А Джеффри, мой бедный дружище, чувствует мое состояние, мучается вместе со мной. За что, спрашивается? Для него это совершенно не имеет смысла, Энди ему чужой. Вампиры – как кошки: одну можно потрошить, вторая будет мурлыкать и бодать тебя в руку со скальпелем. Индивидуалисты. И самоотверженная любовь у них встречается не чаще, чем у кошек… правда, гораздо чаще, чем у людей.
В сущности, я тут тоже не при чем. У меня и в мыслях не было звать Энди в компаньоны. Просто очень сильно хлестнуло по сердцу, когда он отходил. Между нами протянулась такая славная ниточка чистой силы, теплой, вроде человеческой дружбы.
– Водку лучше не пробовать, – сказал Джеффри и отобрал у меня бутылку «Фрегата». – Плохо будет.
– А так – хорошо, что ли?
– Мигель, вампиры не бессмертны, что ж тут поделаешь.
– Я знаю. Просто – жаль мальчишку. И вот теперь мне чертовски грустно. И злобно. Хочется башку свернуть кое-кому.
– Мигель, вампиры не пьют мертвой крови.
– Да знаю я, Джеффчик! Только от этого ни мне, ни Энди не легче! Выть хочется! Скулить! Дьявольщина…
Джеффри в ответ молча взял меня в охапку, как маленького. Боль в груди как будто отпустила.
– Слушай, – сказал я и отстранился, – не пойти ли прогуляться? Если водки нельзя – может, в морду можно? За други своя. Я уж найду, кому.
– Отличная мысль, – сказал Джеффри. – Если твой соотечественник собирается идти бить кому-нибудь морду, значит, от тоски уже не умрет.
У меня даже хватило духу усмехнуться.
Мы вышли на улицу.
Черно-белая ледяная ночь была освещена уполовиненной криво подвешенной луной в рваной пелене облаков. Вдоль стен летела сухая метель. Автомобили, стоящие у обочин, занесло снегом, они выгибали горбатые побелевшие спины, как морские коровы на лежбище, как белые медведи – и сиреневый свет фонарей только усиливал иллюзию. Прохожие почти не попадались. Мне вдруг показалось, что мы с Джеффри, и спешащие смертные, и машины – все вместе копошимся на дне какого-то глубокого извилистого лабиринта, наполненного сумраком, собранного из стен, разрисованных окнами, как куски грубой ткани, внутри каких-то немыслимых, огромных, гротескных декораций.
– Ничего, Мигель, – сказал Джеффри, – это пройдет. Ты еще будешь бродить по снам, как у себя дома. Не волнуйся.
– Это сны? – спросил я. – Так реально? Не может быть…
– Это – плотский выход в инобытие. А что до реальности – все реально, mon cher, и кто из нас может определить, какая именно реальность – истина, а какая – иллюзия…
– Кстати о снах, слушай, Джефф, только не смейся – а ты, случайно, не умеешь становиться летучей мышью?
– Отличный ход мыслей, bravo! В некоторых реальностях – еще как. Только летом, сейчас мышкам холодно. Напомни показать, Мигель.
Мы вышли к ночному бару – и выскользнули в другое бытие. Странное это было ощущение – когда вокруг меняется воздух, как будто проходишь под линией электропередач, или через линию фронта – чувствительно встряхивает, пробегает холодом по нервам, ветерком по лицу – опа, другое! Дома как-то совместились с собственными сюрреальными тенями. Фонари вроде бы стали ярче, даже прохожие изменились. И по моим часам – около часа пополуночи. Занятно.
– Это тоже сон, Джеффри?
– Сон, но другой. Кажется, это твой сон, Мигель.
Я тоже подумал, что сон, наверное, мой. Откуда бы в чужом сне взяться пьяному Сереге с девицей? За мои грехи, не иначе. Но – кстати, очень кстати.
Серега вывалился из бара. Прямо навстречу. Большой загул. До чего ж у тебя, бедняжки, рожа тупая, даже удивительно. Впрочем, это всего-навсего художественная правда. Достоверный сон, с примесью романтического натурализма. Даже тушь у девицы размазана – черное на красном, такая красная мордочка от мороза и водки – никакой пудрой не закрасишь. Вот интересно, заметит он меня или нет? Заметил. Или я просто создаю собственный сонный сюжет?
Серега подошел ближе и ухмыльнулся. Фирменная вышла ухмылка, этакая снисходительность нового русского супермена к простому смертному. Ну-ну.
– Чтой-то давно тебя не видно, Дрейк.
– Вадик помер. Переживаю.
И скорчил скорбную мину.
А Джеффри отошел на пять шагов и отвернулся. Якобы читает афишу ночного клуба. Аристократ ты мой ненаглядный, ну до чего ж ты тактичный, особенно на Серегином фоне.
– А хоронили без тебя. И на поминки не пришел. Переживальщик…
– Я, мил друг Сереженька, пьянок не люблю.
– Ну че ты за мужик, Дрейк?! А?!
Меня всегда жутко раздражала его идиотская манера хватать за пуговицу. Девица захихикала. Ну до чего ж ее рыцарь, верный до самого утра, красивый и умный! Сейчас этого лоха жить научит, будь спок… Неужели мне это снится?
– Братаны говорят – когда Колян с крышей по ссорился и мужиков положил, ты от страха в обморок грохнулся! Скорая откачивала – правда, что ли?
Я улыбнулся как можно нежнее. Какой же ты дурачок, мой сладкий, да еще и ябеда! Думаешь столь дешевым способом девочку развлечь? И именно потому, что мы с тобой вроде бы никогда силой не мерились – на глаз оцениваешь, а глаз залит, да и мозги подгуляли. Ты же явно думаешь, что на голову выше, вдвое толще, ряхой шире – значит, сильнее. Ох, заблуждаешься, родной. Я б тебя и при жизни по асфальту размазал, а уж сейчас… ну, чего лыбишься, солнышко в полночь? Беги, беги скорей, пока дядя добрый!
– У вас, Сергей Батькович, информация не проверена. Так и ошибиться недолго.
– Ты, Дрейк, вообще… ты вообще… ты лишний раз не сунешься! Переживает он! А когда Колян в Вадика стрелял – ты отсиживался, да? Отсиживался?!
Как же человека заводит собственная храбрость! Обвел в поисках новых впечатлений окружающий мир мутным взором. И уперся в Джеффри.
– А чего это за козел с тобой?
Вот это ты сгоряча. Ты упустил свой шанс, парень, и теперь точно вознесешься к благим небесам в сияющей колеснице. Ты что, маленькой собачки чадо, вякнул про моего Джеффчика? Вырвать язык.
– Джеффри, – позвал я. – Тут один плохой мальчик нуждается в кровопускании.
Пока он подходил, а Серега замахивался, я трогал языком верхние зубы. Клыки! Клыки выросли, мама дорогая! Еще какие!
Серегину руку я поймал на подлете. Как бабочку изрядного размера. И морда лица у него опечалилась, как у обиженной гориллы – злые люди бедной киске не дают украсть сосиски. И нарисованная улыбка его дамы погасла и оплыла – она даже забормотала: «Мальчики, мальчики, не надо»…
Надо, Федя. Надо.
Когда Джеффри взял Серегу за подбородок и приподнял его садовую голову, в поросячьих Серегиных глазках мелькнула тоска первой в его жизни разумной мысли. И он тоже забормотал: «Мужики… ну мужики… я же пошутил… ну че вы, ей-богу… мужики…».
