем в сотый раз объяснить, что нет, он не унаследовал сокровища Мэтью Спорка, от отца ему достался лишь пустой кожаный чемодан да стопка газетных вырезок с подробными описаниями преступных деяний Мэтью, за которые его так и не удалось привлечь к ответственности. Деньги исчезли, и никто не знает, где они, – ни жена, ни сын, ни кредиторы.
Однако на сей раз дело, похоже, касается самого Джо.
В узком кругу его друзей имеется лишь один человек, чья жизнь время от времени осложняется проблемами с законом.
Билли, черт ты лысый, во что ты меня втянул? Ох, шиш да зарез…
Шиш да зарез – такое восклицание на Ночном Рынке звучит в минуты полного отчаяния и означает неминуемую погибель и крах всего. Джо испытывает непреодолимое желание унести ноги.
Вместо этого он говорит:
– Входите, пожалуйста.
Ибо в его представлении Англия – справедливая страна, и он знает по опыту, что даже там, где закон был нарушен или попран, желание пойти навстречу и элементарная вежливость позволяют загладить на удивление глубокие ухабы.
Толстый входит первым, тонкий вторым, а замыкает шествие Джо – в знак того, что бежать он не намерен и входят они исключительно по его настоянию. Он предлагает гостям чай и удобные кресла – увы, они отказываются. Тогда он заваривает чай для себя, и тонкий все же соглашается выпить чашечку и даже угощается макаруном. Толстый пьет воду, много воды. Подкрепившись, Джо показывает им наиболее любопытные части своей мастерской (эдинбургские напольные часы, а также незаконченного автоматона-шахматиста, которого он мастерит на заказ по подобию знаменитого Турка), после чего тонкий сцепляет руки домиком, давая понять, что пора переходить к делу.
– Меня зовут мистер Титвистл, – говорит он, – а это – мистер Каммербанд. Сразу оговорюсь: фамилии настоящие. Жизнь причудлива и удивительна. Если вам вздумается пошутить по этому поводу, мы вполне способны переварить шутку и даже посмеяться вместе с вами.
Он демонстративно улыбается, показывая, что действительно это умеет. Мистер Каммербанд поглаживает себя по животу, давая понять, что лично он вполне способен переварить не только эту, но и любые другие шутки.
Джо принимает эти слова за своеобразное испытание. Улыбается с притворной вежливостью, даже сдержанностью. Уж он-то знает, каково иметь странную фамилию, и смеяться не намерен. Зато протягивает руку каждому из гостей. Мистер Каммербанд моментально ее пожимает. У него очень мягкая кожа, а рукопожатие легкое и энергичное. Джо поворачивается к мистеру Титвистлу.
Мистер Титвистл даже не подается вперед. Его тело находится в безупречном равновесии, безупречно занимает отведенное ему пространство. Он пожимает руку Джо с таким видом, словно тот в любой момент может поскользнуться и упасть – в таком случае он охотно предоставит в его распоряжение капитальность своих ног восьмого размера и крепость адвокатских бедер. Волос у Титвистла крайне мало; лысину окутывает легкая седая дымка, похожая на пушок окаменелого персика. Посему установить его возраст невозможно. Сорок пять? Шестьдесят?
