Я поворачиваюсь, делаю к нему шаг, моя левая рука уже держит его за горло, а плечо прижимает его к двери. Он не сопротивляется. Удерживая его так, я говорю:
— Да, я кое-что нашел. — Но вижу при этом только себя, смотрящего на меня из его очков. Глаза у меня черные с серебром, но это лишь отсвет от лампы в ванной. Я не хочу причинять ему боль. С усилием я разжимаю руку, стискивающую его горло, и отхожу назад, к раковине.
— Ты прочел их? — Он говорит хрипло, покашливая.
Склонившись над раковиной, я вцепляюсь в ее края. Сосредоточенно смотрю в слив, на скопившуюся там грязь, но не могу не чувствовать, как его взгляд буравит мне спину.
— Ты их прочел?
— Нет! А теперь убирайся! — ору я и смотрю в зеркало.
Габриэль говорит:
— Натан, — делает шаг вперед и снимает очки. А глаза у него совсем не как у Черного Колдуна.
У него глаза фейна.
Он фейн!
Так что он, брехал насчет респектабельных Черных родителей?
Я ору:
— Пошел отсюда! — А сам бью его, и он падает на пол, лицо у него в крови; я матерюсь самыми страшными словами, какие знаю, а он лежит на полу, подтянув колени к подбородку; я молочу его по этим коленям ногами — ненавижу его за то, что он мне лгал, ненавижу себя за то, что поверил, будто он нормальный, а он всего лишь жалкий фейн, — и я выскакиваю в кухню, чтобы не убить его совсем. Но тут же возвращаюсь, хватаю его за волосы, вздергиваю его голову вверх и ору, ору по-настоящему. Потому что до сих пор спиной чувствую его взгляд. И ненавижу его за этот взгляд. Я бью его головой о кафельный пол и сам не знаю, почему я это делаю: наверное, потому, что я такой злой. Когда я выхожу из ванной опять, меня трясет с головы до ног.
Я хожу взад и вперед вокруг дивана, но мне все же надо вернуться и взять рубашку.
Габриэль тихо стонет. Вид у него ужасный.
Я медленно опускаюсь рядом с ним на пол.
* * *
Мы сидим за столом у окна. Габриэль полощет в тазике тряпку и отжимает ее, вода уже стала розовой от крови. Левый глаз у него совсем заплыл. Правый глаз карий, с золотисто-зелеными точками, но без искр. Обычный фейнский глаз. Но он говорит, что не лжет: он действительно Черный Колдун, только в теле фейна.
— Значит, ты не умеешь заживляться?
Он трясет головой.
Он говорит, что его Дар в том, что он умеет становиться таким, как другие люди. Как Джессика, только по-другому, совсем иначе. Он ее антипод. Он говорит:
— Мне нравятся люди. Они интересные. Я могу стать мужчиной или женщиной, побыть молодым или старым. Могу почувствовать, каково это: быть тем или иным человеком. Есть лишь одна проблема: раз я стал фейном, чтобы посмотреть, как это, а обратно превратиться не смог.
— Так ты застрял?
— Меркури думает, что когда-нибудь я снова стану собой. Она говорит, что это не просто физиология, то есть причина, по которой я могу перевоплощаться в других людей, не только в моем теле. Она говорит, что поможет мне отыскать дорогу назад… но она не торопится. — Он опускает тряпку в воду, полощет ее, выжимает и снова прикладывает к глазу.
— Я у нее уже два месяца. — Он смотрит на меня. — Она хочет тебя увидеть. — Он промокает тряпкой свою разбитую губу, которая тоже вспухла. — Но она подозрительна. И не без причины. Ты всю свою жизнь провел среди Белых Ведьм. — Он пожимает плечами. — Ты сам наполовину Белый, а потому из тебя может получиться великолепная наживка, как раз то, что нужно Охотникам и Совету.
— Но меня не они послали.
— А если бы и они, вряд ли бы ты сразу взял и сказал об этом.
— Так как я могу доказать ей, что я не подослан?
— В этом-то и проблема. Никак. — Кончиками пальцев он постукивает себя по губам. — Кто-то сказал, что лучший способ выяснить, стоит доверять человеку или нет, это довериться ему. — Он продолжает промокать рот. Но теперь он чуточку улыбается.
— Ты мне доверяешь? — спрашиваю я.
— Теперь да.
— Тогда отведи меня к Меркури.
Он снова полощет в воде тряпку.
— Я больше не могу здесь сидеть. Я сойду с ума… или убью тебя.
Он снова прикладывает ткань к глазу.
— Завтра.
— Да?
— Да.
— Не сегодня?
Он качает головой.
— Завтра.
Я приношу жестянку и ставлю ее на стол рядом с Габриэлем.
— Я их не читал.
Он снимает крышку и осторожно вынимает верхнее письмо, на котором видны мои черные отпечатки. Это листок, сложенный пополам, на его внешней стороне крупным кудрявым почерком написано лишь одно слово. Он берет следующее письмо, на нем тоже мои отпечатки. Он качает головой.
— Что это за письма? — спрашиваю я.
— Просто любовные письма от отца к матери, до того как… когда они еще были влюблены.
— А почему ты их прячешь?
Он отвечает не сразу.
— Здесь есть еще кое-что. Если Меркури сумеет мне помочь, она потребует плату. Этим я ей и отплачу.
Я не спрашиваю его, чем именно. Словами заклинания, наверное, или рецептом какого-нибудь снадобья.
Он складывает письма назад в коробку и закрывает крышку, надавливая на нее руками и помогая плечами, но очень, очень мягко.
— Я не читал их… я не умею читать.
Он ждет, когда я продолжу.
— Я не могу спать в доме… а когда мне приходится, то меня… тошнит. Мне вообще плохо, когда приходится быть в помещении. От всяких электрических штук у меня шумит в голове. Зато на мне быстро зарастают любые раны. И еще я узнаю Ведьм по глазам.
— Как?
Я пожимаю плечами.
— Просто у них глаза другие.
Он поглаживает жестянку рукой, потом вдруг отталкивает ее.
— А… мои глаза? Они как у ведьмы или как у фейна?
— Как у фейна.
Сначала он никак не реагирует, потом пожимает плечами и говорит:
— У меня ведь теперь тело фейна.
Он медленно протягивает руку и кончиками пальцев касается татуировки.
— А это что?
И я рассказываю ему про татуировки. Он молчит и даже почти не двигается, сидит и слушает. Он вообще хорошо слушает. Но я говорю ему, что татуировки — просто клеймо, и все. Мне хочется рассказать ему больше. Мне хочется довериться ему, но я помню слова Мэри: «Никому не доверяй».
Габриэль говорит:
— Меркури предупреждала, что ты не сможешь спать в доме. И она сказала мне, чтобы я не снимал очки.
Значит, она знает Маркуса и предполагает, что те же способности есть и у меня.
Габриэль говорит, что мы пойдем к Меркури утром. Он говорит, что видел в Женеве двух Охотниц, и хочет проверить, в городе ли они еще. Я отвечаю, что да, в городе, и что они меня видели и, кажется, узнали. Он ничего на это не отвечает, говорит только, что сам хочет оглядеться, и настаивает, чтобы я остался в квартире.
