Андрей Лях - Синельников и ремонт

В четверг утром ничто не предвещало никаких напастей. Когда Старик вызвал меня к себе, я, припоминаю, удивился — в отчете у меня и правда конь не валялся, но, по всем законам, предварительная взбучка полагалась Элиасу и, собирая бумаги, я на него выразительно посмотрел. Он только пожал роскошными культуристскими плечами. Что ж, значит, в этот раз мне первому на плаху.

Кабинет нашего Дедушки отделан в лучших традициях той дурацкой моды, которую почему-то именуют «благородной стариной». Ни одного сантиметра стены без красного дерева, ковер как из анекдота про газонокосилку, стол противотанковый, над столом в рамке фотография, где наш начальник в обнимку то ли с Роммелем, то ли с Монтгомери, то ли с самим Эйзенхауэром. Сам Старик величественно сив, в серой тройке, — нечто среднее между адвокатом и гробовщиком.

— Здравствуйте, Уолтер, — проскрипел он мне без всякой ласки в голосе. — Садитесь.

Когда начальство не в духе, лучше сразу переходить к делу. Я раскрыл папку и начал сыпать цифрами по последним контактам. Он сморщился так, что целая система морщин поделила его физиономию надвое (горизонтально), и мне сразу захотелось всунуть эти половинки поглубже одну в другую.

— Уолтер, все эти факты подождут, я вызвал вас не совсем за этим. Я должен сообщить вам... ммм... нечто. Вы первый в нашем отделении, кто это услышит. Приехал Келли.

— Что, прямо сюда?

— Нет, конечно. В Гладстонберри. Он извещает нас о появлении Наследника. Как вы понимаете, этого события мы ждали много лет. Очень много лет.

Старик был настроен весьма торжественно, но я этой торжественности, надо признать, совсем не разделял. Дело в том, что в ожидании Наследника я и сам принимал живейшее участие, и на мою долю приходились в основном все шиш­ки и вывоз мусора. Я сопротивлялся, скандалил, проявлял склочность и гни­лость характера, но меня снова и снова загоняли в достопечальный раздел «... и другие» — категорию бедолаг, которые делают всю грязную работу и за все от­вечают, а потом стоят за спинами охраны, когда костяные старцы рисуют свои витиеватые подписи под параграфами потом и кровью оплаченных договоров. К тому же после такого многозначительного вступления меня наверняка ожи­дает какая-нибудь пакость. Я робко попробовал увильнуть:

— Сэр, возможно, это ложная тревога. Вспомните, подобное уже случалось.

— Нет, нет, на этот раз все точно. С шестого по семнадцатое сентября он дол­жен войти в Дом и вступить в права владения. Наконец-то закончится весь этот хаос, и в Англии появится серьезный лидер?!

— Так уж сразу и появится.

— Да, ему придется многое объяснить, его придется обучать, но у него под­линная кровь... Уолтер, ваш скепсис мне известен, но в данной ситуации он аб­солютно ни к чему!

—Да ради Бога, сэр. Что я должен делать?

— Семнадцатого — видите, как мало у нас времени? — семнадцатого я лично введу его в Дом...

— Если Дом его примет.

— Об этом не беспокойтесь. Я введу его, и мы увидим реакцию... Однако пос­леднее выселение нанесло Дому значительный ущерб. Мы не можем принять Вла­дыку Северного Края среди нашего обычного разгрома... вы понимаете. Я получил письмо от Патрика — там Бог знает что, наверное... Уолтер, эта миссия возлагает­ся на вас. У вас твердая рука... ммм... административные способности... население Дома и Долины относится к вам с уважением... Словом, я рассчитываю на вас.

— Что можно успеть за пять дней?

— Вот именно — все, что можно. Лорд Уорбек обещал всяческую поддержку.

Стало ясно, что отвертеться не удастся, и тут меня, что называется, обожгло

воспоминание.

— А рамы? — закричал я. — Рамы в галереях? Могу я, наконец, выкинуть эту рухлядь?

Старик снова продемонстрировал мне свою гримасу «за секунду до яични­цы», но, кажется, понял, что придется уступить:

— Меняйте ваши рамы. Но имейте в виду — я лично проведу самую тщатель­ную инспекцию... Вылететь вы должны уже сегодня, билеты заказаны, зайдите к Нэнси. Желаю удачи.

Что же, кто куда, а Володя — выгребать дерьмо. Планида, как говорили пред­ки. Я пожал его дряблую ручку и отбыл вверить «Боингу» свое бренное тело.

