Айзек Азимов - Весенние битвы

Мы с Джорджем глядели на другой берег реки, где раскинулся студенческий городок, и Джордж, наевшийся за мой счет до отвала, впал в слезливые воспоминания.

– Ах, студенческие годы, студенческие годы! – со стоном выдохнул он. – Разве есть в жизни хоть что-нибудь, что может вас заменить?

Я в удивлении уставился не него:

– Только не говорите мне, что вы учились в колледже!

Он смерил меня взглядом:

– Да понимаете ли вы, что я был величайшим из президентов, кто когда-либо возглавлял братство Фи Фо Фум?

– Но как вы заплатили за учебу?

– Стипендии, пособия. Меня ими просто завалили после того, как я показал свою доблесть в битвах за столом, когда мы праздновали наши победы в женских общежитиях. И еще – состоятельный дядя.

– Я не знал, что у вас был состоятельный дядя, Джордж.

– После тех шести лет, что мне понадобились на освоение программы для отстающих, – уже, увы, не было. Если и был, то не в таких количествах. Все деньги, что у него еще оставались, он оставил приюту нуждающихся кошек, сделав в своем завещании несколько таких замечаний на мой счет, что мне не хочется их повторять. И началась у меня жизнь печальная и безрадостная.

– Когда-нибудь, – сказал я, – в очень отдаленном будущем, вы мне расскажете о ней, не опуская никаких подробностей.

– Однако, – продолжал Джордж, – память о светлых студенческих годах озаряет время моей жизни золотым и жемчужным сиянием. Пару лет назад мои воспоминания вспыхнули ярче, когда мне пришлось снова навестить кампус университета Тэйта.

– Они позвали вас обратно? – спросил я, почти успешно пытаясь скрыть ноту недоверия в голосе.

– Я думаю, они собирались это сделать, – сказал Джордж, – но на самом деле я вернулся по просьбе моего дорогого друга, товарища студенческих лет, старины Антиоха Шнелля.

Так как вы, я вижу, заинтересовались этой историей (так говорил Джордж), то давайте я вам расскажу про старину Антиоха Шнелля. В старое время мы с ним были неразлучными приятелями, с моим верным Ахиляксом (хоть я и не знаю, зачем рассыпаюсь в античных аллюзиях перед такой, как вы, деревенщиной). Даже и теперь, хотя он состарился куда заметнее меня, я вспомнил, когда его увидел, как мы гонялись за золотыми рыбками, набивались на пари в телефонные будки и умели одним поворотом руки стягивать трусики со счастливо визжащих однокурсниц с ямочками на щеках. Короче говоря, наслаждались всеми благами образования. Поэтому, когда Антиох позвал меня посетить его по вопросу чрезвычайной важности, я приехал немедленно.

– Джордж, – сказал он. – Дело касается моего сына.

– Молодого Артаксеркса Шнелля?

– Именно так. Он сейчас второкурсник университета Тэйта, и с ним там не все в порядке.

Я прищурился:

– Он связался с дурной компанией? Залез в долги? Попался на удочку потрепанной официантке из пивного бара?

– Хуже, Джордж! Гораздо хуже! – с трудом выговорил Антиох Шнелль. – Он мне сам никогда этого не говорил – духу не хватило, – но ко мне пришло возмущенное письмо от его однокурсника, написанное строго конфиденциально. Старый мой друг, Джордж, мой сын – а, ладно! Назову вещи своими именами. Джордж, он изучает вычислительную математику!

– Изучает вычис…

Я был не в силах это повторить.

Старый Антиох Шнелль безнадежно и горестно кивнул:

– И еще политологию. Он ходит на занятия, и его видели с книгой.

– О Боже! – только и мог я произнести.

– Я не могу поверить такому про моего сына, Джордж. Если бы об этом услышала его мать, ее бы это убило. Она очень чувствительна, Джордж, и у нее слабое сердце. Я заклинаю тебя старой дружбой, съезди в университет Тэйта и выясни, в чем дело. Если его заманили стипендией – приведи его в чувство как-нибудь – не для меня, а ради его бедной матушки и его самого.

Я, со слезами на глазах, схватил его за руку.

– Да не остановит меня ничто, – произнес я. – Никакая сила земная не свернет меня с пути к святой цели. Я для нее потрачу последнюю каплю крови своей – кстати, о тратах: выпиши-ка мне чек, старина.

– Чек? – дрогнувшим голосом переспросил Антиох Шнелль, всю жизнь бывший чемпионом по скорости застегивания бумажника.

– Отель, – сказал я, – еда, питье, расходы на представительство – я имею в виду чаевые – инфляция и накладные расходы. Слушай, старик, это все-таки твой сын, а не мой.

В конце концов я получил свой чек и сразу по прибытии в университет Тэйта, почти сразу, организовал себе встречу с юным Артаксерксом. Я только и успел, что хорошо пообедать, отведать превосходного бренди, как следует выспаться, со вкусом, не спеша, позавтракать – после чего сразу зашел к нему в комнату.

