Он снова замолчал.
Кофе допил, чашку Маверику отдал и, сцепивши пальцы, продолжил.
— Договор был заключен. Думаю, тогда он показался ей выгодным. После… надо будет понять, кто она вообще такая.
— Думаете… не её настоящее имя?
— Вряд ли. Старая дрянь, — князь поморщился. — Как бы вовсе не моих лет… она хорошо погуляла. Да и подозреваю, ведьмака нашего не случайно встретила. Искала того, кто к источнику провести может.
— Зачем он ей?
Вот… не сложилось у меня впечатления, что у ведьмы ярко выраженные суицидальные наклонности. А иначе её стремления попасть к источнику и не объяснишь. Ладно, я бы поняла, пожелай она выпить меня, силу и душу, они никогда лишними не будут.
Святу.
Да внучку с нерожденной еще правнучкой.
Но Источник?
Или она на самом деле надеялась подчинить себе его силу?
— Тут… только предполагать могу, — снова заговорил князь. — Если верно то, что поведал мне внук…
И взгляд выразительный. А я ерзаю, потому как поведал он, полагаю, то, что я рассказала.
— Надобен ей был не столько сам источник, сколько чужая святыня, что в нем таится.
— В нем?
— Образно говоря. Два предмета такой силы не могут не влиять друг на друга, даже если физически они пребывают на некотором расстоянии. Впрочем, порой законы тварного мира не всегда действуют так, как должно.
И взгляд княжий, задумчивый, задержался на Гориславе. А тот явно что-то такое подумал, потому как нахмурился и спину выпрямил.
— Но зачем ей… — начал было Лютобор. И запнулся. — Она хотела… душу свою вернуть?
Я молчу.
Слушаю.
Пытаюсь все в голове уложить. А оно все никак не укладывается. Только голова болеть начинает от натуги. Я и потерла висок.
Усталость.
И нервы.
— Та, что лежала под камнем, еще когда перестала принадлежать себе. И что жизнь она длила, это ничего-то не значит. Любая жизнь рано или поздно оборвется, а боги умеют ждать. Для них и время-то идет иначе, чем для людей. Только ей, душе этой, придется платить и за ожидание.
Тишина.
Такая нервная.
— Ведьма пила жизни. Она длила свое существование. Но не могла не понимать, что смерть неотвратима. Как и встреча с той или тем, кого она некогда предала… думаю, что с той, ибо все же женского роду. Ну да тут не важно. Главное, что чем дальше, тем тяжелее ей было средь живых. Все ж суть тянет… туда.
Куда именно, князь не стал уточнять.
А мы не стали спрашивать.
О некоторых вещах, если и говорить, то с оглядкою. А лучше все же и не говорить лишний раз. Это мне вот кажется, будто свет потускнел, а в стрельчатые окно глянул некто, неназываемый и страшный.
— И потому она решила, что если сменит веру… — подал голос Лют. — Но зачем ей… достаточно в храм войти.
Князь оскалился и глаза его, вишневые, стали ярче.
Жутче.
— Чтоб так просто было… Розалия в храмы, полагаю, заглядывала частенько. Не от веры, а потому как принято в обществе. И поклоны била. И подношения подносила. Что там еще положено делать? Воды святой, думаю, на нее не одно ведро извели.
— Не помогло? — вырвалось у меня.
— Розалии, может, и помогло бы… да не о ней ведь речь. Хотя и она душу свою твари беззаконной отдавши на что рассчитывала? Не ведаю. Если вовсе там оставалось что от Розалии… столько лет с подменной бок о бок, давно уж две души в одну сроднились и сплелись. Небось, в ином разе подменная мигом бы сожрала Розалию, но тут сообразила, что тьму этакую в нынешнем мире узрят. Вот и оставила, чтобы прятаться. Я так мыслю. А там уж сошлись, сплелись… одна на себя жизнь брала. Другая — то, что жизнь эту длит.
Вдох.
И выдох. И тяжко. Слушать такое, потому что… договор. Семью семь лет. Договор не переступить, а вот откупиться от того, кто душу в когтистых лапах держит, это можно, дозволительно. Только цена повыше будет. Но Розалия откупалась… как?
Наверное, лучше бы мне такие подробности и не знать.
— Так вот, — продолжил князь неспешно, когти на руках разглядывая. — Кто из них до того дошел, сам ли или же подсказали… тут гадать долго можно. Но верно одно, что иные вещи… способны многое сотворить.