Оставив за спиной Атлантику, рано утром я очутился в Хитроу. Дом наш на­ходится в Северном Девоншире, так что конец мне предстояло сделать изряд­ный. В тех краях издавна собирались друиды, колдуны, маги, черти рогатые — место силы, как сказали бы теперь, и Дом был его центром. Отсюда в старину правили мифические Пендрагоны, здесь Мерлин замыслил Стоунхедж, и мно­го еще чего. Последним владетелем здесь был некий сэр Генри Толборн, кото­рый, как рассказывали, держал всю мистическую публику Великобритании в ежовых рукавицах. Но сколько-то лет назад этот Генри уехал куда-то на войну, и там то ли вознесся, то ли, наоборот, провалился, короче, никто его больше не видел. Тогда-то и начались те хаос и анархия, что так не нравятся нашему Ста­рику. Претендентов на магический престол было достаточно, но никого из них

Дом знать не желал и безжалостно изгонял — если они успевали унести ноги. Сам по себе он достаточно регулярно переходил из рук в руки, его покупали и продавали, но кончалось все одинаково: лестницы дыбом, стулья летают, столы вращаются, люди исчезают в угребальниках? — словом, весь набор. Должен, якобы, явиться истинный властитель с какой-то там душой и сердцем, и вот тогда-то Дом откроет ему... ну, и так далее.

Властитель-то, похоже, прорезался, но хорошенький же погром учинила до­мовая компания, если дело потребовало срочного ремонта.

Северный Девоншир — уже далеко не та глухомань, какой он был когда-то, но Дом и вправду стоит на отшибе. Лондонская железнодорожная ветка закан­чивается в Гладстонберри, и там же поворачивает шоссе, дальше надо по про­селкам пробираться до Уорбек-холла — тоже древнее святилище, замок сумасшедших Уорбеков и, не доезжая Сент-Мери-Мида, повернуть на северо-восток, и проехать еще двенадцать миль.

Вот последний поворот, роща тех сосен, что некогда сплошь росли в этих местах, буки у ограды, и пожалуйста — черепичная крыша нашего двухэтажно­го обиталища. Ах ты дьявол, сразу видно — среди черепицы черные провалы. Да, похоже, порезвились.

Разного народа в Доме случается множество, но самих домовых духов, или призраков, которые и творят все безобразия, на сегодняшний день четверо. Первый и главный из них — дворецкий Патрик. Дворецким он здесь был еще во времена римского завоевания, и до сих пор вспоминает какого-то Гая Кассиуса, который устроил в Доме обогрев полов и вентиляцию. Бесконечные воспоминания Патрика нагоняют на меня ужас, и однажды сгоряча я посове­товал ему их записывать. Он отнесся к этому неожиданно серьезно, и теперь я в страхе жду, что он начнет зачитывать отрывки из первого тома. Основная и, пожалуй, единственная его черта — грандиозное, всеподавляющее чувство собственного достоинства. Ничем другим он не блещет, но и это неплохо, по­тому что забота о сохранении имиджа создает у него хоть какое-то чувство от­ветственности.

Второй дух — конюх Герман, тоже древний бритт, диковато-волосатый. Уз­нать его историю поподробнее нет никакой возможности из-за кошмарного косноязычия: Герману доступен лишь один способ изъясняться — некое нечле­нораздельное мычание, довольно, впрочем, красноречивое. На моей памяти он с великими муками произнес всего несколько фраз, и след тех усилий чувству­ется в нем до сих пор.

Парочка остальных духов — женского пола, обеих зовут Елизаветами, и для краткости одну я окрестил Лизой, а другую — Бетси. Бетси — почтенная матро­на времен Генриха — Синей Бороды и, если я ничего не путаю, двоюродная тет­ка Анны Болейн. Сообразно тогдашним манерам она интриговала, отравляла, небесного успокоения не обрела, зато без особых хлопот получила место первой статс-дамы у незабвенного сэра Генри. Не знаю, утратила ли она интерес к ядам, но готовит она отменно, и многие ее кулинарные рецепты служат предме­том зависти и шпионажа.

Лиза — резвушка-хохотушка, бывшая любовница графа Саутгемптона, а по­том и всех его друзей; не помню уж, она ли их убила, или они ее, но вихрь былого кокетства в ней отнюдь не утих, и смерть ей ума не прибавила. Помощи от нее в любом деле хватает ровно на две минуты, она бьет посуду, впадает в исте­рики, но в целом достаточно беззлобна. Неизвестно почему она опасается, что ее могут сослать в соседний Уорбек-холл, и это, пожалуй, единственная угроза, которая действует на нее отрезвляюще.

Всю эту разношерстную компанию объединяет одно — буйное помешатель­ство при появлении в Доме очередных гостей. Тут они в трогательном единстве скачут по стенам, бросаются мебелью и вообще всячески производят впечатле­ние. Зато остальное время поглощены взаимными склоками и дрязгами.

Дверь мне открыл Патрик. Был он, как всегда, наутюжен, накрахмален, сед и благостен.