Сама она снова и снова припоминала события на дороге: то, как воспользовалась мушкетом, а после беседовала с умирающим незнакомцем.
«Найди Эссекса...»
Единственный Эссекс, приходивший на ум, был фигурой известной в окружении королевы, ее любимцем и фаворитом, Робертом Деверё, вторым графом Эссекским. Но вряд ли тот человек говорил ей о нем...
Слишком невероятно, чтобы быть правдой.
В итоге Соланж опять переключилась на горлопанящих за выпивкой и похлебкой актеров и наблюдала за ними, подмечая повадки мужчин: то, как они говорили, как вели себя, как поглощали еду. Один их них показался ей даже знакомым… Но, ясное дело, приятелей из актеров у нее не было, хотя в Бирмингеме, когда она собиралась там замуж в свой первый раз, актеры частенько давали свои представления под окнами ее спальни, и она с любопытством глазела на них.
В конце концов девушка заплатила за устриц и эль и поднялась к себе в комнату, где уснула, едва коснувшись подушки. А проснулась перед рассветом, да так внезапно, будто кто-то толкнул ее в бок... Полежала, соображая, где она, почему, и, выбравшись из постели, принялась одеваться.
Лучше всего покинуть Бичестон до рассвета, рассуждала она. Так меньше заинтересованных взглядов, особенно в плане лошади. Конь у Гримма оказался уж больно хорош для простого наемника; хозяин конюшни все уши ей прожужжал: продай, да продай. Давал целых три фунта, наглец! Да этот красавец стоил все восемь. Соланж очень надеялась, что в Лондоне торгаши почестнее, хотя это вряд ли, ясное дело: Лондон – рассадник мошенников и пройдох.
И она затеряется среди них.
В конце концов она тоже не девочка-одуванчик...
– Ох, простите! – Погруженная в эти мысли, Соланж, выйдя из комнаты, налетела на человека. И удивилась: – Шекспир?
Молодой человек, а был это именно он, отозвался не менее удивленным:
– Мы с вами знакомы?
Восклицание вырвалось против воли, и девушка мысленно застенала, надавав себе оплеух за оплошность.
– Э... не лично, конечно, но вы прошлым вечером столовались в зале с актерами, кто-то из них называл ваше имя...
– В самом деле? – Шекспир вскинул бровь, припоминая, должно быть, вчерашнее, и Соланж похвалила себя за сообразительность. – Вы наблюдательны. Куда направляетесь?
– Завтракать.
– А потом?
Вопросы бы насторожили Соланж, не знай она этого парня по Стратфорду.
– А потом – в Лондон.
Молодой человек расплылся в улыбке.
– Как и я, представляете?!
– Тоже едете в Лондон? Наверное, по делам.
– Можно и так сказать, – замялся ее собеседник. – Хочу исполнить мечту.
Вот те на, сын перчаточника решился, оставив семью и родные пенаты, податься в актеры?
– Так вы актер? – изобразила она удивление. – Хотите найти покровителя и играть?
– Отчасти... да. А вы сами зачем едете в Лондон?
Вопрос был вполне ожидаемый, но Соланж все равно растерялась: она подумывала сказать, что у нее в Лондоне кто-то из дальней родни и она едет к ним на постой, чтобы, когда отыщет работу, зажить своим домом. Но теперь передумала вдруг...
– Я тоже, представьте себе, хочу податься в театр, – самозабвенно солгала она.
Да и солгала ли? Ведь она столько раз разыгрывала сначала невесту, а после убитую горем вдову, что вполне бы сошла за актрису. Вопрос только в том, что женщинам запрещалось подвязаться на сцене, пуританам казалось это безнравственным, ей же в ее новом образе быть актером не возбранялось.
– Не может быть! – удивился Шекспир, явно обрадованный этим открытием. – Так вы тоже актер?
– Начинающий, но с большими амбициями.
И тогда молодой человек предложил:
– А поедемте вместе. Как вас зовут?
– Э... Роберт Доусон.
– А меня Уильям Шекспир. – Ей протянули узкую руку с вымаранными чернилами пальцами. – Рад знакомству, приятель!
– Взаимно, мой друг.
Соланж подала ему руку в перчатке, и они познакомились во второй уже раз. Правда, в первый она была девушкой и звалась по-другому, а значит, формально знакомство все-таки не второе...
