— Тогда я на неделе еще зайду. Тебя когда выпустят отсюда?
— Говорят, еще недели две.
— Понятно. Я тогда зайду… пожалуй, послезавтра. Да?
Дверь. За дверью та бабулька и то неопределенное существо. Потом улица, растоптанная пьяной ночью. По снегу разметало серпантин и огарки фейерверков, а в еловых и сосновых ветвях запуталась мишура. Можно прогуляться, пройтись по магазинам… если работают… или заглянуть к Наташке. Наташка выходит замуж. Видела уже её жениха. Как бы поделикатней намекнуть, что Вадим этот… не совсем человек? А, сами разберутся! Не маленькие.
— Алин… Аль.
Не обернулась, но остановилась.
— Не уходи. Иди сюда.
Лента плыла тенями — нежными, смутными, пастельными. По ленте ехали и скользили, как дети с горки, отчаяние и надежда. Тут Аля ошибиться не могла. Как зачарованная, возвратилась. Хотела упасть в кресло. Упала на койку. Койка шурхнула, но выдержала. Не выдержала Алина. Андрей сидел, поэтому, упав, уткнулась ему не в грудь, а, получилось неловко и некрасиво, куда-то почти подмышку. И так замерла. Словно нужно было вот так, как маленькому зверьку. То, чего недоставало с самого двадцать пятого, с утра… оклемалась, опоили чаем, коньяком, какими-то травками, отвезли к родителям. До этого долго выпытывали, как получилось, что маг Андрей сделался оборотнем Андреем, притом что Алина инициатор вне всякого сомнения. Не помнила, хоть убей. Ну а двадцать пятого с утра и началось — как ломка. Словно бы возвратились те дни в домике археологов, когда печка и Андрей с его "apage, bestia!" Мама определенно не понимала, что происходит, и пугалась… Алина же быстро сообразила. Собралась и ушла к себе в пустую одинокую квартиру.
— Вот так. Так, Алечка… Я вчера узнал у дрессировщика…
Дресировщик тоже в пояснениях не нуждается. Дрессировщик — мужчина в тяжелых ботинках. Еще у него желтые глаза, запахи сигаретного дыма и валерианы.
— … есть такая Кошачья весна.
— Я тоже узнала у Игоря — есть. Я даже песенку запомнила…
…Спи, моя радость, усни… Это когда ночь, луна еще не отыграла свое, хотя с одного краю уже подтаяла, как сахарная голова. И поэтому не спится, а тянет в ночь, в снег, в метель. Тянет так, что плевать на цепь — ее можно выдрать вместе с крюком, плевать на то, что "швы еще не поджили! Лежи спокойно!", плевать на мужчину с тяжелыми ботинками. Мужчине не плевать. И он раз за разом возвращает в неуютное двуногое тело, которое болит целиком, от укушенной ноги до отекшей продранной щеки… Возвращает, а сам садится в кресло и дремлет. Или прикидывается, потму что никогда не пропускает момента…Потом немножко получше, когда…солнце скатилось с небес… То есть не солнце — луна ушла, затаилась, спряталась до следующей своей полноты. Тут уже оказалось, что любой порыв эхом отдается еще где-то. Где, понял почти сразу. Порыв бежать на охоту, загрызать любого, кто попадется на пути, наталкивается на архивную пыль, гулкие коридоры, пересчет палаток и спальных мешков для очередного выезда, мечты о лете… И это успокаивает настолько, что уже не хочется никуда бежать и кого-то рвать в клочья. Оказывается, что устал чудовищно, что нытье в теле даже уже не мешает… Спи, моя радость, засыпай… Иногда через широкую ленту-Алину протекает еще один человек. Этот человек сидит на кухне, напротив у него жена, теплая и уютная, но сейчас странно далекая, спит за стенкой — спокойно спит! больше не нужно прислушиваться и вздрагивать! — совершенно здоровый сын. Человек думает о том, кто теперь будет главой в клане, если Ингмар мертв. Ингмар, конечно, получил свое… Использовать Славку как ширму для совсем другого, темного обряда… Клану, видите ли, нужно было восстановить прежнее положение и возвратитить назад законные территории. Это так объяснял на допросе Никита, помощник Ингмара, тот еще псих, как оказалось. Только в чем же повинны те Волки, которых похищали и "выпивали" для подготовки обряда? Чем виноваты те Волки, которые так сопротивлялись похищению, что их приходилось убивать? Саат только и знает… Зато теперь, совершенно точно, мир. Между Волками и Пантерами — настоящий, полноценный мир, а не тонкое, как кромка ножа, перемирие. Жертв достаточно. Больше не нужно никому — кто жаждал крови, жажду утолил… Солнце упало монеткой в рукав…
— Я тоже. Ты ее всё время напевала. Нравится?
— Да.
— Споешь мне еще?
