Однако даже почти утратив душевное равновесие, я испытываю определенное удовлетворение — да что там, радость! — у меня все-таки получилось.
Консуэла, впрочем, моих чувств не разделяет.
— Что! Ты! Наделал?! — вопит она.
Но ее яростный крик доносится до меня откуда-то издалека. Воронова женщина не сводит глаз с Ситалы, но я понимаю, что слова ее обращены ко мне.
Я не отвечаю. Мое внимание сосредоточено на Тетушке и револьвере в ее твердой руке.
— Он дал мне жизнь, — отвечает Ситала, — чтобы я могла жить, как нравится мне, а не таскаться повсюду за тобой.
— У тебя нет жизни, кроме той, что дала тебе я! — бушует Консуэла.
— Может, когда-то и не было, но отныне все по-другому. Отныне я сама себе хозяйка, и в этом своем новом качестве, — тут она переводит взгляд на Тетушку, — я приношу тебе свои извинения, Лейла Кукурузные Глаза. Я присутствовала, когда утилизаторы бросились на запах твоего племянника, поэтому часть вины лежит и на мне. И я вполне понимаю твой гнев, однако прими во внимание то обстоятельство, что как раз из-за этого Томас приобрел дружеское расположение духа смерти. И я знаю, этот дух, Гордо, сделает все возможное, чтобы защитить парня. Когда настанет его срок войти в загробный мир, для него вовсе не будет все потеряно.
Тетушка, недоумевая, глядит на Ситалу — полагаю, сверхъестественное сходство новорожденной с Консуэлой сбивает старушку с толку. Но оружие в ее руке даже не дрогнуло.
— И меня тоже можешь винить, Тетушка, — выступает вперед Морагу. — Ведь это я позволил Томасу представлять племя, а не отправился в это опасное странствие сам, как обязан был поступить.
— Какая чушь! — заявляет Консуэла. — Никто не виноват. Столкновение с утилизаторами было досадным стечением обстоятельств, вот и все.
Тетушка игнорирует самообличающие заявления Ситалы и Морагу и буравит воронову женщину взглядом. Лейлу Кукурузные Глаза я знаю не очень хорошо, однако любому очевидно, что мечущие молнии глаза и револьвер в руке плохо вяжутся с удивительно спокойным тоном голоса. Но именно так она и говорит:
— Беда с некоторыми старейшими майнаво заключается в том, что они воображают, будто наши нужды им известны лучше нас самих. Намерения их благие, да только их самодовольные попытки улучшить мир неизменно ведут к катастрофе. Не для них самих, конечно. А для тех, кому не повезет оказаться поблизости, когда такие майнаво принимаются за осуществление своих опрометчивых планов.
Консуэла делает шаг вперед и тянет руку:
— Довольно. Я забираю пушку, засуну ее…
Куда она хочет засунуть револьвер, так и остается невыясненным, поскольку Тетушка нажимает на курок. Выстрел антикварного оружия подобен раскату грома. Пуля пробивает Консуэле плечо, и от удара ее разворачивает. Из раны фонтаном хлещет кровь. Окатывает в основном Лию, но достается и мне с Морагу.
Воронова женщина падает на землю, в ее округлившихся глазах — страх, гнев и изумление. Тетушка делает шаг вперед, не сводя прицела с Консуэлы — дуло черным кружком смотрит той в голову. Ситала на всякий случай тихонько отходит назад, не предпринимая никаких других действий.
Я не в состоянии оторваться от немой сцены, хотя краем глаза замечаю, как Морагу помогает Лие стереть с лица кровь. Ощутив что-то мокрое на своей щеке, тоже утираюсь, даже не взглянув.
— Черт! — доносится до меня собственный голос. Мне совершенно не хочется верить своим глазам.
Еще меня озадачивает, что отдача громадного револьвера не оказала на Тетушку катастрофического воздействия. Можно подумать, она пальнула из пневматического пистолета! Не думаю, что старушка — майнаво, но, как и кузены, она гораздо сильнее и выносливее среднего человека ее возраста.
