Ознакомительная версия.
Работа заняла без малого пять лет. Только когда она подошла к концу, задним числом осознал, что взялся за совершенно невозможное. И каким-то образом сделал это самое невозможное — не отвлеченные фантазии на тему своих бывших жилищ, а их точные копии, самому не верится.
Бессмысленно спрашивать себя: «И зачем это было нужно? Ради чего так старался?» Когда делаешь невозможное, ответ на вопрос «зачем» очевиден: чтобы было. Потому что именно невозможным жив человек, что бы он сам об этом ни думал.
Вот и старался вообще не думать, только делать, работать не покладая рук, радоваться, что получается, уставать, падать на постель, видеть сны, просыпаться счастливым и снова работать, вдыхать, выдыхать, быть.
В первый день лета твердо сказал себе: «готово». Повесил марионеток в детской, наклеил плакат «Led Zeppelin» на дверь студенческой комнаты, нарисовал яркую желтую кляксу на полу маленькой студии. Свернул бумажный самолетик из темно-синей салфетки, усадил на подоконник лоскутного медвежонка. В последней комнате повесил зеркальный шар, которым обзавелся, заскучав по Анниному коту, — ради солнечных зайчиков. Из них, теоретически, должны были получиться отличные домашние любимцы, забавные и необременительные.
Подмигнул своему кривому щекастому отражению — ну вот и все. Отражение подмигивать не стало. Сохраняло серьезность, смотрело внимательно, испытующе, словно пыталось разобраться, чьим двойником является и устраивает ли его такое положение дел.
Вдруг испугался. Сам толком не знал чего. Но так сильно, что выскочил на улицу не переодевшись, хорошо хоть куртку машинально схватил в коридоре. Бумажник в одном из карманов позволил избавиться от грязной рабочей одежды в ближайшем магазине, а то неизвестно, как стал бы выкручиваться. Не факт, что смог бы заставить себя вернуться в дом хотя бы за деньгами и документами.
Две ночи провел в гостинице, первую почти не спал, на вторую уговорил себя принять снотворное, впервые за последние пять лет. Пока спал, страх бесследно исчез, так что наутро уже не мог понять, с какой стати сбежал из своего идеального дома вместо того, чтобы сидеть там и праздновать окончание работы. Переутомился напоследок — вот единственное разумное объяснение.
Позавтракав, вернулся на улицу Басанавичяус. Зашел в дом, поднялся на свой третий этаж. Обошел все комнаты, не чувствуя ни страха, ни ликования, а лишь спокойное удовлетворение на совесть потрудившегося человека. Сделал, и хорошо. Теперь можно просто жить.
Вечером долго думал, в какой из комнат сегодня ночевать. Так и не смог выбрать, поэтому кинул кубик. Очень удобно: шесть граней, шесть комнат, нумерация в хронологическом порядке, можно не ломать голову.
Выпала единица — значит, в детской. Решил, что это логично.
Долго искал туфли для сна, но так и не нашел. Неужели выбросил вместе с мусором? Впрочем, чего еще ждать от человека, который всего пару дней назад шарахался от собственных отражений.
Лег спать босой.
Когда проснулся, комната была залита солнцем. Некоторое время валялся под одеялом, радуясь возможности вставать когда захочется, а не по будильнику, — вот что значит лето! Разглядывал рисунки на обоях. Если смотреть на них достаточно долго, звери начинают двигаться, ходить по тропинкам, раскланиваться с соседями, раскуривать трубки. Лучше любого мультфильма.
Лежал на спине, лицом кверху, скосив глаза так, чтобы видеть стену, и толстые ежи уже начали было приплясывать на поляне, когда внизу, во дворе неслаженно, вразнобой заорали: «Ты когда выйдешь?» Встал, подошел к распахнутому настежь окну, крикнул в ответ: «Через полчаса».
Улица Беатричес
Beatričės g.
Белый человек
Еще утром знал, что сегодня все получится.
* * *
Нынче вечером, — пишет Анна, — я шла домой по улице Беатричес; собственно, как всегда. Она, если помнишь, совсем коротенькая, всего один квартал. И там почти на углу, с правой стороны, если идти от цветочного рынка, есть кафе, совершенно дурацкое, терпеть его не могу, даже название до сих пор не запомнила. Точнее, вовсе его не знаю, потому что нарочно не смотрю на вывеску. Каждый день мимо хожу и всегда отворачиваюсь, чтобы случайно не прочитать, как будто не хочу заводить неподобающее знакомство, вот честное слово, как маленькая, самой смешно.
Летом у кафе появляется так называемая веранда. То есть хозяева выносят на улицу несколько пластиковых столов, вешают над входом большой телеэкран, и окрестный народец, что попроще, сползается смотреть спортивные программы под пивко. Совсем чудесное становится местечко, хоть каждый день крюка по набережной давай, лишь бы мимо не ходить.
Экран убрали еще в начале октября, а столики почему-то оставили снаружи, но там все равно никто не сидит. Кофе у них, судя по сочащемуся из щелей гнусному запаху, ядовитый, а пить пиво на улице уже слишком холодно, да и телевизор с футболом теперь внутри. Или с баскетболом? Ай, неважно.
Иногда кто-нибудь из завсегдатаев выскакивает покурить, присаживается на краешек стула, даже не смахнув влажные листья, а они все падают и падают, и ветер их почему-то не трогает, так что мебели уже давно не видно под пахучими сугробами прелого золота, и это, честно говоря, к лучшему. Ни к чему впечатлительным людям лишний раз на бурые пластиковые мощи смотреть. Целее будем.
Так вот.
Нынче вечером на веранде этого дурацкого кафе сидел человек. Явно не один из завсегдатаев. И вообще не «один из» — кого бы то ни было. Единственный в своем роде. Такой, что не захочешь, а все равно обратишь внимание. Не то очень смуглый, не то просто загорелый, при этом — яркий блондин. В белом, представь себе, пальто. Ты когда в последний раз видела мужчину в белом пальто? Вот и я что-то не припомню.
И такой сказочно прекрасный загорелый блондин в белом пальто сидел у пивного гадюшника на Беатричес, на пластиковом стуле, вернее, в куче заваливших его желтых листьев, как в гнезде. И со стола листья не смел, прямо на них поставил ноутбук, такой же белоснежный, как пальто, по виду — новенький, только что из упаковки. И сам он весь целиком тоже был как будто только что из упаковки; дело даже не в том, что чистенький и отглаженный, а просто лицо такое, словно человек за всю жизнь еще ни одной дурной мысли подумать не успел, ни одной неприятности пережить, даже ни единого раздавленного машиной голубя на мостовой не видел. И вообще ничего, кроме желтых листьев, цветущих хризантем и, скажем, пенки над капучино. Которая, возможно, поначалу привела его в смятение. Но ненадолго.
Ознакомительная версия.
