Рано утром Будкин, Шапа и Варыхан отцепили от мотоблока пушку, развернули ее к цели, уперли сошники в рыхлую, сырую землю. Будкин открыл затвор, присел перед ним, раскорячась неловко. Зажмурил левый глаз и, глядя в канал ствола, начал командовать:
— Шапа, лево чутка. Теперь выше. Много взял, ниже давай. Стоп! Ну, попалась, родимая. Точняк под башню, мужики. Уж со ста шагов не промажем.
Летающая тарелка сидела посреди картофельного поля, утонув в нем посадочными опорами по самое брюхо.
* * *
Пушку Будкин еще в том году купил у городских, сорокапятку, за самогона ведро. Без прицела, без колес, зато дали снарядов три ящика — бронебойные, осколочные, картечь, особо картечь советовали.
— На кабана, — сказали, — лучше нету. Засядешь в поле, свиньи эти как выйдут картошку жрать, а ты хрясь, и все стадо — готовые шашлыки.
Будкин к картечи отнесся не по-крестьянски, бесхозяйственно, заглянул в ящик, да и говорит:
— Какая-то гнилая она. Сами с ней на шашлыки ходите. Вон у вас собаки дикие на пустыре, хрясь — и того. Ящик возьму, пригодится, а колбасу эту синюю — на фиг.
Пушку Будкин поставил в дровяной сарай и там всю зиму с ней вечерами при коптилке возился, ржавчину обдирал. Жена сначала ругалась, потом рукой махнула — пускай сбрендил мужик, зато не пьет, зимой-то самое оно запить. А Будкин по весне орудие заново покрасил, колеса наладил от телеги, стала не пушка, загляденье. Маленькая, аккуратная, под колесами чуток подкопай, она на лафет садится — и не видать ее.
А врезать может — клочья полетят, у Будкина прадед как раз с сорокапяткой полвойны прошел в истребительном противотанковом полку. Черная эмблема на рукаве, двойной оклад, и кто после трех боев жив остался, тот везунчик, а кто год провоевал без царапины, того, не иначе, сам Господь в темечко чмокнул. Бывало, ночью прадеда накроет, он сядет на кровати и давай с закрытыми глазами орать на всю избу — за Родину, за Сталина, прямой наводкой по фашистской сволочи, господабогадушумать!
Будкин так и отвечал, когда соседи его подкалывали насчет орудия — это в память о любимом прадедушке. И вообще, авось пригодится, на селе всякое бывает, сами знаете, прямой наводкой бронебойным никогда не лишнее.
Вот под самую осень и пригодилось.
Тарелка сверзилась в поле вечером, прочертила небо горячей пламенной струей да хлобысь на пузо. Как рассвело, мужики сбегали, поглядели — и к Будкину. Сказали, лежит там закопченная такая, потрескивает тихо, а чего в ней, внутри — не разбери-поймешь, вроде кто-то ходит и железом гремит. Чинится небось. Вот бы ему пушку твою предъявить, чтобы разговор по понятиям сложился. А то он починится и улетит, а картошку-то потравил, гадюка, основательно, как раз ее через пару недель копать.
Да не вопрос, Будкин говорит.
Тут соседи пришли. Слева — Леха Шаповалов, сам поперек себя шире и морда страхолюдная, но глаза добрые, мухи не обидит, пока та его не укусит, а тогда уж держись, избу раскатает, пока муху догонит. Справа — Стас Варыханов, егоза мелкая, вороватая, зато руки откуда надо, и вообще продуманный до делов мужичок. Нынче оба смурные, трезвые и при ружьях — значит, готовые на все. Сами пришли, главное, и не звал их никто.
— А вот и расчет орудийный! — Будкин обрадовался.
Жена как слово «расчет» услышала, сразу в слезы, насилу успокоил ее. Сказал, да чего ты, ну попугаем дурака, не будет он против сорокапятки выдрючиваться, она же танк пробивает… Если повезет, конечно. Жена от этого «повезет» — реветь пуще прежнего. Будкин рукой махнул только — и в сарай.
Орудие — на буксир к мотоблоку. Будкин в седло взгромоздился, Шапа с Варыханом в прицеп на ящики улеглись и потелепали со скоростью пешехода, кутаясь в телогрейки по утреннему холодку, провожаемые суровыми улыбками мужиков, детскими радостными визгами да бабским всхлипываньем.
Через полчаса на исходную позицию, к полю картофельному пришлепали, как раз совсем рассвело.
Шапа глянул на тарелку и говорит:
— Блин, с самых петухов на ногах, а еще не похмелился.
Это он так дал понять, что неуютно ему малость.
И действительно, вот блюдо железное с башенкой разлеглось посреди картошки, а ты тут с голым задом практически — как прадедушка супротив фашиста. Сорокапятка, она, конечно, сила, но и блюдо уж больно железное, да и фиг знает, чего там за бластер-шмайсер в башне и какой космический фашист за тем шмайсером притаился, сквозь прицел тебя оценивает.
— А у нас с собой было… — как бы вспомнил Варыхан и руку за пазуху.
Но Будкин панические настроения мигом пресек.
