Народные танцы широко распространены во всех обитаемых мирах всей множественной вселенной. Они танцуются под синим небом, чтобы отпраздновать оживление почвы, и под холодными звездами, потому что наступила весна и, если повезет, углекислый газ снова растает. Настоятельную необходимость в танцах ощущают как глубоководные существа, никогда не видевшие солнечного света, так и городские жители, чья единственная связь с природой заключается в том, что когда-то они переехали на своей «вольво» овцу.
Народные танцы исполняются бородатыми математиками, невинно веселящимися под фальшивые звуки аккордеона, и безжалостными танцовщиками-ниндзя из Нью-Анка, которые при помощи простого носового платка и колокольчика способны творить самые невообразимые, ужасные вещи.
Но везде эти танцы танцуются неправильно. За исключением, конечно, Плоского мира, который действительно является плоским и покоится на спинах четырех слонов, путешествующих по космосу на панцире Великого А'Туина, всемирной черепахи. Однако даже здесь настоящие народные танцы можно увидеть лишь в маленькой деревушке, затерявшейся высоко в Овцепикских горах. Строго хранимая и крайне простая тайна народного танца передается из поколения в поколение.
В первый день весны в Овцепиках происходят народные гулянья. Привязав к коленям колокольчики и размахивая полами рубах, местные жители исполняют знаменитый народный танец. Многие люди приходят посмотреть на это зрелище. После танца зажаривают быка, и весь праздник считается неплохим семейным времяпрепровождением.
Но секрет заключается вовсе не в этом. Есть еще один, тайный танец. Который будет исполнен спустя какое-то время. Что-то тикало, почти как часы. Впрочем, в небе действительно висели часы, мерно отсчитывая свежеотчеканенные секунды. По крайней мере, это выглядело как часы, хотя на самом деле представляло собой их прямую противоположность. На этом циферблате большая стрелка совершала только один оборот.
Под мрачным небом простирается равнина. Невысокие волны-барханы катятся по ней – эти «волны», если смотреть издалека, напоминают нечто другое, однако, увидев их издалека, вы, несомненно, очень обрадуетесь тому, что предусмотрительно решили не подходить ближе.
Три серые фигуры парят над равниной. Их сущность невозможно описать обычным языком. Некоторые люди назвали бы их херувимами, но никакой розовощекостью здесь и не пахло. На самом деле эти существа следили за тем, чтобы сила тяжести работала, а время всегда было отделено от пространства. Можете назвать их ревизорами. Ревизорами действительности. Они разговаривали между собой – но молча, не произнося ни слова. Речь им была ни к чему. Они просто изменяли действительность так, словно произносили слова.
– Но такого никогда не случалось. И вообще, получится ли? – сказал один.
– Должно получиться. Есть личность. А всякой личности рано или поздно приходит конец. Только силы вечны, – сказал один. В его тоне проскользнуло явное удовольствие.
– Кроме того… Возникли отклонения. Всякая личность неизменно порождает отклонения. Хорошо известный факт, – сказал один.
– Неужели он где-то плохо сработал? – сказал один.
– Такого не случалось, и на этом нам его не поймать, – сказал один.
– В том-то и дело. Ведь он – это он. Однако… Плохо то, что начала проявляться личность, а это нельзя запускать. Предположим, сила тяжести вдруг станет личностью. И начнет испытывать к людям нежные чувства – что тогда? – сказал один.
– То есть ее притянет к ним, их – к ней, ну и… – сказал один.
– Не смешно, – сказал один голосом, который мог показаться еще более холодным, если бы уже не находился на отметке абсолютного нуля.
– Извините. Я как-то неудачно пошутил, – сказал один.
– Кроме того, он стал сомневаться в своей работе, а такие мысли опасны, – сказал один.
– Возразить нечего, – сказал один.
– Значит, мы пришли к соглашению? – сказал один.
Один, который, казалось, о чем-то задумался, вдруг сказал:
– Минуту. Не вы ли только что использовали местоимение «я»? Может, и вы становитесь личностью?
– Кто? Мы? – виновато сказал один.
– Где личность, там всегда разлад, – сказал один.
– Да. Да. Как это верно, – сказал один.
– Мы вас прощаем, но впредь будьте осторожнее, – сказал один.
– Значит, мы пришли к соглашению? – сказал один.
Они посмотрели на лицо Азраила, проступающее на фоне неба. Впрочем, это лицо и было небом. Азраил медленно кивнул.
– Отлично. И где все происходит? – спросил один.
– Это Плоский мир. Он путешествует по космосу на спине гигантской черепахи, – сказал один.
