Глава 1
Попаданец в малиновом варенье
Если солнышко светит и птички поют, значит, кому-то сегодня сдавать последний экзамен. Странная аксиома? Ну и что, жизнь вообще странная штука, в ней полно необъяснимого. Того, что нужно просто принять на веру. В последнюю неделю все время лили дожди, я корпел над конспектами и пытался вспомнить, чем отличается гуманистическая психология от экзистенциальной, а так хотелось пройтись, подышать воздухом, навести порядок в мыслях. Но нет, куда пойдешь, когда воды по колено? В том-то и дело, что никуда, и я торчал в общежитии. Конспекты периодически летали по комнате, мой счастливый сосед сдал сессию досрочно и укатил домой, а я мечтал сжечь тетрадь, но вместо этого в десятый раз вчитывался в знакомые строчки. Сдам — и прощай, третий курс, здравствуй, последний год обучения. Не сдам — катитесь, уважаемый, на историческую родину, в маленький городишко, который можно найти на карте только с лупой. Ну, уж нет! Экзамен я сдам, а со следующей недели выйду на подработку. Если доходы превысят расходы, в конце лета можно будет на недельку укатить на море. Свобода!
А пока что — главный корпус педагогического университета, кафедра психологии. Ну зачем? Зачем я решил стать психологом? Друзья в один голос твердили: «Веник, кто в наше время работает по специальности? Получишь диплом, устроишься, куда захочется. Высшее оно и есть высшее». И кто виноват, что на психологию конкурс был меньше, чем на юридический? Естественно, вступительные экзамены на юриста я провалил, а по психологии — сдал, и вот уже три года являлся одним из четверых парней на всем потоке.
Кстати, Веник — это я. Только зовут меня не Вениамин, как многие думают, а Венислав. Мама отличилась. Она у меня филолог, обожает славянскую культуру и мифологию. Подозреваю, когда она была беременна мной, то сидела у окна с большим справочником в руках и перебирала:
— Градимир? Нет. Драголюб? Снова не то! О, Венислав. Значит, увенчанный славой. Красиво звучит, и сокращенно буду звать сынулю Венечка. Веник.
Эх, мама-мама! Наградила, так наградила. В школе посмеивались, в универе коверкали имя, будто его так сложно запомнить. Зато сестер моих звали Машка и Дашка. За что со мной так, а?
Ответа не было. У дверей экзаменационной аудитории уже выстроились девчонки.
— Привет, Вень, — помахали мне и снова уткнулись носами в конспекты. Я пристроился в конец очереди. Пойду сдавать последним. Экзаменаторы устанут и будут думать только о том, как поскорее сбежать домой. Вот тогда-то и наступит мой звездный час. Глядишь, и смилостивятся, поставят четыре.
Мимо прошел наш преподаватель, Антон Борисович, придирчиво рассмотрел свою «армию», фыркнул на Кузнецову:
— Ты куда пришла? На экзамен или на дискотеку? Марш переодевать юбку!
Диана покраснела, подхватила сумочку и помчалась прочь. Хорошо, хоть жила через две улицы.
— Учили? — грозно спросил экзаменатор.
— Учили, — нестройным хором ответили мы.
— Тогда заходим по одному. Левантов, ты первый.
— Почему я-то? — едва не лишился дара речи.
— Потому, что я так сказал.
О, нет! Всегда подозревал, что Антон Борисович меня недолюбливает, а тут, как говорится, факты на лицо. Я поплелся за ним в аудиторию. На столе уже лежали перевернутые билеты. Пятьдесят штук. Я взял один и горестно вздохнул:
— Номер шесть. Представление и воображение.
— Слушаю вас. — Антон Борисович поправил очки и уставился на меня так, будто собирался посмотреть, какие винтики и болтики крутятся в черепной коробке.
А ведь я учил!
— Ну… представление… это такой процесс…
— Какой процесс? — Экзаменатор угрожающе нахмурился.
— Такой. Это… как бы… Вторичный образ предмета. То есть, человек его уже видел и теперь…
— Что?
— На основе опыта прошлого… воспроизводит.
— Где?
— Где-то, — пожал я плечами, окончательно теряясь. — А вот воображение позволяет представить то, чего мы никогда не видели.
— Знаете, что, Левантов? Воображение у вас есть, как мы неоднократно убеждались, а вот представлений о моем предмете — нет. На пересдачу!