— В бою пьяному сразу погибель. Не время сейчас, мужики.
И смело направил мотоблок с края поля в борозду. Подкатил к тарелке шагов на сто, заглушил мотор.
— Расчет! Орудие к бою!
Будто всегда командовал.
А куда ему, он и в армию-то не успел, да никто из его ровесников не успел, ни Шапа, ни Варыхан, не было уже армии.
Ни фига уже не было, какая на фиг армия, когда на всей планете деньги кончились.
То есть деньги и сейчас как бы есть, но их как бы нет, захочешь денег, зайди к Будкину в сортир, где стены в три слоя бумажками по сто долларов оклеены, папаня это покойный дурака валял. Оторви себе купюру и как хочешь, так используй.
Да не в деньгах счастье и не в них дело. И без денег нормально устроились — наши землю пашут, городские железо варят, чечены бензин самогонят, хачики на рынке торгуют, доктор травки целебные собирает, поп детишек крестит, вроде живы, не помрем.
Но когда такое счастье с неба валится, сразу думаешь: надо было выменять у городских не пушку, а танк, у них вроде есть лишний, ведер за пять самогона отдали бы. Хотя танк, зараза, солярки немерено жрет, пахать на нем невыгодно, да и неудобно, и чего он стоять будет, ржаветь.
Ладно, мы уж как-нибудь с Божьей помощью.
— Разворачивай! — скомандовал Будкин.
* * *
…Точно под башню навели, не может быть промаха. Варыхан ушел к мотоблоку, пошуровал в прицепе, достал из ящика снаряд, ветошью обтер от смазки тщательно и на позицию принес. Снаряд бронебойный, длинный, хищный, похож на громадный винтовочный патрон, Варыхан стоит рядом с пушкой, смертоносную болванку на руках держит, будто младенца. Еще и мурлычет себе под нос.
— На поле танки гро-хо-та-а-ли…
— Ты это и сыну поешь? — спросил Шапа.
— А то, — сказал Варыхан, на тарелку глядя и баюкая снаряд. — Вместо колыбельной в самый раз. Жёнка ему пела "Хочу такого, как Путин…", прикинь. Ты чего, говорю, творишь, чему ребенка учишь, педиком вырастет…
— А так, думаешь, танкистом, хе-хе…
— Механиком станет. В город его отдам в учение, вернется, будет у нас молодой механик, чем плохо…
— Кончай базар, мужики, — сказал Будкин строго. — Мы тут вроде по делу. Пора вступать в переговоры.
— И как? — спросил Шапа простодушно.
— А как городские с чеченами, когда бензин подорожал.
— А-а…
Городские тогда с чеченами в момент договорились. Бах, трах, и готово дело. Правда, самих чеченов с тех пор никто не видел, бензин у них азеры перекупают и в город возят. Но, главное, по старой цене.
— Варыхан, дай сюда эту… Вещь.
Варыхан нехотя отдал снаряд, видать, понравился ему.
— Точно бронебойный? — спросил Будкин, придирчиво оглядывая красивую остроносую штуковину. — Вроде да. Ну, с Богом!
Звонко клацнул затвор.
— Ну… — начал было Будкин.
Летающая тарелка отчетливо чавкнула.
Расчет дружно упал на колени и сп
рятался за щитком орудия.
Тарелка чавкнула снова, потом тихо зашипела. Будкин осторожно выглянул в смотровую щель.
— О-па… — сказал он. — Кажись, сработало.
В боковине тарелки открылся люк, и оттуда торчала какая-то синяя морда.
— Делать вам нечего?! — крикнула морда на незнакомом языке. — Взяли бы да помогли тогда!.. Эй! Гуманоиды! Чего молчим?! Сюда идите, разговор есть!
— Ты его понял? — спросил Будкин громким шепотом. — Он же вроде не по-нашему…
— Он прямо в башку говорит. — Варыхан постукал себя пальцем по лбу. — Ловко придумано, скачи по планетам да базлай со всеми… Мужики, давай его поймаем — и на базар! Чтоб перевел, о чем там хачи бур-бур-бур. Цены собьем!
Будкин встал из-за щитка во весь рост и гордо расправил плечи.
— Сам сюда иди! Ты нам картошку попортил! Все поле расфигачил, а жрать мы чего будем теперь?!
— Несчастный! — взвыла синяя морда. — Какая картошка, какое поле?! Если я через час не стартую, за мной такие прилетят, вообще тут все расфигачат! Деревню сожгут!
— Торгуется, — сказал Варыхан уверенно.
Но Будкин уже шел по полю к тарелке.
Вблизи тарелка оказалась не страшная, просто обгорелая железяка, под слоем копоти серая в синеву и как бы теплая привычным уютным теплом нагретого механизма, вроде тракторного дизеля. Будкин и сам теперь не понимал, чего так опасался тарелки со ста шагов. Ну, летательный аппарат. У нас тоже были летательные аппараты. Некоторые и сейчас в городе на аэродроме стоят. Они бы и полетели, наверное, да не умеет уже никто на них, а пробовать боязно, мало ли, куда свалишься, ладно в картошку, а то и в навозную яму загреметь можно.
