Он отпустил Финкерлингтона, встал и пошел взглянуть на Биффи. Молодой человек всё еще спал. «Вот и хорошо, — подумал Лайалл. — Сейчас это самое полезное и разумное занятие».
Когда он поправлял одеяло на новоиспеченном оборотне, в кабинет вошел еще кто-то.
Лайалл выпрямился и повернулся лицом к двери:
— Да?
Он уловил запах вошедшего: очень дорогие французские духи, легкий аромат самой лучшей помады для волос с Бонд-стрит и пряный, тягучий, неприятный привкус старой крови.
— С возвращением в Лондон, лорд Акелдама.
* * *
Леди Алексия Маккон, она же ла дива Таработти, не слишком возражала против того, чтобы ее похитили. Или, вернее сказать, начинала привыкать к подобным приключениям. Еще чуть больше года назад она вела жизнь самой что ни на есть типичной старой девы. В этом мире ее покой нарушали лишь две бестолковые сестры и слабоумная мать. Все ее заботы были, надо признать, несколько приземленными, а повседневный ход событий столь же тривиальным, как у любой другой молодой леди, имеющей достаточный доход, но лишенной необходимой свободы действий. Зато похищений удавалось избегать.
Однако это похищение оказалось пренеприятным.
Когда ее тащили с завязанными глазами, перекинутую через чье-то плечо в доспехах, как какой-нибудь мешок с картошкой, это было чудовищно унизительно. Ее долго волокли вниз по бесконечной череде лестниц и переходов, пахнущих сыростью — так пахнет только в самых глубоких подземельях. В порядке эксперимента Алексия несколько раз пыталась брыкаться и вырываться, но рука в металлической перчатке только крепче сжимала ее ноги.
Наконец они добрались до пункта назначения — как обнаружила Алексия, когда ей сняли повязку с глаз, это было что-то вроде римских катакомб. Она поморгала, чтобы глаза привыкали к полумраку, и увидела какие-то подземные древние руины, выдолбленные в скале и освещенные масляными лампами и свечами. Одна стена тесной камеры, куда ее поместили, выглядела свежеотремонтированной и хорошо укрепленной.
— Я бы сказала, обстановка тут заметно хуже, — заметила Алексия, не обращаясь ни к кому конкретно.
В дверном проеме возник настоятель. Он стоял, прислонившись к металлическому косяку, и глядел на нее своими безжизненными глазами.
— Как выяснилось, мы не в состоянии обеспечить вам достаточную безопасность там, наверху.
— Мне было небезопасно находиться в храме, в окружении нескольких сотен рыцарей-тамплиеров, самых могущественных священных воинов, когда-либо ступавших на эту землю?
Настоятель не ответил.
— Здесь мы устроим вас со всеми удобствами.
Алексия огляделась. Комнатка поместилась бы целиком в гардеробной ее мужа в замке Вулси. В углу стояли узкая кровать, покрытая выцветшим одеялом, столик с масляной лампой, ночной горшок и умывальник. Вид у всего этого был заброшенный и унылый.
— В самом деле? Пока никаких удобств не вижу.
Тамплиер подал безмолвный знак, и из ниоткуда появилась миска из хлеба, полная макарон, и кто-то невидимый подал морковку, вырезанную в форме ложки. Настоятель протянул все это Алексии.
Она постаралась не радоваться, увидев все тот же зеленый соус.
— Песто умилостивит меня лишь ненадолго, вы же понимаете?
— И что ты можешь сделать, дьявольское отродье?
— А, так я больше не «твоя бездушная»? — Алексия в глубокой задумчивости закусила губу. Парасоля при ней не было, а что тут поделаешь без грозного оружия? — Я начну вести себя очень невежливо.
На настоятеля эта угроза не произвела впечатления. Он захлопнул за собой дверь, и Алексия осталась запертой в тишине и темноте.
— Может, дадите мне хоть что-нибудь почитать? — крикнула она вслед тамплиеру, но тот не ответил.
Алексия начинала думать, что все те страшные истории, которые она слышала о тамплиерах, могут оказаться правдой — даже та, о каучуковой утке и дохлой кошке, которую рассказывал ей когда-то лорд Акелдама. И горячо надеялась, что мадам Лефу и Флут не пострадали.
