– В армии ты так не рассуждал.
– То армия. Еще чудо, что я из нее без язвы желудка вернулся. Не перебивай. Я вот о чем хотел сказать: о блокаде.
– Я тогда был ребенком и был далеко. Очень.
– То-то и оно. Тебя и других детей из Дома утащили в безопасное место. А чужих детей из Ленинграда? А взрослых? Это ж надо сидеть на бездонном источнике жратвы и не шевельнуть пальцем, когда вокруг люди мрут от голода!
– Та-ак. А как же с нынешней резиновой колбасой и другими деликатесами? Сам не жрешь, но и людям ничего не подкидываешь. Давай, устраивай во вторник и пятницу дармовую кормежку: свинина пониженной жирности, форель, овощи, фрукты. Для маскировки можешь даже кооперативное кафе открыть по бросовым ценам, если настолько благороден.
– Ну зачем ты паясничаешь?
– А я не паясничаю! В блокаду люди умирали сразу, а эти, вокруг нас, умрут постепенно, от кучи болезней, лет на десять-пятнадцать раньше, чем им на роду написано. Ну, гуманист хренов, жалко тебе их?
– Ты – демагог! – Я понимал, что прав, но не знал, как возразить. – Не в одном Ленинграде и блокаде дело. Возьмем концлагеря. Черт с ним, не кормите, хоть там голод и круче блокадного. Но вытащить людей можно было?
– Сколько вытащить? Миллион? Десять? Куда? И из каких лагерей?
– Да какая разница?!
– Ты прав, никакой. Если вытаскивать из немецких к нам, то это значило – в наши лагеря. А от нас… Запутал ты меня. Хорошо тебе теперь рассуждать, умнику: журналов начитался, когда только за две недели успел. Раньше, небось, думал, что в наших лагерях все прекрасно; порядок, и сидят те, кто должен. Ну, за редким исключением.
– Но жильцы Дома, они должны были знать?
– Что знать? Что они в одной стране помогают «врагам народа», а в другой – «врагам рейха»?
– Плевали вы на ярлыки, как на законы плюете. Вряд ли ты визу оформляешь, когда по заграницам шастаешь. Не могу я с тобой спорить. Скользкий ты какой-то, как угорь.
– Я-то? Да, намылился за столько лет. Я ведь сам с собой такие дискуссии веду… С тобой легко. И просто. Ты хочешь, чтобы те, кто в Доме живет, были на Земле самыми мудрыми. Чтобы знали, кто прав, кто виноват, наказывали и помогали. Это как самая современная сказка о мудрых и всемогущих пришельцах. Вот прилетят они… Войны прекратят, рак со СПИДом вылечат, голодных накормят, засуху оросят. Хотя давно доказано, что кроме вреда эта мудрая помощь ничего не принесет.
– Кому повредит спасение больных от смерти?
– Никому. Кроме конкретного случая, когда спасут негодяя. Но баловать все человечество бесплатной опекой нельзя. Слишком дорого обойдется. Как ребенок переболел корью, так человечество перенесло фашизм. Тот же иммунитет. А потомки тех, кто страдал от блокады, рано или поздно додумаются, что и с их вождями не все было в порядке.
– Это слишком жестоко. Для иммунитета есть прививки.
– А пятьдесят миллионов на три миллиарда – это не прививка? Произойди вторая мировая лет на десять-пятнадцать позднее, вас – мутантов несчастных – было бы куда меньше, чем сейчас людей. Ты Достоевского не читал и фразой о мировой гармонии и слезах младенца тыкать не будешь. Хоть это – слава богу. Учти, есть вещь гораздо хуже нашего, жильцов Дома, невмешательства.
– Что там еще?
– Когда мы вмешиваемся. Именно про это я собирался с тобой поговорить. И даже очень кстати, что ты затеял философские дебаты.
Отец поведал о «несчастной» судьбе обитателей третьего этажа, обреченных на жизнь плейбоев, мотающихся по всему свету в поисках развлечений. Жильцам второго этажа было сложней. Дом не одаривал их вещами и яствами. Деньги еще надо было заработать. Как это можно сделать в их положении, не особенно перетруждаясь? Мне в голову приходила только контрабанда, но отец прибавил к ней и другие, законные виды коммерческой деятельности. Во всяком случае, в отличие от нас, третьеэтажников, бескорыстных одиноких скитальцев, второэтажники были страшными пройдохами, обладавшими отличными связями по всему миру. Наибольшие опасения мог вызывать тот случай, когда какой-нибудь второэтажник скапливал огромное состояние, ударялся в какую-нибудь идею и брался претворять эту идею в жизнь. Второэтажники не чувствовали себя высшими судиями, решающими за человечество, и не терзались сомнениями. А для простых смертных их возможности были слишком велики.
