Какого хрена? Я поднимаю на него одну бровь, и он усмехается.
— Я не влюбился в тебя. Я вошёл с тобой в любовь с широко открытыми глазами, продумывая каждый шаг на своём пути. Я, правда, верю в судьбу и предназначение, но я также считаю, что нам суждено делать только то, что мы выбираем сами. И я выбираю тебя; спустя сто жизней, через сто миров, в любой версии реальности, я бы нашёл тебя, я бы выбрал тебя.
Я не могу смотреть в его глаза, потому что они слишком синие, слишком искренние, слишком наводнённые, а я не умею плавать.
— Я не знаю. Я не… ты даже не знаешь меня, тебе не следует меня любить. Я вредная и холодная, и я не знаю, смогу ли вообще кого-то полюбить или захочу этого, и…
— Айседора. — Наводнение и разрушительные волны успокаиваются. — Ты не вредная и не холодная. Ты сильная и смешная, и умная, и красивая. И ладно, может иногда ты немного вредная, но как ты говоришь, между уверенностью и высокомерием очень тонкая грань, и кто-то должен помочь мне её нащупать, так? Я нашёл свой путь и не собираюсь с него сворачивать. Я хочу, чтобы ты знала, что я чувствую, и также знала, что хорошо чувствовать так, как ты чувствуешь, потому что я очень-очень терпеливый.
— А если я решу, что мне предназначен кто-то другой?
— Что ж, это будет твоё решение, и я стану его уважать. К тому же я знаком с целой ватагой богов, чтобы покарать того, кого ты выберешь вместо меня.
— Ты…
— Прикалываюсь! Исключительно! Преимущественно. Хорошо, не совсем прикалываюсь.
Я смеюсь, отчего моя голова начинает болеть, но смех освобождает немного боли из моей груди.
— Мы можем закончить говорить об этом после того, как я спасу маму?
— Естественно. — Он откидывается назад, улыбается и явно расслабляется. — Прошло даже лучше, чем я думал. Ты не кричала на меня. Но хочу заметить, в поэме есть действительно удачные образы пустыни и океана, и готовых распуститься цветов.
— Вот где я, скорее всего, закричу на тебя.
— Идём на посадку, — бодрый голос потрескивает через колонки. — Здесь нет взлётной полосы, поэтому посадка будет жёсткой.
Не такой жёсткой по сравнению с тем, с чем придётся иметь дело после приземления. Я пристёгиваю ремень и начинаю молиться каждому богу, которого могу вспомнить, чтобы мама ещё была в порядке.
Уаджит — Богиня Нижнего Египта. Непри — Бог зерна. Монту — Бог войны. Таурт — Богиня дома и родов. Баби — Бог агрессии и мужественности. Хонсу — Бог Луны. Таит — Богиня ткачества.
Сиа — Бог божественной мудрости. Шаи — Бог судьбы. Этим богам молились, поклонялись, их боялись. У этих богов были алтари, храмы, и священнослужители. Имена этих богов, произносимые шёпотом, чтили и помнили. Но ничто в действительности не вечно. Никто не помнит их сегодня. А у них есть загробная жизнь?
Я бегу по открытой пустыне. Позади меня вздымаются облака пыли, которые выбил из песка реактивный самолёт. Засушливый ветер очистил мой нос, прочистил мою неясную голову, наполнил и направил меня. Рио тоже бежит, но я бегу быстрее и не жду его. Я не могу.
Я добегаю до каменных ступеней, которые ведут к моему дому, и потом ругаюсь. Рио не может увидеть лестницу. Я оборачиваюсь — Рио всё ещё в ста ярдах позади, хромота замедляет его бег.
Грёбаный потоп! Я срываю с себя пижамную майку с длинными рукавами, довольная тем, что на мне спортивный бюстгальтер; и вешаю её так, чтобы одна половина находилась внутри, а вторая выходила на лестничную площадку. Может, эта волшебным образом исчезнувшая половина подскажет Рио вход через мамин магический барьер. Это всё, что я могу сделать.
Я бегу вниз по каменным ступеням и врываюсь через дверь в мою пустую-пустую семейную комнату.
— Мама! — Кричу я. — Мама! Папа! — Я пробегаю через комнату, по коридору в крыло из старого камня, ведущее к её спальне.
Кто-то выходит из кладовой комнаты в коридор, и я врезаюсь в него, потом отступаю назад.
— Нефтида? — Если она здесь, то моя мама, скорее всего, ещё в порядке! Я успела!
Она выглядит шокированной, когда видит меня.
— Дитя! Что ты здесь делаешь?
— Мама в беде! Анубис и Хаткор пытаются её убить!
Её лицо — такое похожее на мамино, но мягче, словно она всегда немного «не в себе», белеет.
— О, нет.
— Где она? Нам нужно ей сказать.
— Хаткор… я не знала… она ушла в ту часть дома, где гробницы. С Исидой.
— Нет! — Я поворачиваюсь в другой конец коридора, к двери, которую я избегала все эти годы.
Кажется, что лестница вытянулась до бесконечности, в самые недра земли, и я чуть не бросаюсь вниз, лишь бы быстрее туда добежать. Гробницы и картины кажутся одним размытым пятном, когда я бегу и кричу имя матери.
Наконец запыхаясь от страха и окружённая только тихой смертью, я врываюсь в дверь главной комнаты — папиного тронного зала. Там стоит его трон, напротив которого неподвижная статуя Амит.
Кроме неё в зале никого нет.
— Мама! — Выкрикиваю я. Должно быть, я пропустила их. Гробницы, одна из гробниц, их так много. Я оглядываюсь вокруг и обнаруживаю Нефтиду позади себя у входа.
— Я не видела их! А ты?
Она наклоняет голову набок, её чёрные глаза спокойны и собраны, яснее, чем когда-либо. И тогда до меня доходит, что за всю жизнь я не видела, чтобы она долго кому-нибудь смотрела в глаза.
До этого момента.
— Что же мне с тобой делать? — Спрашивает она.
Я поворачиваюсь, чтобы выбежать обратно в коридор, но она преграждает мне путь. Я встряхиваю в отчаянии головой. Она не понимает, как мало у меня времени.
— Что ты… а-а-а. — Всё моё тело слабеет, отражая состояние души. — Не Хаткор, — шепчу я.
Она стучит пальцами по подбородку в раздумьях, и пристально смотрит на меня.
— Почему? — Мой голос прерывается, я задыхаюсь от того, что ошиблась. От того, что не смогла защитить свою мать так, как она бы защитила меня.
— У тебя такой сильный характер, ты полна решимости создать саму себя без участия Исиды.
Всем бы такой характер. Мне бы такой. Я провела тысячелетия, искупая грех за желание большего, чем мне дано; большего, чем бессильный и презренный муж, который никогда не любил меня, и даже не опустился бы до того, чтобы подарить мне ребёнка. Желая большего для моего сына, который получил при рождении столько же прав, сколько и её сын. Мы — Боги, которых забыли, но я буду требовать того, что всегда должно было принадлежать мне. Наконец хаос даёт мне шанс. Я прикончу сестру и займу её место. Я стану Исидой.
— Она любит тебя!
— Не будь наивной. Исида любит только своё собственное величие. Весь мир — лишь её отражение, и если он не отражает её собственный искажённый взгляд на её великолепие, она разрушает его до тех пор, пока он не станет отражать.
