Николас Поллотта - Бог Кальмар. Внезапное вторжение

В лондонской ночи царил клубящийся туман.

Шагнув из экипажа в серую мглу, профессор Феликс Эйнштейн остановился у края тротуара и привычно сверился со стеклянным шариком, который держал в свободной руке. В центре прозрачной сферы находился мумифицированный египетский тарантул. Насекомое не шелохнулось под пристальным взглядом профессора, и тот расслабился, увидев знак того, что никакой злой магии в непосредственной близости нет. Пока, во всяком случае.

Удовлетворенный развитием ситуации, проф. Эйнштейн убрал талисман обратно под свое замечательное шотландское пальто-инвернесс с пристегивающимся капюшоном. Одетый словно банкир с Боу-стрит, Эйнштейн щеголял в этом пальто, под которым скрывался костюм в серую полоску и оксфордский университетский галстук с обязательным пятнышком от овсянки. Лицо профессора, с резковатыми чертами, покрывал густой загар, а серебристая прядь в волнистых волосах почти идеально сочеталась с серебряным набалдашником в виде головы льва на трости черного дерева. Внутренний карман его пальто оттопыривался, выдавая таившийся в нем револьвер «Адамс» тридцать второго калибра, а поперек жилета протянулась золотая цепочка часов с болтающимся на ней в качестве брелока окаменевшим акульим зубом. Из верхнего же кармана жилета выглядывал изящный футляр с многочисленными визитными карточками, на которых стояли только имя, фамилия и адрес владельца, а также несколько десятков носимых им титулов. Настоящей его профессии среди них не значилось.

Уже оборачиваясь к дожидающемуся кэбмену, проф. Эйнштейн вдруг нахмурился, уловив донесшийся из ближайшего здания шум бурного веселья. Это еще что? По квалифицированному мнению профессора, даже мексиканский танец харабе[1] в исполнении отряда зулусских воинов не был бы сейчас более неуместен, чем этот громкий смех, доносящийся из окон первого этажа выделяющегося среди других зданий квартала шикарного пятиэтажного особняка.

За последние несколько недель Эйнштейн заметил, что картина погоды во всем мире неуклонно меняется к худшему: снег в Египте, торнадо в джунглях Амазонки, ярко сияющее солнце в Ливерпуле и тому подобное. Но это были лишь побочные эффекты надвигающегося апокалипсиса.

«Да кто же может смеяться в такое страшное время? — раздраженно спросил себя профессор. — Уж наверное не мои знакомые по клубу! Возможно, туман искажает звуки: где-то далеко идет вечеринка, а кажется, будто веселятся поблизости? Ну конечно, в этом все дело. Как все просто».

— Смотри в оба, Дэвис, — сказал проф. Эйнштейн, протягивая на прощанье руку дюжему вознице. Сложная процедура рукопожатия заняла несколько мгновений, так как включала соприкосновения большими пальцами, кулаками, щекотание и хлопанье ладонями. Она больше походила на дружеский кулачный поединок, чем на приветствие.

— Я бы порекомендовал действовать по схеме номер девять, — добавил Эйнштейн, когда они, наконец, завершили ритуал.

— Да я и сам так думаю, — прошептал Дэвис, ощупывая заткнутую за широкий кожаный пояс железную дубинку. «Ливерпульский законодатель» — такое имя носила эта вещица — был отполирован от постоянного применения и выглядел столь же внушительно, как корабль сопровождения линкора королевского флота. — Оглянуться не успеете, командор, как я буду на месте.

— Вот и славно.

Подмигнув профессору, Дэвис тряхнул поводьями, и две упряжные лошади тронулись от тротуара, тут же перейдя на легкий галоп. Кэб исчез в клубящемся тумане, словно призрак, оставив после себя лишь затихающий стук колес по булыжной мостовой.

Стряхнув чувство беспокойства, проф. Эйнштейн, прежде чем двинуться по тротуару к гигантскому особняку, проверил заряженный револьвер в кармане. Снова донесся этот странный смех, на этот раз громче, и совершенно определенно из клуба. Возмутительно! Раздраженно фыркнув и теряя терпение, Эйнштейн двинулся широким шагом к возвышающемуся особняку.

