Дмитрий Волк - Эпоха мелких чудес

«Смешно, не правда ли? Ну вот, — хрипел из-под стола древний дешёвый магнитофон, — и вам смешно, и даже мне…»

— Выключите это!!!

Голос ввалившегося в кухню Владимира ненадолго заглушил песню, но упрямая китайская техника продолжила: «По чьей вине? По чьей вине?» Мелодию оборвал сухой щелчок, и магнитофон, недовольно погудев, затих. Плёнка кончилась. Семён со вздохом полез под стол.

— А всё-таки, дядя Сосо, в иные времена его бы за такие песни просто расстреляли, — донеслось оттуда сквозь звуки непонятной возни.

— Возможно, — откликнулся дядя Сосо, невысокий пышноусый осетин лет сорока, откладывая прочитанную газету. Улыбнулся, взглянув на покачивающегося Владимира. В свете тусклой общественной лампочки блеснули жёлтые глаза. — А может быть, и не расстреляли бы. Может быть, он просто пел бы другие песни. Правильные песни.

— И это возможно, — пропыхтел Семён, выбираясь из-под стола. Отряхнул испачканные штаны и уселся обратно за стол. На кухню возвратилась тишина, нарушаемая лишь шелестом очередной газеты дяди Сосо, да дребезжанием кассеты, которую Семён перематывал, нацепив по старой привычке на карандаш.

Владимир, прислонившийся к покрытой облупившейся масляной краской стене, медленно багровел. Наконец его прорвало.

— Везде! Везде одно и то же!

Владимир театрально воздел левую руку, потом неожиданно махнул и с горечью констатировал:

— Нигде за человека не считают…

Дядя Сосо, не отрываясь от чтения, сочувственно покивал. Семён же неторопливо повернулся и смерил Владимира саркастическим взглядом.

— Смешной ты, Володя.

— Чем это я, по-твоему, смешной? — вновь повысил голос Владимир.

— Пришёл пьяный. Шумишь вот по пустякам. — Семён аккуратно убрал перемотанную кассету в истёртую коробочку. — Сказал бы толком, что у тебя стряслось, что ли? Глядишь, и поможем чем.

— Рассказать? А что? — Возмущение в голосе Владимира сменилось воодушевлением. — Это можно!

— Если дядя Сосо, конечно, не возражает, — уточнил Семён.

— Дядя Сосо… — осетин выдержал небольшую паузу и улыбнулся. — Дядя Сосо не возражает. Рассказывайте, Владимир Семёнович. Мы слушаем.

Владимир вышел на середину помещения, встал в позу, откашлялся и приступил:

— Безнадёжная, безумная, бумажная муть измарала грязью чернил чело века… Проведите! Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека.

Его голос, чуть хрипловатый хорошо поставленный голос актера, постепенно креп. Сквозь обычное декламаторское завывание прорывались неподдельные чувства.

— Я три дня и три ночи стоял, как влитой, — тучи сыпали морось, грозя простудой, — с номерком на руке, мёртво стиснут толпой, — Владимир покачнулся и нетвёрдой рукой обвел кухню, — в ожидании встречи, как чуда. Я три дня и три ночи, — он ещё раз покачнулся и, отступив на шаг, опёрся о выключенную плиту, — бессонных и злых, продержался без веры в удачу. В давке рёбра ломали и били под дых, но вернул я с процентами сдачу.

Семён непроизвольно поёжился, ощутив ноту мрачного удовлетворения, прорезавшуюся в голосе Владимира.

— Наконец, на четвёртый, продрался сквозь тьму. Свет из двери — ожоги оставил на веках! Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека! — Владимир внезапно выбросил руку, будто указывая на кого-то, невидимого слушателям, шатнулся вперед, чуть не упав, опёрся на стол и, резко сбавив тон, продолжил:

— А в ответ: «Кто ты? Кто? Мы не знаем тебя! Где его дело? И где — бумаги? Ждут давно его охрана и кобеля в исправительно-трудовом лагере…» Где он? Где?! Неужель его нет? Нет за пазухой камня! Я по важному делу! Вот же! — слышите? — грохнула дверь в кабинет!

Дверь кухни и в самом деле со скрипом отворилась, и в кухню бочком втиснулся Нитро. Судя по туго набитому допотопному портфелю в руке, он опять собрался на несколько дней спастись от каких-то семейных неурядиц на служебной жилплощади своего друга Ручника. Нитро был, как обычно, очень коротко подстрижен и минимум неделю не брился, что вкупе с мешками под глазами придавало его круглому лицу совершенно неповторимый колорит.

— Ажно эхо пошло по отделу… Двадцать лет… Понимаешь ли ты?! — продолжил Семёнов, оборачиваясь.