Остаться вдруг совершенно одной, без них — в этом было что-то жутковатое.
Не в силах сдержать досаду, Алексия подошла к решетке своей тюрьмы и ударила по ней ногой.
Это не возымело никаких последствий, кроме ужасной боли в ступне.
— Вот черт, — бросила леди Маккон в безмолвную темноту.
Одиночество Алексии оказалось недолгим: вскоре ей нанес визит не кто иной, как сам немецкий ученый.
— Меня перевели сюда, господин Ланге-Вильсдорф. — Алексия была так расстроена этой внезапной переменой, что сочла нужным подчеркнуть и без того очевидное.
— Я прекрасно осведомлен об этом, женская особь. Очень неудобно, та? Мне тоже пришлось перенести свою лабораторию, а Пош не хочет спускаться сюда со мной. Он не любитель римской архитектуры.
— Да? Хотелось бы знать, кто же ее любит?.. Но я вот что хотела сказать — не могли бы вы уговорить их вернуть меня обратно? Если уж сидеть в тюрьме, я бы предпочла уютную комнату с красивым видом.
Коротышка покачал головой.
— Это теперь невозможно. Дайте-ка мне руку.
Алексия подозрительно прищурила глаза, но из любопытства все же выполнила его просьбу.
Немец обернул вокруг ее руки какую-то широкую трубку из промасленной ткани, а затем начал накачивать ее воздухом с помощью мехов через миниатюрный кран. Трубка раздулась и обхватила руку довольно плотно. Убрав мехи, ученый подставил под кран стеклянный шар, наполненный кусочками бумаги, и пустил воздух. Послышались свист и шипение, а бумажные клочки беспорядочно заметались внутри ёмкости.
— Что вы делаете?
— Я должен выяснить, какого ребенка вы можете родить, та. Есть разные предположения.
— Не понимаю, что такое важное могут сказать эти клочки бумаги, — по виду, пользы от них было не больше, чем от чайных листьев на дне чашки. Эта мысль заставила Алексию с тоской вспомнить о чае.
— Вам остается надеяться, что скажут. Ходят кое-какие разговоры, что с этим ребенком могут поступить… не так, как предполагалось вначале.
— Что?
— Та. А вас разобрать — как это говорится — на запасные части.
Отвратительный комок едкой желчи застрял у Алексии в горле.
— Что?!
— Помолчите пока, женская особь, не мешайте работать.
Ланге-Вильсдорф, сосредоточенно хмурясь, наблюдал за клочками бумаги. Они наконец осели на дно шара, которое, как только теперь заметила Алексия, было аккуратно расчерчено. Потом немец принялся делать какие-то записи и зарисовывать схемы расположения клочков. Алексия пыталась думать о чем-нибудь успокаивающем, но невольно чувствовала, как ее охватывают не только страх, а еще и злость. Она больше не хочет быть подопытной особью, хватит с нее!
— Вообразите, они предоставили мне полный доступ к материалам своей программы разведения запредельных. Почти сто лет они пытались найти способ размножения вашего вида.
— Людей? Едва ли это такая сложная задача. Я ведь все-таки человек, помните?
Господин Ланге-Вильсдорф оставил ее реплику без внимания и продолжал:
— Вы всегда передаете свои признаки по наследству, однако низкая рождаемость и редкость появления женских особей никогда не находили объяснения. К тому же программу затрудняла нехватка жизненного пространства. Тамплиеры ведь не могли держать этих младенцев в одной комнате или даже в одном доме.
— И чем все это кончилось? — Алексия не могла сдержать любопытства.
— Программа была приостановлена, та. Вы знаете, что один из последних был ваш отец?
Брови Алексии сами собой взлетели вверх.
— Вот как?
«Слышишь, маленькое неудобство? Твоего дедушку вырастили религиозные фанатики, как некий биологический эксперимент. Вот такая у тебя родословная».
— И он воспитывался среди тамплиеров?
Господин Ланге-Вильсдорф посмотрел на Алексию как-то странно.
— Такие подробности мне неизвестны.
О детстве отца она совсем ничего не знала. Его дневники начинались с того момента, когда он начал учиться в университете, и, как Алексия подозревала, предназначались главным образом для упражнений в английской грамматике.
