Роберт Говард - Кордова ковбоев не жалует

До меня тут дошел слух, будто на днях в одном из салунов Финт-сити собралась целая толпа браконьеров: судили-рядили, как бы им сохранить в целости собственные шкуры, покуда они охотятся за бизоньими. А потом один малый возьми да и брякни:

– Размычались тут чисто бычки годовалые! Прямо мутит от вашего бестолкового блеянья! То про солдат толкуете – не дают, подлецы, нам, беднягам, развернуться как следует, то о команчах и апачах у вас головы болят: как бы те не добрались до наших драгоценных скальпов. Битый час одну и ту же жвачку жуете. Планы дурацкие строите, хотя все эти пустяки того не стоят, чтобы эдакий огород городить. И когда же в ваши головы садовые втемяшится наконец, что нам, честным браконьерам, куда меньше беспокойства от всех этих солдат и команчей с апачами, вместе взятых, чем от одного Брекенриджа Элкинса!

Вот она, людская предвзятость! Глядя на то, как браконьеры забиваются в щели, стоит мне появиться где-нибудь поблизости, иной сразу решит, что я держу на них зуб. А каких только мерзостей они не рассказывают про ту историю в Кордове?! Их послушать, так я себя там вел словно волк среди невинных ягнят. Тогда откуда, спрашивается, появились все эти дырки в стенах салуна «Алмаз», который послужил мне совсем неплохим фортом? По чьей милости мэр Кордовы пробил своей головой забор?

Кто хотел спалить лавку Джо Эмерсона только затем, чтобы выкурить меня оттуда? И вообще, кто первым затеял всю ту заваруху, развесив в общественных местах листовки оскорбительного содержания? А теперь те же самые парни корчат из себя невинно пострадавших. Нет, ну это надо же! Если вам попадется хоть один беспристрастный свидетель той истории, которому посчастливилось уцелеть, порасспросите его, и он наверняка подтвердит, что я вел себя достойно. Во всяком случае настолько, насколько может быть достойным поведение человека, в которого со всех сторон палят из револьверов около полусотни этих рассвирепевших живодеров, этих обдирателей бизоньих шкур.

До того раза я ни одного бизоньего браконьера и в глаза не видывал. Потому что никогда прежде не забирался так далеко на восток. В Нью-Мехико мы оказались вместе с одним типом по прозвищу Ром-Баба.

Мы с ним встретились в Аризоне, потом я застрял в Альбукерке, а мой приятель отправился дальше, прямиком в Финт-Сити. Правда, из Альбукерка мне пришлось смотаться раньше, чем я рассчитывал, причем в кармане у меня катался всего один доллар – остальные ушли на похороны трех парней. Бедолаги сперва шибко критиковали демократическую партию, а потом, чисто случайно, по очереди наскочили на мой охотничий нож. Жаль деньжат, конечно, да только я не из тех, кто бросает тела своих оппонентов на попечение местных общин.

Ну вот, выбрался я кое-как из города и потрусил к лагерям ковбоев на Пекосе в надежде подыскать там какую-никакую работенку. Но не успел я проехать и мили, как мне навстречу попался бродяга верхом на жуткой кляче. Парень пару раз перевел взгляд с меня на Капитана Кидда и обратно, а потом заявил:

– Ты – это он, не иначе. Никто другой просто не подойдет под то описание, какое он мне дал.

– Кто дал? – спросил я.

– Как кто? – удивился бродяга. – Ром-Баба, кто ж еще. Он вдобавок и письмо мне всучил. Для Брекенриджа Элкинса.

– Ладно, – сказал я. – Давай бумагу сюда!

Парень так и сделал. Записка оказалась что надо:

Дарагой Брикинриж! Тарчу низашто втюряге Ягуарьего Ключа а всивото перибросился стутошним пакойным шириффом парой кусочкофф ржававо жалеза аткуда мине была знать что потом этат старый пень грабанется галавой обкаминь и расколит сибе чирипушку Брикинриж. Атиперь они хатят сминя чистоганом Десять баксов штрафу аткуда уминя столько Брикинриж. Ностарик Гарнетт што с Аленьей пратоки задалжал мине какраз дисятку сдири снево далжок приизжай вызвалять миня изэтаво куринаво загона. Жратва тут савсем паганая Брикинриж. Патарапись.

Ром-Баба вечно сам напрашивался на неприятности. У него просто не имелось такого врожденного чувства такта, как у меня. Но парень он был неплохой. А потому я завернул на Оленью протоку и взыскал должок со старика Гарнетта. Старый хрыч почему-то не желал расставаться с деньжатами. Он даже сильно прокусил мою левую заднюю ногу, пока я сидел на нем, выкручивая ему тот кулак, в котором были зажаты заветные десять монет. А когда я уже выезжал со двора, он вдруг бросился в свою лачугу, выскочил оттуда со здоровенным ружьем и принялся в меня палить. И палил не переставая, пока я не скрылся из виду.