Это был шок. Полки вдоль каждой стены, и на них не безделушки для красоты, не бутылки с питательной смесью, наполненные искусством винодела, не фотографии победительных дам, где-то забывших свою одежду, но книги. Одна из них, бесстыдно раскрывшись, валялась прямо на столе, и он ее, листал, я уверен, как раз перед моим приходом. У него на пальце темнело подозрительное пятно, и он неуклюже пытался спрятать руку за спиной.

Но сам Артаксеркс был поражен еще больше. Он узнал во мне старого друга семьи. Мы девять лет не виделись, но эти годы не изменили моего благородного облика. Артаксеркс же девять лет назад был ничем не примечательным мальчишкой десяти лет, а теперь его было не узнать – он стал ничем не примечательным девятнадцатилетним юношей. Он еле-еле дотягивал до пята футов пяти дюймов, носил большие круглые очки и имел отрешенный вид.

– Сколько ты весишь? – внезапно для себя самого спросил я.

– Девяносто семь фунтов, – отвечал он.

Я смотрел на него с чувством сердечной жалости. Девяносто семь фунтов очкастого хиляка. Лучшей мишени для брезгливости и омерзения просто не придумать.

Но сердце мое смягчилось, и я подумал: «Бедный, бедный мальчик! С таким телом можно ли заниматься чем бы то ни было, что дает хорошую основу для образования? Футбол? Баскетбол? Бокс? Борьба? Драка? Там, где другие юноши кричат: "Сарай наш, и теперь делаем по-своему! Мы теперь музыку заказываем!" – что мог сделать он? С такими легкими он мог разве что пискнуть фальцетом!»

Естественно, что он против воли был вынужден скатиться к позору. Я мягко, почти нежно, спросил:

– Артаксеркс, мальчик мой, это правда, что ты изучаешь вычислительную математику и политологию?

Он кивнул:

– И еще антропологию.

Я проглотил восклицаний отвращения:

– И правда, что ты ходишь на занятия?

– Да, сэр, простите меня. И в конце года, боюсь, мне не избежать похвального листа.

У него в уголке глаза задрожала слеза, и по этому признаку я с надеждой отметил, что он хотя бы сознает глубину своего падения.

Я сказал:

– Дитя мое, не можешь ли ты даже теперь отвернуться от порока и возвратиться к чистой и безмятежной жизни студента?

– Не могу, – он всхлипнул. – Я слишком далеко зашел. Мне уже никто не поможет.

Я попытался ухватиться за соломинку.

– Нет ли в этом колледже достойной женщины, что могла бы взять тебя в свои руки? Любовь достойной женщины в былые времена творила чудеса и может сотворить их снова.

У него загорелись глаза. Ясно было, что я нащупал нерв.

– Филомела Крибб, – выдохнул он. – Она солнце, луна и звезды, озаряющие лучами гладь вод души моей.

– Ага! – сказал я. За этими сдержанными словами я ощутил скрытое чувство. – Она об этом знает?

– Как я могу открыться ей? Да вес ее презренья меня раздавит.

– А если тебе бросить учить вычислительную математику, чтобы не быть столь презренным?

Он покачал головой:

– Я слишком слабоволен.

Оставив его в покое, я решил разыскать Филомелу Крибб.

Это не заняло много времени. В учебной части я узнал, что она усиленно занимается в команде болельщиков-разрядников с уклоном в хоровую декламацию. Я нашел ее в студии подготовки болельщиков.

Терпеливо выждав, когда закончится ритмика по топанью ногами и мелодика ободрительных визгов, я попросил показать мне Филомелу. Она оказалась блондинкой среднего роста, дышала здоровьем и испариной, а при взгляде на ее фигуру у меня губы сами собой сложились сердечком. Да, в душе Артаксеркса под толстым слоем школярских мерзостей еще тлели искорки тяги к праведной жизни студента.

Выйдя из душа и нацепив свою одежду цветов колледжа, она подошла ко мне и была свежа, как росистая лужайка.

Я сразу перешел к сути дела:

– Молодой Артаксеркс считает вас астрономической иллюминацией своей жизни.

Мне показалось, что у нее как-то смягчился взгляд.

– Бедняга Артаксеркс. Он так нуждается в помощи.

– Хорошая женщина могла бы ему ее предоставить, – указал я.

– Я знаю, – согласилась она, – и я хорошая – то есть мне так говорили, – она очаровательно покраснела. – Но что я могу сделать? Я же не могу идти против биологии. Билл Мордуган его все время невероятно унижает. Он ему строит рожи на людях, толкает к стенке, выбивает из рук эти глупые книжки, и все это под злобный хохот зрителей. Вы же знаете, как это бывает, когда действует воздух пробуждающейся весны.