— Спою… — удобно сидеть вот так, уткнувшись носом, ни о чем больше не думать. Но подумать нужно. — Слушай, я так и не поняла. Когда я успела тебя инициировать? Хоть убей, не помню.
— Естественно, не помнишь. Это в избушке вашей археологической. Ты тогда была… не в себе. Всё время кусалась.
Снова не хочется думать. Андрей пахнет целым букетом — мускус вошедшего в силу зверя, тепло родного дома и, чуть-чуть, лекарств.
— Странно. Меня когда Антон поцарапал, я уже на следующий день обернулась. А тут… — пробовала посчитать точно, да не вышло, — недели две.
— Я же маг. Нас даже яды сразу не берут. Помнится, один мой приятель… Эсташ… впрочем, не важно. Я тебя с ним потом познакомлю. Важно то, что ты меня опять спасла.
— А ты меня.
— Тогда взаимозачет? — улыбка в голосе.
Ничего не хочется. Только вот так сидеть в тишине.
— Да.
— Скоро придет Гоша. Дрессировщик.
— Первого января? С утра?
Смеется.
— Я и забыл. Ох уж эта Россия. Обортням пить нельзя. Совсем. Нисколько. Никому. Но если в честь праздничка, да если компания хорошая…
— Думаю, у Гоши компания подобралась. Насколько я знаю, у них вчера был свой сабантуйчик. Всем кланом. На нашем раскопе. Ох, попортят они нам поле. Раньше портили, паразиты, и еще попортят. А нам потом горбаться, разгребай.
— А что, и раньше портили?
Время тянется. Разгваривается через силу. Алина плохо спала последние ночи, нервничала, даже сквозь сон постоянно тянулась по ленте — узнать, порядок ли? Ей ведь только говорили — всё нормально, но пока нельзя… Теперь, узнав, что действительно нормально, захотела перекинуться, свернуться калачиком на коленях Андрея и подремать.
— Почти каждый год… То костры жгли, то какую-то девушку, говорят, чуть не утопили, а то еще всякие призраки шастают. Мне Игорь объяснил уже, что это всё души жертв Саат. А всё равно жутко. Я, наверно, попрошусь теперь на другой раскоп. В Дальний или Райское.
— В Польше тоже есть, что покопать…
Покачала головой. Об этом думать будем потом. Не сегодня, не завтра и даже не через месяц. Отстранилась. А то как бы действительно не заснуть ненароком. Вот будет позорище — навестить заглянула. Поолок у палаты оказался высокий, ровный, два маленьких светильника утоплены в плиты. Стены светлые, шероховатые…
Стук в дверь.
Вздрогнула. Андрей улыбнулся:
— Приемный день, однако. А раньше без стука заходили…
От молодого человека на пороге несло опасностью. Такой, от котоой захотелось вздыбить загривок.
— Привет. Алин, это Валера, мой друг. Он Волк.
***
И первое новогоднее утро ничего не прояснило и ничуть не облегчило жизнь. Решили не пороть горячку, чуть-чуть поостыть, не портить Славке праздник. Отложили серьезный разговор до первого января. Инка не пускает к себе в постель. С того проклятого дня. Ложишься в одиночестве гостиной, на узком диване, дома и не дома одновременно. Чтобы ощутить себя по-настоящему возвратившимся, нужно было вечером лечь в постель положить руку на плечо жене, немного поговорить перед сном, вместе послушать ночь и так постепенно заснуть…
Но Инна гонит и обходит стороной, как зачумленного.
И вот первое января, утро.
Кухня. Потому что в России все самые важные вопросы решаются на кухнях, начиная от стратегии добывания денег на новые ботинки, заканчивая политическим "ну и за кого голосовать?". Вот и сейчас…
— Антон, ты не подумай… Я всё понимаю. Но… убить человека…
— Ингмар всё…
— Да я не про Ингмара! Я про девочку эту…
И нечего сказать. Ну разве объяснишь — до самого последнего момента, до ножа, которым нужно было… До этого самого момента так и не верил, что придется девочку убить. То есть знал, понимал, смирялся — а не верил. Наверно, поэтому отозвалось таким шоком.
— Я понимаю. Я…
Предостерегающий взмах руки.
— Антон, послушай. Я понимаю, что ради Славика. Я ценю такую готовность. И поняла уже, что ты просто берег мне нервы, когда молчал. Но… как нам теперь жить дальше? Славка всё видел и всё запомнил, ты не думай. Каждый вечер спрашивает про тётю, которая лежала на камне. Хотел ты ее убить или пошутил? И хорошо ли всё с ней теперь. Ингмара он, слава Саат, не видел.
И опять — нечего сказать.
— Так что…
— Так что? — с надеждой. Может, хоть Инка знает? До чего родная, Господи. Глаза эти ее родниковые, век бы смотреть. Когда разгладились морщинки у губ, а из-под глаз вылиняли синяки, Инна сделалась так хороша, что сердце щемит.
