Он, к слову, говорит так, словно бы сам этого рода не касается.
—…они привыкли к новому порядку. Или боялись нарушить. Матушка вот решилась…
Но вышло хреновато.
— И тут не скажешь, проклятье ли отца сгубило, или же просто судьба такая.
— Почему ты Афанасьев?
— В смысле?
— Твоя матушка ведь замуж вышла и от рода отреклась. И стало быть…
— Совпадение, — Афанасьев усмехнулся. — Случается… они так и познакомились. Поступала она. И в списках фамилию искала. И он поступал. Тоже фамилию нашел… она говорила, что сразу посмеялся, мол, замуж хорошо будет идти, фамилию менять не надо. Как в воду глядел… я тоже Афанасьев, но не этого рода, выходит.
Путаница.
И бывает. Фамилия, может, не самая распространенная, но и редкою не назовешь.
— Наину это тоже злило. Вот… когда матушки не стало, она попыталась меня к себе забрать. Да надолго не хватило. Я еще тем пакостником был. Она же привыкла жить одна.
— А мне сказали, что сила…
— Это для всех объяснение, — отмахнулся Афанасьев. — Городок маленький. Все про всех знают. И не поймут, что дитё у других людей растет. А тут вроде как и причина веская.
Что тут скажешь.
И вправду веская.
Куда уж более веской-то.
— И хорошо, что решилась. А то бы… говорю ж, характер у нее был не тот. Но… — он все-таки поднялся. — Любила она нас. И дочь свою. И меня… и по-за ту любовь силы лишилась.
Вот теперь сходится.
Глава 43
— Что-то она сотворила… в тот год матушка моя слегла. Мне было года три-четыре, но я помню все. И то, до чего она слабой была, бледной. Что с кровати не вставала почти. Что целители лишь руками разводили. И шепоток за спиной. И то, как мать Марка в доме поселилась, ухаживала и за мной, и за ней. А там Наина появилась. И матушку мою забрала. На три дня. Когда же вернулись, то матушка моя почти и выздоровела. Даже веселой стала. Правда… днем. Ночью слезы лила, во сне. А проснется — и не помнит ничего. Наина сделала что-то и наверняка такое, что… не след делать. Хватило этого не так, чтобы надолго. Год или чуть больше. Потом опять все повторилось. В последний раз я уже достаточно большим был, чтобы вопросы задавать. И замечать. Она возвращалась со спящей матушкой. И уставшая. Каждый раз все более уставшая.
Это ни о чем не говорит, потому как многие обряды забирают не только силу, но и жизнь тянут. Потому-то и соглашаются на них ведьмы крайне неохотно.
Я только читала…
Я о многом, выходит, читала.
— А хватало все на меньший срок. Да и матушку стали кошмары мучить. Просыпалась с криком. Я будил. Она не помнила. Целители утверждали, что это все от нервов, от пережитого… только я чуял, что неладное с ней. Что-то делала Ниана. Запретное. Я… став взрослым, спросил.
— Не ответила?
— Сказала, то её вина. И цена уплачена сполна. Когда матушки не стало, Наина от меня отдалилась. Да и не только от меня. Её и прежде люди сторонились, тут и вовсе… в общем, потом я вырос. Уехал. Писал вот. Открытки слал. Ей и другим. Скорее уж другим и ей заодно. Пару раз навещал, играли мы во внука с бабкой. Но я видел, что в тягость ей. Как-то сказала, что матушка мне свою жизнь отдала, что если б не я, она бы прожила дольше.
Добрая женщина.
Странно, что сила её меня приняла.
— Потом я встретил Розалию.
— Ты знаешь, что она?
— Князь рассказал, — Афанасьев поморщился. — Прости. Не думал, что все так серьезно… то есть, конечно, что-то такое предполагал, но вот… не умею я извиняться.
— Думал, что она полезет у меня силу забирать, а… дальше что? Я её героически одолею?
— Не ты. Сила. Или книга. Или князь.
— А сам?
— Или я, — спокойно ответил Афанасьев. И взгляд мой выдержал. — Зато теперь многое стало ясно… любовь эта внезапная. И то, что ей помощь понадобилась, защита. Мужики любят кого-то защитить, а там и приворотного не надо. Сами влюбятся. Ну и я влюбился.
Огреть бы его чем тяжелым, да пусто на поляне. Только листья вон и дуб, но он, подозреваю, не одобрит, если я попытаюсь ветку выломать.