Достигнув фасада огромного здания, проф. Эйнштейн быстро поднялся по истертым ступеням мраморной лестницы, продолжая размышлять о странном смехе. Эйнштейн отлично знал, что редкое заседание клуба обходится без того, чтобы руководитель очередной недавно вернувшейся экспедиции не развлекал собравшихся самыми свежими рассказами о своих лихих похождениях, усиливая производимое впечатление с помощью звуковых эффектов, визуальных средств и при неохотном содействии бедолаги из обслуживающего персонала, которого угораздило подвернуться под руку. Надо сказать, что лондонский «Клуб исследователей» был единственным в своем роде заведением в Англии, обязанным доплачивать своей обслуге «за вредность». Но столь вульгарный смех в тот момент, когда мир на грани уничтожения? Профессор Эйнштейн в замешательстве нахмурился. Совершенно неподобающе. Он искренне надеялся, что, по крайней мере, некоторые из членов клуба окажутся в состоянии разглядеть в происходящем предзнаменования грядущего апокалипсиса. Наверное, он ошибался.

Распахнув обитую бронзой дверь из красного дерева, Эйнштейн вошел внутрь и отдал швейцару пальто, шляпу и трость, а тот в свою очередь передал их ливрейному лакею. Сделав глубокий вдох, профессор выдержал блаженную паузу, давая теплому воздуху проникнуть до самых костей. Пряная атмосфера клуба была пропитана уютным, домашним запахом полированного дерева, трубочного табака и бездымного пороха. Ах, дом родной, мой милый дом!

В этот самый момент раздался новый взрыв смеха, который, впрочем, тут же оборвал суровый мужской голос. Эйнштейн попытался уловить, что именно произнес этот голос, но слова быстро заглушил очередной приступ веселья. Шум, похоже, доносился из Большого зала. Несмотря на срочность своей миссии, профессор вынужден был признать, что это становится интересным. В клубе существовало неписаное правило: рассказчик сам должен чувствовать, когда лучше придерживаться правды, а когда можно чуточку приукрасить рассказ. Правило это многие соблюдали не слишком строго, но мало кто по-настоящему нарушал. К сожалению, значительное число экспедиций не встречало на своем пути ничего более захватывающего, чем зловонные джунгли, подобострастные туземцы и тупые животные, отличавшиеся столь откровенной глупостью, что набредали прямо на тебя и деликатно дожидались, пока ты откопаешь из рюкзака старенькое ружье «мартини-генри» калибра 0,577 и окажешь несчастным тварям любезность, вышибив им мозги. Но такие истории едва ли заслуживали пересказа.

Быстро проследовав по центральному коридору, профессор Эйнштейн свернул у испанских рыцарских доспехов налево и вошел в Большой зал. В названии помещения не было никакой передержки: оно было добрых триста шагов в длину, а дубовые потолочные балки терялись где-то в вышине. Квадратное пространство простого деревянного пола сотней островков занимали индийские ковры и обитые бархатом курительные кресла, а в центре зала негромко журчал и поплескивал многокаскадный итальянский фонтан. Вдоль стен выстроились исполинские книжные шкафы, храня в своих недрах свыше миллиона томов в кожаных переплетах, в большинстве своем — первых изданий, и рукописных дневников многочисленных экспедиций. Картину всего этого великолепия завершал прекрасно исполненный бронзовый бюст Марко Поло. С высоты галереи второго этажа святой покровитель исследователей по-отечески приглядывал за своими потомками-учениками.

Рядом с жарко пылающим камином вокруг дубового демонстрационного стола столпилась группа членов клуба. На исцарапанной темной поверхности стола взгляд привлекал деревянный кораблик, не больше фута длиной[2]. Единственная приземистая каюта располагалась посередине палубы крошечного судна. И паруса, и мачты у этого суденышка отсутствовали, а руль был сломан.

— Ей богу, Карстерс, — рассмеялся из-под модных в британской Королевской морской пехоте пышных усов лорд Данверс. — Вам придется показать что-то более существенное!

— Да уж, куда более существенное, — фыркнул доктор Томпкинс, снова погружая свой красный нос в полупустой стакан виски. — По-моему, это вздор. Нарушает неписаное правило. Ну надо же, в самом деле, — Ноев ковчег!

Охваченный праведным негодованием, лорд Бенджамин Карстерс поднялся во весь свой рост, и ему не требовалось шляпы, чтобы возвышаться над остальными членами клуба.

Наблюдая происходящее холодным испытующим взглядом ученого, проф. Эйнштейн рассудил, что в этом малом должно быть более шести футов роста и фунтов двести веса[3], при этом без единой унции жира в атлетичной, почти геркулесовой фигуре. Одевался великан не без щегольства: на нем была тройка из коричневой шерстяной материи, идеально дополнявшей его белую рубашку, и полосатый гарвардский галстук. Его удлиненный подбородок и впалые щеки были выбриты с болезненной тщательностью, тогда как светло-каштановые волосы и голубые глаза явственно говорили о саксонском происхождении.