– А, один из этих. Лично я их терпеть не могу, – сказал один.
– Ну вот, опять. Вы снова сказали «я», – сказал один.
– Нет! Нет! Я никогда не говорил «я»… вот сволочь!
Он вспыхнул и сгорел – так улетучивается небольшое облачко пара, мгновенно и без остатка. Почти так же мгновенно на его месте появился другой, как две капли воды походящий на своего предшественника.
– Да послужит это уроком. Стать личностью значит обрести конец. А теперь… пойдем, – сказал один. Азраил проводил их взглядом.
Крайне трудно постичь мысли существа настолько огромного, что в реальном пространстве его длина может быть измерена только световыми годами. Но он развернул свое немыслимо гигантское тело и глазами, в которых бесследно терялись звезды, отыскал среди мириадов других миров тот, что своим видом напоминал тарелку. И который покоился на спинах слонов. Стоящих на панцире черепахи. Плоский мир – мир в себе и зеркало всех прочих миров.
Все это выглядело достаточно интересно. Азраилу было скучно, ведь его смена длилась вот уже миллиарды и миллиарды лет.
А в этой комнате будущее перетекает в прошлое, протискиваясь сквозь узкий ободок настоящего.
Стены уставлены жизнеизмерителями. Не песочными часами, нет, хотя по форме они похожи. И не часами для варки яиц, которые вы можете купить в любой сувенирной лавке, – обычно они прикреплены к дощечке с названием вашего курорта, и надпись эту делал человек, который слыхом не слыхивал о чувстве прекрасного.
И вовсе не песок течет внутри жизнеизмерителей. Это секунды, превращающие «быть может» в «уже было».
На каждом жизнеизмерителе стоит имя.
Комнату заполняют шорохи живущих людей.
Представили картину? Замечательно.
А теперь добавьте к ней стук костей по камням. Этот стук приближается.
Темный силуэт скользит перед вашими глазами и идет дальше, вдоль бесконечных полок с шуршащими сосудами. Стук, стук. Вот часы, верхний сосуд которых почти опустел. Костяные пальцы протягиваются к ним. Снимают с полки. Еще один жизнеизмеритель. Взять с полки. И еще, еще. Взять, взять.
Это все работа на один день. Вернее, она была бы рассчитана на один день, если бы дни здесь существовали. Стук, стук, темная тень терпеливо следует вдоль полок. И вдруг в нерешительности останавливается.
Странный маленький жизнеизмеритель. Размером не больше наручных часов. Золотой. Но вчера его здесь не было – вернее, не было бы, если бы здесь существовала такая штука, как «вчера».
Костяные пальцы смыкаются вокруг жизнеизмерителя и подносят его к свету.
Там, небольшими прописными буквами, написано имя.
И это имя – «СМЕРТЬ».
Смерть поставил жизнеизмеритель на место, но потом снова взял его в руку. Внутри колбочек струились песчинки времени. Смерть перевернул измеритель – так, на всякий случай, посмотреть, что будет. Песок продолжал течь, только теперь он падал снизу вверх. Впрочем, иначе и быть не могло.
Все это означало только одно. Завтра не будет – пусть даже такой штуки, как «завтра», здесь никогда не существовало.
Смерть почувствовал за спиной движение воздуха. Он медленно повернулся:
– ПОЧЕМУ? – спросил он у колышущейся в полумраке фигуры.
Фигура объяснила.
– НО ЭТО… НЕПРАВИЛЬНО.
Фигура сказала, что он ошибается, все идет как идет.
Ни единый мускул не дрогнул на лице Смерти – просто потому, что мускулов там не было.
– Я ПОДАМ АПЕЛЛЯЦИЮ.
Фигура сказала, что апелляции не принимаются, уж кто-кто, а он должен это знать. Смерть немного поразмыслил.
– Я ВСЕГДА ЧЕСТНО ИСПОЛНЯЛ СВОИ ОБЯЗАННОСТИ. ТАК, КАК СЧИТАЛ НУЖНЫМ, – наконец промолвил он.
Фигура подлетела ближе. Она немного напоминала монаха в серой рясе с капюшоном.
– Мы знаем, – сказала она. – И поэтому разрешаем тебе оставить лошадь.
Солнце клонилось к горизонту.
Самые недолговечные создания Плоского мира – это мухи-однодневки, они живут не больше двадцати четырех часов. Как раз сейчас две самые старые мухи бесцельно кружили над ручьем с форелью, делясь воспоминаниями с более молодыми мушками, что родились ближе к вечеру.
