Черный Хозяин не допускал, чтобы сотрудники являлись в офис в истинном виде: ведьм, троллей, гномов, вампиров, леших, водяных, старых колдуний и прочей нечисти. Все они таковыми и были, и на шабашах веселились в своем традиционном обличье. Но не на работе! Тем более Сам не держал в своем офисе новоклонов.
Никаких искусственных мозгов он просто не терпел и держал Бригадируса и ему подобных исполнителями на третьих ролях.
Один Горбатый гоблин никогда не менял свой вид. Он был на особом положении, на земле о нем бы сказали — мыслящий центр, бо-о-ольшой ученый. Кстати, у него было имя, что в бешеном пространстве считалось знаком высокой избранности. Его звали Гогоб. Мне искренне жаль, что этому чудесному имени суждена короткая жизнь на страницах книги.
Гогоб прошел к крайнему магическому зеркалу и что-то пробормотал склонившейся над ним ведьме. Та быстро встала и показала ему распечатки на чем-то подозрительно напоминавшем человеческую кожу.
Гогоб глянул на нее, ведьма моментально обуглилась и, визжа, бросилась в гроб с жидкостью.
— Да, да, да! Вот оно что! Вот где была ошибка, — злобно бормотал Гогоб. — Должен был родиться мальчик, а не девочка. Девочка! И зарегистрирована по земным порядкам она неправильно. Ее просто скрыли, спрятали от нас!
Гогоб произносил это беззвучно, на особом языке знаков и заклинаний. Но все, кто был в офисе, его прекрасно понимали, и нечисть забилась под столы и стулья. То, что он сообщал, на человеческом языке звучало бы примерно так:
— На доске приказов будет специальное распоряжение, касающееся каждого, кто занимался этим делом. Никому мало не покажется. Вычеркну из Вечности! Вытопчу весь род!
Работнички от страха ослабели и не могли держать офисного вида. То тут, то там под мебелью корчились ведьмы с гадюками в волосах, зеленый водяной истекал болотными слезами, а у дряхлой колдуньи сделался припадок, и она судорожно икала.
Вдруг тьма сгустилась, и Гогоб пал ниц. Это дал о себе знать Черный Хозяин, Сам — начальник их отдела. Судя по слухам, он был вхож к Тому, о ком тут не смели даже думать. Короче, к наивысшему иерарху бешеного пространства (о котором мы с вами еще услышим в этой книге, и не однажды).
Гогоб, дрожа, роняя зубы и когти, доложил:
— Душа принадлежит земному подростку женского пола. Имя — Галина Горбушина. По нашим отчетам, душа прошла как невоплощенная.
Возникла пауза. Затрещали молнии, ударил гром. Гробы треснули, вонючая бурда залила пол. Тьма стала совсем ужасающей.
Нечисть сжимала свои формы, превращаясь в нитки, пуговки, горошинки, а один вампир умудрился стать маковым зернышком, но все еще продолжал тужиться и ужиматься.
Сам схватил Гогоба за шкирку и затряс. Гогоб повис, как скомканная тряпица, тут же превратился в белого котенка и сделал лужу. Хозяин возил гоблина мордочкой по луже, а тот отчаянно визжал. Карающая десница мочалила Гогоба, пока не вытерла всю вонючую жидкость. Потом она отжала то, что осталось, и отшвырнула в сторону. Горбатый гоблин Гогоб исчез навсегда.
Но Сам не утолил ярости. Он растаптывал магические зеркала, оргтехнику и сотрудников, которым не суждено было увернуться.
— Уничтожить, растереть, выкинуть из Вечности!!!
Тьма пульсировала, трещала электрическими разрядами, смердела, наконец, выковыряла из-под ногтя маковое зернышко и сдавила его.
Задыхаясь, возник толстый вампир. Сам раскрутил его и поддал копытом.
— Ясно? Сию же секунду! В ничто! Мало того, что живет и растет этот Сверчков, оказывается еще имеется, и Горбушина! Может им дать бессмертие, чтобы человечеству стало совсем клево?! Агенты Прометея!.. Уволить! Всех! Подчистую!!!
Глава 10
Бессонная ночь Сверчкова
Димка вылез из душа и отправился на кухню. Достал из холодильника кефир, разрезал вдоль булку, намазал маслом и сливовым джемом, поставил на газовую горелку кофейник и врубил телек. Время было самое киношное. По всем программам шла крутая расслабуха, из которой он стал, перещелкивая каналы, лепить свой фильм.
Получалось очень забойно. По одному каналу супермен вмазывает в скулу битюга-соперника, а нажимаешь на кнопку пульта — и супермен уже летит в крючья и шестерни, а статисты в черном и кожаном бахают из пушек. Кровь, визг, вопли! Щелчок, и вся компашка уже в бронемашине, на весь экран взрыв: руки, ноги, головы, сплошная мясорубочка от «бошика». Еще канал, и супер наш живехонек-здоровехонек, сопит под кроватью красотки.