Отец невнятно намекнул, что кой-кто из второэтажников должен отвечать за введение «сухого закона» в США, за финансирование Муссолини в начале его деятельности и прочие подобные дела. Потом он жестом фокусника выдвинул ящик моего стола и вытащил из него несколько цветных фотографий. Я мог поклясться, что их там раньше не было. На снимках в разных ракурсах красовался благообразный пожилой человек, только начинающий лысеть. Глаза его еще недавно были голубыми, а правильность черт лица полностью сохранилась.
– Кто это? – спросил папа. – Попробуй угадать.
– Актер какой-то. Или… политик. А может – отставной военный. Из самых-самых головорезов. Уж очень безжалостный у него вид. Хотя… черт его знает. Говори.
– Это наш с тобой сосед. Этажом ниже живет. Кликуха – Кардинал, – отец пытался выглядеть «своим парнем», но это ему не удавалось. – А сейчас его по-другому должны звать. Аятолла? Или Имам. Хотя, я бы его Ренегатом окрестил.
– Какая разница, как его звать?
– Огромная! Нет, ты прав, никакой разницы. Сейчас поймешь. Начинал Кардинал в конце XIX века. И как-то был связан с иезуитами и католической церковью вообще. А натура у него увлекающаяся. Что-то его в католичестве затронуло. Долгая история, красивые обряды, иерархия церковная… Короче говоря, загорелся он идеей сделать весь мир одним теократическим католическим государством. Постепенно, конечно. Денег вбухал уйму. Но время выбрал крайне неподходящее: двадцатые – сороковые годы. Люди от церкви, как назло, отворачивались. Даже после войны не стали утешения искать. Но на религиозных идеях Кардинал уже помешался окончательно. Марксизм, кстати, он четвертой мировой религией считает. Динамичная, говорит, перспективная, но не проверена временем. А сам Кардинал ударился в ислам. Думает, что только аллах может навести на Земле порядок.
– Он поверил в аллаха?
– Очень-очень сомневаюсь. Но вот в то, что только вера в аллаха, да еще в его, Кардинала, интерпретации, способна объединить весь мир, он верит. Интересно было бы узнать его вариант вселенской гармонии. У меня подозрение, что такое даже никакому аятолле не снилось.
– Кардинал в чалме? Да-а, смешная картинка. Но я не вижу ничего страшного. Если ты не напутал с датами, то у деда просто маразм. Хотя он и неплохо сохранился.
– Я ничего не напутал. И маразмом здесь не пахнет. Никогда не задумывался, почему ты не видел своих бабушек и дедушек?
– Нет. А ведь действительно… Как предохранитель у меня в башке! Никогда ничему не удивляюсь. Умерли и умерли.
– Черта с два они умерли. Эгоисты у нас в Доме бабули с дедулями. И пра- и пра-пра… На потомков им наплевать. Они ведь живут дискретно.
– Как это?
– Да так. Еще одна из особенностей Дома. Гвоздь программы, можно сказать. Для любого этажа. Ложишься спать как все, а просыпаешься и выходишь на улицу – в нужный тебе день через неделю, месяц, год.
– Машина времени?
– Какая там машина! Блоха времени, да и та только в одну сторону прыгает. Но годы жизни экономит. Вот, возьми Кардинала. Уже сколько лет он появляется только по четвергам. Выходит из дома недалеко от Таврического сада и гуляет в нем около часа. Ритуал у него такой. Значит, прожил он за последние годы в семь раз меньше, чем все простые смертные.
– Чепуху ты несешь с этими прогулками по Таврическому. В остальные дни Кардинал так же гуляет где-то в Тегеране, Каире, Рабате и каком-нибудь Исламабаде.
Отец покосился на меня с подозрением.
– Ты уже что-то узнал?
– О чем?
– Про Исламабад. Вроде бы Кардинал с пакистанцами сотрудничает насчет атомной бомбы.
– Чепуха. То-то их по всему миру ловят то с электроникой, то с плутонием. Кардинал бы им обеспечил такую доставку, что о-го-го. Никакой Интерпол или там МАГАТЕ…
– Не все так просто. И Кардинал не всемогущ, и доверия у них полного нет. А то, что он не только по четвергам объявляется, ты прав. Но редко, очень редко. Неужели непонятно? Лет ему за сто, а выглядит – как огурчик. Будто вот-вот полтинник разменял.
Никогда до сих пор я не слышал от отца подобных выражений. Словно он к разговору со мной специально готовился. Где этого словесного добра можно нахвататься? Обычно – интеллектуал, эрудит…
– Ты даже не представляешь, как перенаселен наш Дом! – Отец, похоже, зацепился за любимую тему. – В одном и том же объеме, в тех же самых комнатах, но отделанных в разных стилях – от нас до Вавилона и даже глубже – время от времени появляются наши старички. Глянут в окно, ужаснутся и прикидывают, когда бы попоздней проснуться, чтобы мир вернулся в нормальное состояние. Чтобы все, как порядочные люди, ходили в хламидах. Или в тогах. А может, во фраках. А как силен инстинкт любопытства! Никто не хочет спокойно помирать. Всем хочется узнать, что будет там, впереди.