Но я не стал обращать внимания на такое грубое нарушение правил гостеприимства. Все равно попасть в меня старый пень не сумел: наверно, у него слегка кружилась голова после того, как он наткнулся лбом на оглоблю, которая случайно оказалась у меня в руке, пока он поднимался с земли.

Я скрылся за поворотом, а Гарнетт все еще размахивал своим ружьем и изрыгал проклятья. Только отмахав с полдюжины миль по направлению к Ягуарьему Ключу, я заметил, что от моей рубашки остались одни лохмотья. Сильно огорчившись, я минуту-другую обдумывал, не повернуть ли обратно, чтобы стребовать со старика Гарнетта денег на новую рубашку, ведь изодрал-то мне старую именно он. Но потом решил, что с таким старым упрямцем будет слишком трудно договориться, проголосовал против такого предложения, подбодрил старину Кидда, и вскоре после полудня мы с ним прибыли в Ягуарий Ключ.

Первой навстречу мне попалась самая хорошенькая девушка из всех, что я повстречал с тех пор, как сдох один мой знакомый старый енот. Красотка только что вышла из лавчонки и остановилась поболтать с молодым скотогоном, которого она называла Кучерявчиком. Я быстренько натянул поводья, заставив Капитана Кидда завернуть за кукурузный амбар, чтобы не испугать девушку видом такого чучела, как я. Чуть погодя она направилась вниз по улице и вскоре вошла в двери небольшого домика. Домик был обнесен забором; там даже веранда имелась – выходит, семья не из бедных. Тогда я покинул свой пост за амбаром и заговорил с тем сосунком, что все еще глупо ухмылялся красотке вслед, пытаясь пригладить вихры растопыренной пятерней. Я сказал ему:

– Как зовут эту малышку? Ну, ту, с которой ты только что трепался?

– Юдит Грейнджер, – ответил малый. – Вообще-то, вся ее родня живет в Шебе, но папаша отослал ее сюда, потому как в Шебе все парни были готовы из-за нее друг другу глотку перегрызть. Вот ее старик и решил – пускай она немного поторчит тут со своей теткой Генриеттой.

Можешь на нее взглянуть, на тетку, если тебе еще никогда не доводилось видеть боевых гиппопотамов. Она так перепугала здешних парней, что никто из них даже не попытался подцепить Юдит. Кроме меня, конечно, – самодовольно добавил Кучерявчик. – Я уговорил старую курицу, и она разрешила мне познакомиться с Юдит. Иду сегодня к ним на ужин.

– Это ты так думаешь, – миролюбиво сказал я. – А на самом деле мисс Грейнджер ждет в гости меня.

– Но она мне ничего не сказала, – помрачнел малый.

– Только потому, что она пока сама об этом ничего не знает, – ласково успокоил его я. – Но не беспокойся, я передам ей твои глубокие сожаления по поводу того, что ты никак не смог прийти.

– Послушай, ты… – Малый с самым воинственным видом потянулся за пистолетом, но тут меня окликнул парень, следивший за нами из дверей лавки.

– Будь я проклят, если это не Брекенридж Элкинс! – радостно завопил он.

– Брекенридж Элкинс?! – тихо прошептал Кучерявчик, выронил пушку и повалился на нее со странным булькающим звуком.

– Что это с ним? – спросил я у окликнувшего меня парня. – Сердчишко пошаливает?

– Да нет, просто грохнулся в обморок, когда сообразил, на кого вытащил свою пукалку, – ответил тот. – А ну-ка, ребята, оттащите юношу на конюшню да полейте водой из лошадиного корыта! Авось прочухается. Послушай-ка, Брекенридж, я стал торговцем совсем недавно и еще хорошо помню, какая у тебя тяжелая рука. Сделай мне одолжение по старой дружбе, пообещай никого не убивать в моей лавчонке. Лады?

Куда деваться? Пришлось пообещать. Только тут я снова вспомнил, что в тех лохмотьях, какие болтались на моих плечах, никак нельзя пожаловать в гости к юной леди. Вообще-то, их еще можно было бы привести в порядок, но времени оставалось мало, я мог опоздать на ужин к мисс Юдит. Пришлось зайти в лавку и купить себе новую рубашку. Никак не возьму в толк, отчего они не шьют рубашек на мужчин с нормальным телосложением. С таким как у меня, к примеру. Можно подумать, никто, кроме каких-то малохольных карликов, рубашек не носит. У самой большой, что нашлась в лавке, воротничок едва дотягивал до семнадцати с половиной дюймов. Впрочем, я все равно никогда не застегиваю воротнички. Попытайся я это сделать, через пару минут мне каюк, даже веревку намыливать не надо.