— Приветствую! Братишу моего дорогого сегодня не видели? — жизнерадостно поинтересовался Нитро.

— Нет, — неожиданно спокойным и практически трезвым голосом ответил Владимир. — А что такое?

— В конторе был? — вмешался Семён.

— Не, не был, — сказал Нитро, ставя портфель в угол. В портфеле звякнуло и булькнуло.

— А число сегодня какое, помнишь?

— Не, не помню. Какой-такой павлин-мавлин?

— Так иди скорее! Сегодня же зарплату дают! Думаю, и Ручник там.

Нитро снова поднял портфель и развернулся к двери.

— Э, стоп! С портфелем не потащусь. Дядя Сосо, не присмотрите?

— Присмотрю, отчего же не присмотреть? Прокладки принес?

— Угу. Завтра поменяю. На свежую голову. — Нитро опустил портфель на прежнее место и покинул кухню — настолько быстро, насколько это позволяли его объемистая комплекция и узкая кухонная дверь.

— Двадцать лет… Понимаешь ли ты?! — двадцать лет! — с начала фразы продолжил Владимир. — Словно камень в торбе я таскал свою душу. Был я киноактёр и — посмертно — поэт, а в театре сыграл Галилея, Хлопушу… — Голос Семёнова резко затих. — Я устал от борьбы против ватной стены, в сорок два мир покинув подлунный… Надо мною, лежащим в тисках тишины, жизнь текла в свистопляске безумной! Вечность, миг ли прошли — отворили тюрьму! Что же дальше? Как жить?! — От напряжения на шее Владимира выступили жилы, голос гремел так, что в чашке дяди Сосо задрожала ложка. — И спросить-то — некого. Проведите! Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека…

Семёнов тяжело опустился на ближайший свободный табурет. Некоторое время на кухне царила тишина. Затем дядя Сосо, улыбаясь, покачал головой:

— Странный гость…

— Подозрительный гость! — кивнул Семён, глядя на Владимира.

— И кому же он может довериться? — поинтересовался дядя Сосо. Фыркнув, Семён махнул рукой:

— Мало, что ли, таких, что за евро горсть подарят ему своё сердце? — и тут же, без перехода, ломая навязанный ритм, заявил: — Однако всё это лирика, и не более того.

— В каком смысле? — поднял на него взгляд Семёнов.

— В том, что подобным образом, Володя, ты будешь добиваться своего до второго пришествия, — ухмыльнулся Семён. — Проще надо быть.

— То есть? — Семёнов потряс головой. — Не понимаю…

— Поставим вопрос так: ты — кто?

— Я? Человек!

— А точнее?

— Владимир Семёнов, кто ж ещё!

— Не-а… — Семён зевнул. — Никакой ты не Владимир Семёнов.

— Чего? — У Семёнова отвисла челюсть.

— Точнее, Семёнов, да не тот. Тот — умер. И похоронен давно. И справка об этом — с печатью — у наследников лежит. И скелет в могилке. Или у тебя прах в урне? А, неважно.

— А как же я?

— А ты — некто Семёнов, однофамилец покойного, вынужденный мигрант невесть откуда. Не родня. — отчеканил Семён чуть ли не по слогам. — А стало быть — свободен. Гуляйте, гражданин Семёнов.

— Но я же… это же я и есть! Я же вернулся…

— Ага, — равнодушно согласился Семён, — вернулся. Живой такой, весёлый, всем интересуешься. — Он прищурился, глядя Владимиру в глаза. — Небось, ещё и денюшков хотишь, да? А может, ты и вовсе не Семёнов. Так, мошенник какой-то, прикрывающийся честным именем покойного. А?

— Э, Семён, ты это… того… не гони. — Владимир помотал головой, как бы отгоняя наваждение.

— Я не гоню, я тебе ситуацию обрисовываю. Думаешь, тут все только и ждут, чтоб тебя любимого опознать? Ты в зеркало давно смотрелся?

— Ну… С утра, когда брился…

— И что там увидел, помнишь?

— Себя, а что?

— А лет там тебе сколько, молодой человек?

— Ну…

— Вот-вот! А сколько должно быть? А те двадцать с хвостиком, которые ты там провёл?

— Так ведь говорят, что это у всех так? — Владимир беспомощно развёл руками.

— И что с того, если теперь твои дети вдвое старше тебя? Думаешь, оно им надо, папашу дорогого опознавать? Вернулся, понимаешь…

— Семён! — Дядя Сосо отложил газету и строго посмотрел на собеседника. Очень строго.

— Извините меня, пожалуйста, — огрызнулся Семён, — но я юрист. И должен думать о людях профессионально. Заранее. Чтобы потом чего не вышло. — Он встал и подошёл к плите. — Чаю кто-нибудь хочет?