— Антон Борисович, пожалуйста, разрешите мне выбрать другой билет, — взмолился я, и вдруг увидел, как за спиной экзаменатора появляется ворон. Большой такой, жирный. Что за чушь? Может, и правда, воображение расшалилось?
— Нет, Левантов. Придете через неделю. Не сдадите — вылетите из университета. Вон!
И я покинул аудиторию.
— Зверствует? — сочувственно спросили девчонки. Все знали, что Антона Борисовича лучше не злить, и сдать ему экзамен архисложно.
— Не то слово, — ответил я.
— Краснова! — раздался голос экзаменатора, и очередная жертва поспешила в кабинет, а я спустился по лестнице. Так и шел, глядя под ноги. И день перестал казаться солнечным, и птички…
Поднял голову. Ворон сидел на ветке. Тот же самый? Готов поспорить, что да. Я ускорил шаг. Ворон полетел за мной. Я побежал — птица, оглушительно каркая, следовала по пятам. Вдруг раздался оглушительный скрежет. Я почувствовал, как что-то толкает меня в грудь, отлетел на пару шагов, упал и… кажется, умер.
Вокруг было темно. Что это? Больничная палата? Тогда почему нет приборов? Почему нет ни лучика, ни лампочки? А может, решили, что я погиб, и отправили в морг? Я подскочил и осмотрелся по сторонам. Оказалось, что тьма неоднородна. Местами она была гуще, местами — наоборот, напоминала редкий кисель. Что за черт?
— Венислав? — поинтересовался мужской голос.
— Да, — ответил я осторожно, и из полумрака ко мне шагнул высокий черноволосый мужчина. На нем был странный костюм, будто взятый из какого-то фильма: широкие штаны на поясе, светлая рубаха с вышитым воротом, кушак с золотыми кисточками.
— Ты кто такой? — спросил я.
— Твой предок. — Мужчина равнодушно пожал плечами. — Можешь звать меня Овсень.
— Значит, я все-таки умер, — пришел к выводу.
— Нет, твое физическое тело пока что в больнице и очень даже живо. За ним ухаживают и присматривают, не волнуйся.
А может, сильно ударился головой? И теперь у меня бред? Или я сошел с ума? Это многое объяснило бы.
— И ты не сошел с ума. — Овсень будто прочитал мои мысли. — Дело у меня к тебе, внучек.
Насчет «внучка» я бы поспорил, но решил сначала выслушать мужчину, который никак не вязался со словом «дед».
— Видишь ли, проблема у нас.
— У нас — это где? — уточнил я.
— В другом мире. И не смотри на меня так. Мир как мир, о нем всем хорошо известно, только пути все закрыты. Один остался, и по нему я тебя веду.
— А зачем вы меня куда-то ведете, позволите спросить?
Овсень махнул рукой, и прямо из темноты выросли два пенька. Мы сели рядом, и тот продолжил:
— Слушай меня внимательно, Венислав. Ты сейчас между жизнью и смертью. Должен был умереть, но я готов тебя спасти.
Вспомнился бесплатный сыр в мышеловке. Только сыр я не любил, и предложение Овсеня попахивало малиновым вареньем. Вот его я мог съесть столько, что потом напоминал себе Карлсона.
— И какова же цена спасения? — решил уточнить сразу.
— Цена? — прищурился Овсень. — Не так уж высока. Видишь ли, среди твоих предков была одна очень любопытная старушка. Вот только она пропала, а без неё мы, как без рук. И пока мы её ищем, надо, чтобы кто-то занял место бабушки.
— Зачем это? — прищурился я.
— Она порядок наводит, путников в дорогу наставляет, советы мудрые дает, стережет грань нашего и вашего мира. Одним словом, я говорю о Бабе Яге.
Ох, и ударился ты головушкой, Веник. Ох, и отличился.
— А ничего, что я… как бы сказать помягче… не баба? — уставился на Овсеня.
— Я заметил, — тот улыбнулся в ответ. — Но, видишь ли, потомков по женской линии у Яги не осталось.
— Подождите-ка! У меня есть мама и две сестры.
— Приемные, — подсказал Овсень. — У мамы твоей соседка была, дружили они. А потом та забеременела да при родах померла. Других родственников не было, об отце никто ничего не знал, вот Анна и сжалилась. Взяла ребенка себе, потому что своих детей иметь не могла. Вот только в скором времени сама двух девочек родила. А имя от твоей настоящей мамы осталось, пра-пра-пра… И много раз «пра», в общем, внучки Яги. Истребили их род, теперь и за саму Ягу взялись, чтобы границу переходить беспрепятственно.