— Да нечего ее жалеть, — флегматично заявляет Тетушка. — Майнаво вроде нее способны лечить такие раны перемещением в звериное обличье: раз — и все в порядке. А вот пуля в голову или, например, удар автобусом — дело другое. Автобусы здесь не ходят, но в барабане у меня еще пять пуль, и рука моя достаточно тверда, так что, — обращается она теперь к Консуэле, — лучше полежи тихонечко, пока мы не закончим.
— Может, стоит все-таки опустить пушку, Тетушка, — мягко говорит Томас, плавно проводя рукой сверху вниз.
Но мрачный взгляд старушки отвечает ему: «Как бы не так».
— Сеньора Кукурузные Глаза, — воркует Ситала, — вы вправду считаете, что это лучшее решение проблемы?
Тетушка качает головой:
— Проблему уже не решить. И мы обе прекрасно это знаем. Это всего лишь месть.
Стоит ей произнести эти слова, и в голове моей что-то щелкает. Мне вспоминаются ночи у костра в резервации или в каньонах заповедника, когда я сидел и заслушивался историями сказителей.
Кикими, как правило, представляется миролюбивым племенем, своего рода сельскохозяйственной общиной, некогда с помощью примитивных оросительных каналов занимавшейся выращиванием кукурузы, бобов и тыквы на берегах реки Сан-Педро. Потом завоеватели оттеснили их в горы. Сначала кикими попытались поработить испанцы, а затем продвигающиеся на запад юные Соединенные Штаты — эти, правда, сочли, что индейцев гораздо практичнее истребить. И хотя кикими действительно предпочитают мир войне, сражаться они еще как умеют.
Отступив в горы, кикими превратились в призрачных воинов наподобие апачей. Наносили стремительные и мощные удары то по одному концу долины, то по другому. Одни воины скакали на угнанных лошадях, а другие, псовые братцы, бегали рядом на четвереньках. Охотничьи отряды кикими смертоносными волнами накатывались на ранчо, фермы и солдатские патрули и, оставляя за собой тотальное разрушение, исчезали в каньонах. Отправленные на их поиски отряды возвращались очень редко.
Но в конце концов Женский совет увидел тщетность борьбы с нескончаемым наплывом захватчиков — в точности как относительно недавно разглядел бессмысленность противостояния с Сэмми Быстрой Травой и казиношной кликой. И тогда они заключили с интервентами мир, подписали договоры и позволили загнать себя в бесплодные земли резервации.
Теперь старинные сказки и история племени низведены до баек у костра. Некоторые из них поучительные, другие скабрезные или просто забавные. Главное действующее лицо огромного количества таких историй — Джимми Чолла, трикстер, шаман и деревенский дурачок в одном лице. Причем одновременно он еще и воплощение духа мести. Сказания о его великих победах — при жизни и после смерти — чаще всего звучат под аккомпанемент барабана, когда вокруг костра собираются только взрослые.
Кровавая расправа необязательна. Слушатели довольствуются унижением врагов Джимми Чоллы, особенно если их прегрешение оборачивается против них самих.
Меня больше не удивляет популярность подобных сказаний — во всяком случае, не до такой степени, как при первом знакомстве с ними, — и теперь я вижу, что корни их уходят гораздо глубже простого повествования сказителя. Дух Джимми Чоллы живет даже под морщинами старухи вроде Лейлы из семьи Кукурузные Глаза.
— А что скажут остальные Тетки? — спрашиваю я у нее. — Этот ваш Женский совет.
— Я в нем больше не состою, и проблема их, как и всего племени, не касается. Это личное дело.
— Ради меня, не делай этого, — умоляет Томас.
— Послушайте своего племянника, — не сдаюсь я. — Не будьте вы как Джимми Чолла.
Увещевания, однако, старуху не пронимают. Револьвер все так же непоколебимо направлен на раненую воронову женщину.
— Вы не понимаете. После смерти в этом мире мы отправляемся в другой. Так вращается Колесо. С уходом из этого мира его опасности и печали нам больше не грозят. Но поскольку утилизаторы пометили Томаса, покоя ему не видать, — объясняет мне Лейла.
— Утилизаторы, — повторяю я.
Пару раз я уже слышал это слово, но смысл его мне непонятен. Впрочем, вероятно, только мне одному: несколько майнаво в первых рядах складывают пальцы в обережных жестах — им явно становится не по себе при одном лишь упоминании утилизаторов.
