Татьяна Устименко
Богами не рождаются
Любимому супругу Александру посвящаю
Будах тихо проговорил:
– Тогда, Господи, сотри нас с лица земли и создай заново, более совершенными… или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.
– Сердце мое полно жалости,– медленно сказал Румата.– Я не могу этого сделать.
А. и Б. Стругацкие. Трудно быть богом
Мой корабль падал. Легкий одноместный челнок «Шмель» вошел в смертельный штопор, стремительно приближаясь к белой линии облаков, плывущих невысоко над землей. Я почти мгновенно опустилась до уровня атмосферы, оставив вверенную мне эскадрилью где-то выше, в холодной черноте открытого космоса. Нет, ну надо же было так опростоволоситься и прозевать залп бокового орудия противника! Датчики на панели управления испуганно мигали, сигнализируя о порыве одной из цепей питания и почти полном отказе правого двигателя. «Значит, все-таки зацепили! – Я упрямо сжала зубы, поигрывая желваками.– А ведь инструктировали же дуру, предупреждали – не увлекаться, близко к врагу не подходить, ведомые челноки не покидать!» Пронзительно запищал сигнал тревоги. «Катапультироваться не удастся, электроника повреждена, систему аварийного сброса заклинило! Что же со мной станется? Я разобьюсь, умру?» Ощутив надвигающуюся гибель, я содрогнулась всем телом.
Можно ли, будучи молодым и здоровым, понять – что такое смерть? Вряд ли... Умереть, а значит – не двигаться, не видеть, не слышать, не обонять, не осязать. Немыслимо, непредставимо! А ведь рано или поздно такое случается с каждым из нас. Включив на полную катушку здравый смысл, сугубо теоретически факт смерти обосновывали еще задолго до меня. Но пережить его на практике, хотя бы мысленно?.. Пережить смерть… Абсурд! Преуспеть в подобном ментальном изыскании нам не помогли даже спиритические сеансы, фанатично практикуемые экзальтированными первокурсниками. Случались, конечно, и более результативные попытки: русская рулетка, несчастная любовь, пьяные драки в баре «Звездный скиталец», передозировка экзотических наркотиков… Обидно одно – удачливые экспериментаторы, сумевшие на собственной шкуре испытать все прелести перехода в посмертное состояние, к сожалению, уже никому не смогли передать своего личного опыта, приобретенного по столь баснословной цене.
Перегрузка вдавливала меня в спинку кресла, ремни врезались в плечи, подшлемник прилип к вспотевшим вискам. Вспомнив излюбленный детский прием избавления от навязчивых кошмаров, я старательно зажмурила глаза, в глубине души надеясь, что сейчас случится чудо, появится добрый Боженька и великодушно спасет глупую выпускницу Высшей навигаторской школы. Но ничего подобного не происходило. Аварийный свет мониторов проникал даже сквозь плотно сжатые веки, невольно привлекая мое внимание. Я осторожно приоткрыла один глаз, заинтересовавшись показаниями электронной карты. Нет, это просто в голове не укладывается! Яркие вспышки ядерных взрывов расцвели на месте Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Москвы… Они там что, все с ума посходили? Добрый Боженька, ну где же ты? Ты посмотри, что вокруг творится – это же война, новая мировая война!
Земля приближалась. Такая родная, но уже отнюдь не ласковая и не гостеприимная. Я вновь изо всех сил зажмурилась, молясь и ожидая неминуемого удара…
– Ника, ты что, совсем сдурела? – Курсант Феникс резко сдернул шлем с моей головы.– Шесть часов на виртуальном симуляторе полетов! Так и сдвиг по фазе заработать недолго!
Я медленно разлепила мокрые от слез и пота ресницы, начиная осознавать окружающую реальность и саму себя, занимавшую одну из учебных компьютерных кабинок в классе стратегии воздушного боя.
– Пойдем в столовую, валькирия! – Друг потянул меня за руку, насмешливо улыбаясь.– Что, много вражеских кораблей сегодня сбила? Хотя знаешь, высший пилотаж – еще не повод опаздывать на ужин. Как говорится, война войной, а жратва – по расписанию!
Я позволила Фениксу вывести меня из класса, мучительно вспоминая – что же это такое непривычное я делала за минуту до смерти? Кажется, молилась? Да ну, маловероятно. Я ведь ни в Бога, ни в черта отродясь не верила…
Я плаваю… Плавает мое тело в криогенной камере[1], плавают вокруг лица рыжие пряди распущенных волос, плавают показания приборов звездолета «Ника», плавают мысли, плавают чувства. А что, простите, я еще могу сделать за эти сто с лишним лет? Даже «Ника» с ее давно заданным еще на Земле курсом и то не очень-то во мне нуждается. Вот и остается мне только одно – плавать, терпеть, изнывать от скуки и вновь плавать до одурения, испытывая тихую зависть к мирно спящему – нет, скорее, дрыхнущему – экипажу.