— Она была такою… ласковой. И все нашептывала, что не дело это, без семьи… что и Наина меня любит, иначе бы давно со свету сжила. Что взрослые мы. И надобно помириться. Что старая она, небось, в помощи нуждается. И так исподволь, что я сам в том уверился. Вот и повез молодую жену знакомиться.
— А Наина её на порог не пустила.
— До порога и не дошла. Встали у забора. Глядят друг на дружку, что две кошки. Того и гляди, зашипят. Потом сказала что-то Наина. Розалия ей ответила. И разошлись. А что? И как? С того раза её ко мне любовь и закончилась. Я у Наины пытался вызнать, а она меня только обругала. В общем, разошлись наши с Розкой пути-дорожки и надолго.
А сошлись, когда у Розалии дочь выросла и рожать надумала.
Афанасьев молчал.
Долго.
Снова опустился на корень, пальцы рук сцепил да и замер, в черное оконце глядя.
— За год до смерти Наина мне написала. Попросила приехать. Я приехал. Что уж тут. Родня все-таки. Единственная… в общем, тогда уж силы у неё не было. Я еще удивился, как так возможно. А она злилась. Все одно злилась. На меня. На судьбу. На матушку. Сказала, что по-за нашей глупости все. Но после успокоилась. Сказала… что цена на то такая. Что завязалась она с темною силой, мертвою, та живую и выпила.
Наина?
Но… как?
Хотя… хорошая там книга была, та, запретная. Подробная.
— Замена, — сказала я тихо. — Она перевела болезнь твоей матери на кого-то. Это темный обряд, пусть жертв не требующий, но… темный.
И запрещенный.
Да и не простой, если даже в той книге о нем говорилось весьма расплывчато. Мол, взять болезнь да отдать кому, и пока болезнь будет того, кого ей отдали, доедать, то человек, с которого эту болезнь переводят, будет жить.
— Кровью она платила своей. И жизнью… и откупила твою матушку. Откупала. Сколько получалось.
Только те, кого Наина заменою назначила, умирали. И болезнь возвращалась. Вот тебе и ведьма-хранительница. И снова тошно. С другой стороны, выходит, и вправду дочку свою Наина любила, если пошла на такое.
— Надо же, Ласточкина, а ты и вправду думать умеешь… главное не то. Место это отказало Наине в силе. Мыслю, не сразу. Сперва Наина, может, и не заметила ничего. В Упыревке, сама видишь, все тихо и степенно, и никому-то по сути ведьма, особенно со скверным норовом, и не нужна.
Силы уходили.
По капле.
Просачивались в трещины души. И соглашусь, скорее всего, поначалу Наина не замечала. Это как с усталостью телесной. Перенапряглась. Переутомилась. Да и… верно, тихо тут, спокойно.
Как понять, что сил убыло, если не тратить их?
Потом уже, верно, сообразила… когда? Не тогда ли, когда пыталась дочь Розалии спасти?
— И книга открываться открывалась, но не на каждой странице, да и то неохотно. Она ж родовая, на силу завязана, — пояснил Афанасьев.
Зато теперь понятно, почему Наина не помогла Марике, не провела обряд.
Не сумела.
И почему не разглядела, что с рысем тем… и многое иное… и главное, слишком самолюбива оказалась, чтобы признаться. Ей же верили. Безоглядно, как верят человеку, с которым бок о бок жизнь провели. А чем оно обернулось?
Мальчишка ведь едва не умер.
И Марика ушла бы за ним. Зар… так и остался бы в зверином облике, постепенно дичая. И… сколько еще не сделано из того, что должно?
— Наина знала, что осталось уже недолго… ну и велела найти ведьму, книгу ей отдать. Мол, если примет, так тому и быть. А нет — другую найти. Или третью. Сказала, хоть всех перебрать… я с тебя начал. И вот, удачно вышло.
Удачней некуда.
И мне жаловаться грех.
— Просто… взял и вот так?
— Взял и вот так, — подтвердил Афанасьев. — Хотя вру… Розалия мне звонила, предлагала книгу выкупить. Я отказал.
Но она явно знала больше… жаль, не спросишь уже.
Да и ладно.
— Она еще обмолвилась, что старуха упрямая, а могла бы пожить… что есть способы, но Наина сама выбрала себе дорогу.
