— Они бегут с Горы……- тяжело дыша, отвечает Мара.
— Бегут? — расширяются глаза у Эммы.
— Ну да. Вырывают себя с корнем и бегут отсюда. Двигаются они в основном ночью, чтобы никто не видел.
— Как это двигаются?
Мара обходит корни лежащего на земле граба.
— С помощью корней. Этого граба, например, раньше тут никогда не было, на этой тропинке. Я-то ведь здесь постоянно хожу и знаю.
— Зачем они это делают?
— Они просто не выдерживают.
— Что… не выдерживают?
— Понимаешь, — вздыхает Мара, — на Горе иногда творится такое…что не всегда понимаешь. Здесь тобой овладевает иногда просто неизъяснимый беспричинный страх. Страх животный. Боязнь всего и вся. Каждой травинки. Каждого кустика. Всё, что попадёт в поле твоего зрения. Будь то кошка или собака. Но больше всего на Девичьей надо бояться людей. Никогда не знаешь, что может быть у них на уме.
— Ты что специально меня пугаешь?
— Просто я через это уже прошла. На Девичьей всё не так, как везде. Слышишь, как здесь тихо?
— Да, — тихо отвечает Эмма и замечает, что, действительно, вокруг стоит невероятная тишина. Ни один листик на деревьях не шелохнется.
— Здесь всё имеет иное значение, — продолжает Мара.
— Как это? — поднимает брови Эмма.
Она идёт следом за Марой.
— Ну всё, что в другом месте ты не замечаешь… чему не придаёшь значения… здесь приобретает иной смысл. Каждый шорох, каждый звук… — Мара понижает голос до шёпота, — что-то значит.
Её вдруг всю передёргивает:
— Как мне тут хол-л-лодно…
— Здесь же не холодно! Чего ты? — удивляется Эмма.
— Не знаю. Мне на Девичьей всегда холодно.
— Поэтому ты и в пальто?
Откуда-то сверху раздаётся оглушительный стук.
— Что это? — испуганно спрашивает Эмма.
— Дятел. Вон… видишь.
Дятел вновь оглушительно стучит по сухой мёртвой осине.
— И что это значит? — спрашивает Эмма. — Он ведь… не просто так стучит?
— Нет. Это он предупреждает… Что мы с тобой вдвоём заходим на гору…
— А кого он предупреждает?
— Всех.
Она вдруг останавливается. Из глубокой ложбинки доносится явный шорох.
— Тише, — говорит Мара.
Шорох повторяется: из ложбинки, шелестя прошлогодними листьями, вылезает чёрная кошка.
— Кис-кис-кис! — подзывает её Эмма.
— Поосторожнее. Кошки здесь не просто кошки. А ведьмины поводыри. Если увидишь, что здесь за кем-то бегает кошка, то это, наверняка, будет те, кто продали свою душу дьяволу.
Чёрная кошка подбегает к Маре и ластится к её ногам.
— Брысь! — топает она на неё ногой.
Кошка вновь скрывается в ложбинке. Эмма и Мара поднимаются вверх по склону. За деревьями становится светлее, и вскоре крутой подъём заканчивается и начинается пологий, с перелесками.
На дальнем безлесном склоне горы видно стадо коз.
— Вон, видишь, козы пасутся, — показывает Мара.
— Вижу.
— А как ты думаешь, почему здесь пасутся именно козы? А не коровы, например.
— Не знаю, — пожимает плечами Эмма, — наверно, потому что коров поблизости не держат.
Мара усмехается, обнажая при этом острые клыки.
— Потому что коза это — символ сатаны.
Эмме становится не по себе.
— Сейчас это мирные козы, — продолжает Мара-Мария, — а ночью они превратятся в суккубов и присоединятся к ведьмам, которые слетятся сюда на шабаш.
Изыди, дьявол, из горы сия!
В последний день апреля, когда Девичья гора покрывается зелёной растительностью, её посещает больше всего народу. Многие остаются здесь до темноты, чтобы в ночь на 1 мая отпраздновать Вальпургиеву ночь.
В отличие от Хеллоуина, Ноябрьского кануна Дня всех святых, когда силы зла перед наступлением зимы выходят из преисподней на поверхность, Вальпургиева ночь является последней ночью, которую празднует тьма перед тем, как вновь залечь на дно и освободить землю для торжества света.
В Майский Канун Гора становится местом шабаша ведьм и викканок. Ведьмы собираются в эту ночь, чтобы отметить свой праздник Майи и Живы, а поклонницы викки празднуют здесь Бельтейн — ночь костров.
Кроме того, Девичья манит к себе и маньяков. Забредают сюда и наркоманы, и пьяные гопники, встреча с которыми не сулит ничего хорошего. Встречаются и девственницы-самоубийцы — треть всех попыток суицида на Девичьей горе происходит именно в Майский Канун. Каждый год хотя бы одна девушка пытается покончить здесь с собой, бросаясь с лысой вершины горы вниз.
Именно в эту ночь на горе с недавних пор стали полыхать костры и раздаваться истошные вопли, сумасшедший хохот и завывания, наводящие ужас не только на окрестных жителей, но и на всех посетителей Девичьей.
Вот почему Вальпургиеву ночь так не любит местная милиция. Она денно и нощно охраняет все подступы к ней в последний день апреля, когда Девичья гора покрывается зелёной растительностью.
На контрольно-пропускном пункте перед шлагбаумом стоят два милиционера. Старший сержант спокоен, ему здесь не впервой. А вот младший сержант впервые на посту и явно чем-то обеспокоен. Каркнет вдалеке ворона — он вздрогнет, зашуршит что-то в кустах — он резко обернётся.
— Блин, откуда они здесь?
Из-за кустов выглядывает чёрный козёл, чуть поодаль прячутся две белые козочки. Старший объясняет:
— Да местные их здесь выпасают.
Вновь истошно каркает ворона. Младший дёргается:
— Чёрт, задолбала! Если б можно, пристрелил бы.
— Здесь раньше ракетная воинская часть стояла, — объясняет старший. — Так вот, её убрали отсюда только потому, что солдаты тут с ума сходили. Прикинь, каких дров они могли бы наломать. Особенно плохо они себя чувствовали в полдень и в полночь.
— А который час?
— Скоро двенадцать.
— Чёрт, а я думаю, что это на меня такое находит?
К шлагбауму приближается чернобородый мужчина в чёрном плаще до пят и с саквояжем в руке.
— Куда это вы собрались? — спрашивает его старший сержант.
— На Девичью Гору… я ведь правильно иду?
— Правильно, — отвечает младший сержант.
— С какой целью сюда пожаловали? — спрашивает старший.
— Да вот, — открывает чернобородый саквояж и вытаскивает из него большой медный крест с цепью, — очистить хочу гору эту от всякой нечисти.
— Давно уже пора, батюшка, — кивает младший, а потом мотает головою. — А то здесь такое творится. Что-то непонятное.
Чернобородый величаво осеняет крестом окрестности.
— Изыди дьявол из горы сия! Именем отца и сына и святаго духа, аминь.