Поворачиваю голову влево. Криогель гасит мои привычно порывистые движения, и поворот головы получается очень долгим, плавающим…
«Брр, до чего же я ненавижу это жутко надоевшее слово «плавать»! – свербит в мозгах.– Все долгие двести сорок шесть лет пути ненавижу. Сто двадцать три года вперед и сто двадцать три года обратно».
Слева в соседней ячейке спит Нея.
Счастливая, спит.
В мою душу закрадывается чувство нежной приязни к подруге, а уголки губ сами собой безудержно ползут вверх.
Вот уж про кого точно не скажешь «дрыхнет» – так это про Нею. Спит! Милая такая, как киска. Маленькая, хорошенькая, с аккуратной стрижечкой. Очень даже деликатно спит. Не то что наш первый пилот Змей. Тот вообще, кажется, способен отключаться в любой позе и положении: стоя, сидя, лежа и на ходу. В криокамере же развалился совершенно непринужденно, будто на любимом диване. А у Неи, между прочим, голова чуть-чуть обращена в сторону капсулы Дракона. Впрочем, ничего удивительного в том нет – у него тоже заметное отклонение в ее, симпатично-девичью сторону наблюдается. Я вздыхаю завистливо. Эх, лямур, лямур… Опять вздыхаю. Им-то хорошо, они спят! Вот посмотришь на лица друзей – и сразу становится понятно, что кому из них снится. Дине – наверняка пробирки в ее ненаглядном медотсеке да спрятанный в ящике стола томик прозы великого японца Дзюнъитиро Танидзаки. Змею – штурманское кресло и мониторы в навигационной рубке «Ники», Айму – аналитические таблицы и зубодробительно правильные математические выкладки. Крисе (уменьшительное от Кристина) – стерильный вет-биосектор. А-а-а, как они с Диной на Нимфее-6 за мной по всему кораблю гонялись, отлавливая на предмет лечения, когда я в метановом море зуб мудрости застудила! Это, если придраться, можно подвести под статью покушения на неприкосновенную особу командира! Я смеюсь над собственными воспоминаниями, но в криогеле нормального смеха не получается. Только забавное «буль, буль» – и веер красивых пузырей. Да и пусть! Все равно никто меня не видит и не слышит – все спят. Конечно, кроме нас с «Никой». Эх, жизнь моя, жестянка, да ну ее в болото… Криогелевое…
– «Ника»?
И она тут же отвечает приятным женским голосом – моим же голосом:
– Слушаю вас, капитан!
– «Ника», подскажи – сколько нам еще тут плавать осталось?
– Согласно моим данным, до посадки на Землю-1 осталось сорок семь дней.
Я демонстративно зеваю:
– Поспать бы минут шестьсот, а?..
Но слышу в ответ свои же ехидные интонации:
– Никак нельзя, не положено!
Вот черт, так и с ума сойти недолго или шизофрению заработать – двести сорок шесть лет соревноваться в остроумии с самой собой! Причем если учесть, что логика у «Ники» железная во всех отношениях, то сразу ясно становится – кто кому в наших спорах чаще всего проигрывает.
– «Ника», ну давай хоть в шахматы, что ли?
– Есть, командир. Вроде бы счет у нас после прошлой партии – сто девяносто восемь на сто тридцать два не в вашу пользу?
Тьфу ты черт! И тут она меня уела!
– Зато вы – «Ника-1», а я всего лишь «Ника-2»! – на полном серьезе утешает меня мой кибернетический двойник. Тоже мне нашлась утешительница!
– Ничего,– тайком бубню я себе под нос,– через сорок семь дней я-то пойду ножками по травке, а ты, дорогая моя язва, отправишься в утиль…
Его высокопреосвященство Кардинал очень любил эти спокойные послеобеденные часы, потому что именно после окончания дневной трапезы все обязательные церемонии заканчивались и монастырь ненадолго затихал. До самой вечерней службы. Длинные тени от священных платанов причудливо скрещивались на каменных плитах внутренней террасы, в мраморных галереях царили прохлада и нега, а старичок-привратник, заснувший в нарушение всех монастырских уставов, смешно клевал носом в своем плетеном кресле, установленном возле калитки. На заднем дворе юные послушники привычно вытаскивали из колодца ведра с водой для вечернего омовения. Иногда один из них забывался и повышал голос, и тогда все остальные дружно шикали: «Тихо ты, олух. Разве забыл – его высокопреосвященство отдыхает!» Кардинал улыбнулся и задумчиво поболтал в бокале капли драгоценного розового вина. Слава святой Нике, в такие часы отдыхал не только он – отдыхал весь монастырь. Право же, совсем не дураками были эти Древние, придумавшие волшебное слово – «сиеста»![2]
