В конце коридора показалась чья-то темная фигура, она быстро двигалась в мою сторону. Один из актеров оказался проворнее остальных, но в темноте нельзя было понять, кто именно. Я толкнул тележку назад, он налетел на нее и свалился на пол рядом со мной. Он был высокий, крепкий, от него пахло потом и театральным гримом. Попытался было встать, но я поднялся первым и прижал его ногой к полу. Его коллеги тоже ворвались в коридор, и я заорал погромче, чтобы наверняка привлечь их внимание. Вопли и ругань тех, кто споткнулся о лежащего сотоварища, неимоверно радовали.
Еще дверь — и я попал из тьмы на свет. Здесь, очевидно, была отдельная электропроводка. Я снова слепо заметался по лабиринту одинаковых узких коридоров. Влетел в каморку, полную одних только париков, потом свернул в коридор, по полу которого во множестве были разбросаны пуанты. На одном из них я поскользнулся и с размаху въехал в стену из шлакобетона. Позади слышались вопли труппы, жаждущей моей крови, и тот факт, что угрозы выкрикивались красивыми, профессионально поставленными голосами, жизни не упрощал.
Распахнув еще одну аварийную дверь, я наконец оказался у туалетов на первом этаже, рядом с гардеробом. Где-то в главном холле били стекло, поэтому я направился к боковому выходу рядом с кассой. Крутящаяся входная дверь с поручнями для инвалидов двигалась слишком медленно, и я бросился к аварийной. Но то, что я увидел через ее стекло, заставило меня застыть на месте.
На Боу-стрит царил хаос. Толпа богато одетых людей громила соседний отель. Рядом со зданием театра горел автомобиль, извергая клубы грязно-серого дыма. Я сразу узнал его. Это был канареечно-желтый «Мини-купер».
Погромы никто не любит, кроме журналистов и собственно мародеров. Будучи современной динамичной организацией, лондонская полиция располагает силами, способными подавить любое нарушение общественного порядка. Независимо от того, кто его зачинщики — фермеры ли с полными грузовиками навоза, хулиганы с окраин или мусульманские экстремисты, отмечающие религиозный праздник. Но я очень подозревал, что мои коллеги отнюдь не были готовы усмирять почти двухтысячную толпу разъяренных поклонников оперы, которая, выплеснувшись из главного входа Оперы, двинулась через Ковент-Гарден.
Я был уверен, что у Беверли, привычной к Лондону, хватило ума слинять до того, как разъяренная толпа подожгла машину. Но знал также, что, если не удостоверюсь в этом самолично, ее мама никогда мне этого не простит. И бросился на улицу, вопя во все горло, чтобы меня тоже приняли за погромщика.
Как только я открыл дверь, меня с головой накрыла шумовая волна. Звуки напоминали гомон рассерженной толпы в пабе — только усиленный в десятки раз. Раздавались обрывки каких-то песенок, звериное завывание и уханье. Это не было похоже на обычный погром, когда большинство участников просто наблюдают за происходящим, время от времени ободряюще улюлюкая. Стоит им увидеть витрину с разбитым стеклом — и они, конечно, с большим энтузиазмом освободят ее от содержимого. Но на самом деле они, как и большинство людей, не очень хотят пачкать руки. Эта же толпа была совсем другая и состояла словно из одних зачинщиков — все, от подозрительно хорошо одетого молодого человека до почтенной мадам в вечернем платье, захлебывались от ярости и желания что-либо сокрушить. Я подобрался как можно ближе к сгоревшему «Мини-куперу» и с облегчением обнаружил, что ни на переднем, ни на заднем сиденье никого нет. Беверли, конечно, смылась, да и мне самое время было последовать ее примеру, но тут мое внимание привлек вертолет, зависший прямо над зданием Оперы.
Наличие вертолета говорило о том, что Главное управление лондонской полиции взяло ситуацию под свой контроль. А это, в свою очередь, означало, что десятки членов Ассоциации руководителей полицейских служб прервали семейные ужины, вечерние просмотры фильмов, свидания с любовницами из-за срочных звонков служащих рангом ниже, отчаянно стремившихся удостовериться, что в данном случае они ни за что не отвечают. Я мог поспорить, что в Главном управлении заранее знали, что ситуация выходит из-под контроля. И понимал, что, когда погром закончится, начнется глобальное расследование. И никому не захочется остаться без стула, когда музыку выключат.
По иронии судьбы эти мысли так увлекли меня, что заместитель комиссара Фолсом умудрился подобраться ко мне совершенно незаметно. Я повернулся, когда он меня окликнул, и обнаружил его совсем рядом. Его строгий пиджак — в тонкую полоску, как я теперь заметил, — лишился рукава и всех пуговиц. Он был из тех людей, чьи лица злоба заметно искажает; сами они думают, что абсолютно спокойны, но что-то их неизменно выдает. У Фолсома, например, отвратительно дергался левый глаз.
— Знаете, чего я не люблю больше всего на свете? — заорал он. Я понимал, что он в принципе готов перейти на более спокойный, но не менее зловещий тон, однако шум погрома не позволяет этого сделать.
— Чего же, сэр? — спросил я, спиной чувствуя жар от горящего «Мини-купера». Фолсом загнал меня в ловушку.
— Наших констеблей, — ответил он. — А знаете, почему?
— Почему, сэр? — поинтересовался я, стараясь незаметно сместиться влево, чтобы получить путь к отступлению.
— Потому что вы вечно ноете! — рявкнул Фолсом. — Я пришел в полицию в восемьдесят втором, в старые добрые времена, до Закона о доказательствах,[51] до Макферсона и системы контроля качества. И знаете что? Мы были дерьмом. Мы считали себя великими сыщиками, если удавалось поймать если не самого правонарушителя, то хоть кого-то, причастного к преступлению. Нас избивали повсюду, от Брикстона до Тоттенхема, и что же, сломили нас? Хрена с два! А ведь нам не платили, как вам. Мы могли запросто отпустить какого-нибудь идиота за пару пива и пакет чипсов.
Он умолк, и в какой-то момент на лице у него отобразилась неуверенность. Но потом его взгляд снова сфокусировался на мне, и левый глаз задергался.
— А вот вы, — начал он тоном, который мне очень не понравился, — как думаете, сколько бы вы протянули в полиции в те времена? Для начала ваш шкаф для формы набили бы до отказа дерьмом. А потом, возможно, несколько ваших сменщиков отозвали бы вас в сторонку и объяснили бы, вежливо, но доходчиво, что вам здесь отнюдь не рады!
Я начал подумывать о том, чтобы прорваться мимо Фолсома. Может быть, тогда он заткнется?
— А начальник вашей смены и вмешиваться бы не стал, — продолжал заместитель комиссара, — а в отчете написал бы, что «конфликт произошел на почве расовой дискриминации». Если бы он вообще появился, этот отчет…