Так, слово за слово, они вместе позавтракали, а потом, простившись с хозяйкой, отправились вниз по улице к платной конюшне. Шекспир путешествовал на своих двоих, и, узнав, что у Роберта есть скакун, весьма удивился, однако, поведав какую-то байку насчет покупки четвероногого, Соланж предложила им ехать вместе. Мол, так веселее, а животное крепкое...
– Смотри, какие бока, так и лоснятся, – улыбнулась она, поглаживая вороного красавца.
И Шекспир согласился.
– Услуга за услугу, – добавил при этом, – ты предоставляешь коня, а я – возможность протекции. У меня в лондонском «Глобусе» друг, он обещал попросить за меня, коли я соберусь все-таки в Лондон. Я собрался и очень надеюсь на его помощь...
– «Глобус» – это театр? – уточнила Соланж.
– Самый что ни на есть настоящий, – улыбнулся Шекспир. – Построен на месте сгоревшего Бёрбеджского «Театра». Сам я не видел, но говорят, там чудесно! Колонны из дерева, так искусно раскрашенные под мрамор, что обманут самого искушенного наблюдателя, взметнувшиеся вверх галереи, партер и, конечно же, сцена, где и творится настоящее волшебство.
Ее собеседник казался таким вдохновленным, когда говорил, что Соланж на него засмотрелась. Будто уже наблюдала интересную пьесу, лишь для нее и поставленную...
– Звучит замечательно. Жду не дождусь, чтобы увидеть это волшебное место!
– Тебе понравится, вот увидишь, – заверил Шекспир. – С твоей внешностью ты легко сможешь играть и Геро Кристофера Марло, и Нешовскую Дидону.
Соланж стало не по себе: не слишком ли она женственная для парня? Вот и Шекспир намекает на это.
Она прокашлялась, как бы смутившись:
– Не слишком ли я староват для амплуа травести? – осведомилась она. – Слышал женщин играют мальчишки до восемнадцати лет.
Шекспир, как бы оценивая, окинул ее внимательным взглядом, задержался чуть дольше необходимого, как ей показалось, на руках в черных перчатках, а потом расплылся в улыбке.
– Ты определенно сделаешь честь женским образам в твоем исполнении, – откликнулся он. – Осталось только добраться до Лондона и застолбить свое место под солнцем.
Забрав жеребца из конюшни, они вдвоем взгромоздились в седло и двинулись по дороге на Лондон неспешным аллюром. Решено было не торопиться, чтобы не загонять Черного демона, как наспех окрестила красавца Соланж, уж больно хорош был образчик, и таким образом до столицы они добрались за восемь часов. Как раз когда старый Лондон зазывал публику на театральные представления, они въехали в город…
Шум, гам и непривычные запахи обступили их со всех сторон разом. Выбрав дорогу на Сити, они прошли, спешившись, по Оксфорд-роуд мимо лавок и домов со съемными квартирами, скотных дворов и гостиниц, к страшной Ньюгейт. Здесь, казалось, взорвался вулкан человеческого безумия: в толкотне, давке вились уличные торговцы, умолявшие купить у них разный товар, купцы в дверях своих лавок лениво ковырялись в зубах, а их подмастерья зазывали прохожих, домовладельцы зубоскалили у порога своих же домов, а босоногая ребятня наравне со взрослыми катила бочки, тащила тюки и на ходу перекусывала. Запах навоза и пирогов с жареной птицей сливался в один особенный аромат... А нависавшие над прохожими кособокие, кое-как скроенные дома тенями ложились на кучи грязного мусора и зияющие провалы, то тут, то там возникавшие на пути. Лондон выглядел лабиринтом, старым и разлагающимся, как труп, и только сотни бродячих певцов оживляли его своим пением, стоя на углах улиц или взобравшись на бочки.
Соланж, оглушенная сутолокой вокруг, глазела по сторонам, будто в трансе. Энергия Лондона парализовала ее! Его напор увлек за собой, заставляя забыть обо всем.
Это было невероятно прекрасно...
… И отвратительно одновременно!
Друзья мои, автор позволил себе маленькие уловки, которые, будучи позволительны Александру Дюма (а я себя им ни в коем случае не считаю), простительны, полагаю, и мне. Например, когда молодой Уильям Шекспир прибыл в Лондон, такого театра, как "Глобус" еще не существовало: он появился несколько позже, когда Шекспир уже был известен и стал одним из его совладельцев. Первое время по прибытии в Лондон он играл и писал для театра "Театр", которым владел Джеймс Бёрбедж, но так как театр "Театр" звучит несколько странно, то я ввела сразу "Глобус", в чем честно и признаюсь.