— Душу вернуть?
— Не столько вернуть, сколько позволить душе этой наново жить начать. Как ей думалось.
— Погодите, почему если она так… — я замялась, не зная, как правильно сформулировать вопрос. — Зачем так сложно? Это ж не единственная святыня. Есть ведь иные… много есть. Храмы, иконы там… места, прочие… вещи. Разные.
— Есть, — согласился князь. — Только ей любая не подойдет. Сила в святыне должна быть. Исконная. Та, что сохраняет частицу истинной сути. А таковых — немного.
И берегут их, известных, как… как не знаю, что.
— Полагаю, что пробовала она и с иными, теми, которые послабее. Вот как ты сказала, с иконами намоленными, с храмами, только ничего не вышло. Клятва, некогда принесенная, скрепам подобна. А поди-ка ты, разорви оковы. Тут еще что… никто бы из Древних отступницу не принял. И оставался один шанс — веру сменить, но так, чтобы её, сменившую, приняли.
И для того пожелала она дотянуться до… чего?
Чего-то истинного.
Исконного.
Попавшего в земли эти во времена давние, да и оставшегося тут свидетельством чужой подлости.
— То есть, — Мирослав не выдержал. — Она надеялась… что? Добраться до артефакта? И принести клятву на нем? Поклониться новому богу, чтобы он защитил её от старых?
— Чтобы принял душу, — поправил князь. — А стало быть, и шанс появился. Еще один. И да, где-то, мыслю, так…
— А источник…
— А вот источник — сила живая, которую использовать можно, чтобы дотянуться до того, что ей надобно. С ним она думала управиться. И через него дотянется до… сокрытого.
Но не вышло.
Почему?
И этот вопрос вижу у всех.
— Отчего ж не вышло, — усмехнулся князь. — Как раз, полагаю, и вышло… чего желала, то и получила. Что? И вы не понимаете?
Нет.
Я вот точно не понимаю. И Свята головой качает. И Гор хмурился. А Мор вовсе в палец вцепился, верно, рот себе затыкая. Вопросов у него накопилось изрядно. Он вон и ерзает то и дело.
— Это со стороны кажется, что просто. Помолись. Покрестись и любой грех простится.
— Не так?
— Не так. Любая вера она изнутри идет, — князь прижал руку к груди. — Из души. А что у нее в душе-то было? И с чем она пришла? С раскаянием ли истинным? С пониманием, какое зло сотворяла? С желанием искупить содеянное?
Очень сомневаюсь.
Ну вот не выглядела Розалия ни раскаявшейся, ни желающей искупить чего-то там.
— То-то и оно, — произнес князь. — Она не просто пришла в чужой дом, но притащила с собой всю грязь, которая к душе за века налипла. И пожелала эту грязь скинуть в уголочке да под половичок замести. А на того, кому этот дом принадлежит, ей плевать было. И про законы сего дома она не думала. Его, дом этот, и Хозяина она использовать хотела. Себе на выгоду.
А я вдруг поняла.
Мне же прямо было сказано.
— По делам её, — сказала я тихо. — Её судили по делам её.
— Именно… тут след понимать, что вещи такого толка сильны. Столь сильны, что честно, мне весьма неуютно знать, что рядом нечто подобное находится. Поневоле… — князь поежился. — Однако сила не делает их разумными. Это все одно вещи. И действуют они… так, как заложено.
— Механически? — подал голос Горка.
— Вот, вот… механически. А сия еще была привезена с не самой доброй целью… как бы ведьму удержать.
И удержала.
Удерживает.
Только… не изничтожила? Хотя… в Любаве нет той тьмы, что была в Розалии. В этом ли дело? И не стремилась Любава веру менять, как и новому богу кланяться. Её-то, захоти она, глядишь, и приняли б.
— Она, пусть и тут, но жила теми временами. Старые боги в чем-то проще. Понятней. У каждого ясные правила. Соблюдай, и будет тебе счастье. Хочешь получить чего-то? Принеси дар. Или не один. Она и решила, что тут вон тоже…
— А дар…
— Души, полагаю, — ответствовал князь. — Её вон… таких, как мы, осененные крестом не любят. А душа врага — хороший подарок. Тебя тоже. Розалию, которая тоже вон грешна была. Видишь, сколько даров-то?