У Димкиного телека работало всего девятнадцать каналов, но и они обеспечивали развлечение что надо.
— У тебя совесть есть?
Мама стояла в дверях и показывала на часы. Вопрос, конечно, был дискуссионным, но Димка спорить не стал и ушел к себе в комнату. Сам телек ему был не очень-то и нужен, просто внутреннее напряжение искало выход.
Нарастало оно постепенно, с тех пор как Стефания вернулась из Швейцарии, куда летала к родителям на день рождения своего отца.
Эта была какая-то дурацкая поездка, посреди учебной четверти, на четыре дня, скорей-скорей.
Потом тот дурацкий сон, в котором она с ним прощалась, а дальше вообще начали твориться странные вещи…
Сверчок положил ноги на стол и, качаясь на стуле, перебирал открытки, которые Стефания присылала ему из Испании, Кипра, Египта. Они были яркими, с пятнами красных цветов и желтых фруктов. Ее фотография у него была всего одна, да и та какая-то смазанная, нерезкая.
Тогда Стефания вместе с собакой бежали ему навстречу по дорожке парка, и он щелкнул их мыльницей.
— Дай мне твою нормальную фотографию, — как-то попросил Димка.
— Это дурная примета, — она отобрала у него альбом и чмокнула в щеку. — Вот тебе моя фотка.
Внезапно он почувствовал легкое жжение и дотронулся до щеки. Прохладный ветерок пробежал по лицу, вставать было лень, и Димка дотянулся до клюшки, чтобы захлопнуть форточку.
В день ее возвращения он с трудом дождался конца уроков и, когда Стефания появилась, даже вскрикнул:
— Это ты?
Она смотрела в сторону, Агент 007 хмуро гыкнул — он всегда не любил Сверчка.
— А Боб где? — не дождавшись ответа, продолжил Димка.
— Дома.
— Давай погуляем, — предложил он.
— Погода плохая, — скривилась Стефания.
— Тогда, может, посидим в беседке?
Она наконец согласилась. В беседке они сидели близко-близко. Было промозгло и сыро, и Сверчок обнял ее за плечи. Они молчали. Димка намотал ее волосы на указательный палец и пощекотал ей нижнюю губу. В тот же миг острая боль пронзила палец.
— Ой, что ты сделала? — он отдернул руку, на которой выступила кровь.
Рана была глубокой, как от острого ножа. Она нарочито медленно облизнула свои окровавленные губы.
— Жаль, у меня нет ядовитого зуба, а то бы ты умер.
Сверчок даже забыл про рану. Откуда эти глухие резкие интонации? Голоса ее он тоже не узнавал.
— Шютка, — она облизнулась еще раз. — Бедненький, дай полечу твой пальчик…
Обычно они виделись ежедневно, в крайнем случае через день, а теперь только два раза в неделю.
— Не могу, понимаешь, готовлюсь к вечеринке, — отговаривалась Стефания.
Раньше у них были общие вкусы, она, как и Димка, не любила вечеринок с толчеей, болтовней, тусовкой.
— Это все для тебя, для тебя. Католическое Рождество, затмение Солнца, столько событий! — глаза Стефании неприятно поблескивали.
— Ты что, стала католичкой? — поинтересовался он.
— Не гунди. Я со всеми разобралась.
Он не понимал, что происходит с его такой романтичной и немного смешливой девчонкой.
А сегодня, когда он с трудом уговорил ее прогуляться, она была с ним резкой и грубой:
— Опять потащишь меня в парк? — ее брови недовольно сползлись к переносице.
Стефания широко зашагала впереди, то и дело проваливаясь сквозь тонкий ледок в лужи, потом зло прищурилась, указывая на грязный бархатный ботинок.
— Смотри, это ты устроил. Я готова тебя разорвать!
Он взял ее за плечо и развернул к себе:
— Посмотри на меня, слышишь, посмотри. Что случилось?
— Курица взбесилась, — она скривила губы. — Надоели все эти охи-вздохи. Может, тебя еще с ложечки покормить?
Сверчок вздрогнул. Стефания однажды кормила его с ложечки. Мороженым. В кафе, в парке Горького, ранней весной. Она взяла тогда его ложку и сказала:
— Твоя красивее, а ты ешь моей.
Пластмассовые ложечки были совершенно одинаковыми, розовыми. Сверчок всегда любил мороженое, а тут размазывал по вазочке. Играл духовой оркестр — 9 Мая в парке обычно полно народа.
— Иди сюда, — попросила она, хотя он был совсем рядом.
Она брала малюсенькие кусочки своего мороженого и давала ему. Это было так вкусно, что Сверчок просто обалдел. А потом, ни с того ни с сего, он ее поцеловал, первый раз, на глазах всего парка Горького. У нее на глаза накатились слезы, и одна застыла на ресницах.
