С обратной стороны двери послышалось тяжёлое сопение, мы рассосались по углам. Дверь очень медленно распахнулась, при колеблющемся свете церковной свечи показался характерный козлиный профиль с недощипанной бородкой. Ну правильно, куда ж нам без него, он же у нас один такой на весь город, в каждой дырке затычка…
— Чё, открыто, что ль? Непорядок… Доложить бы царю-батюшке, что стрельцы охрану несут спустя рукава. У нас ить тут меч-кладенец лежал, а ноне он…
— Руки вверх, — негромко приказал я. — Гражданин Груздев, вы арестованы!
Он обернулся, увидел нас с царём, свёл глаза в кучку и рухнул навзничь, где стоял.
— А-ха-ха, бу-бу-бу! — попытался поподпрыгивать Горох, но дьяк уже не реагировал. — Ты чего вредничаешь, Никита Иванович, я ж ещё в привидению не наигрался.
— Зато первый подозреваемый у нас уже есть. Вы слышали, как он сказал, что знает про кражу меча? Ну то есть почти намекнул…
Договорить мне не удалось: только что лежавший пластом Филимон Митрофанович вдруг резво вскочил на ноги, сквозанул мимо нас и опрометью дунул из дверей по коридору с воплем:
— Привидения-а-а!!!
— Стой, дурак! Не шуми, на кол же посажу, ей-богу!
От такого предложения скандальный дьяк обезумел окончательно, ударившись в абсолютно неконтролируемую истерику:
— Спаси-тя-а! Помоги-тя-а! Матерь Божия, Заступница, Царица Небесная, умоли Сына Своего, Иисуса Христа, избавить мя от призрачной напасти, коя меня на кол посадить грозит-ца-а!
Горох кинулся за ним в надежде догнать и образумить кулаком по затылку, а я, не тратя драгоценного времени, зажёг зелёный огонёк свечи и попытался за оставшиеся секунды хоть как-то осмотреть место преступления.
На первый взгляд Яга всё описала правильно: стеклянная витрина, или хрустальный гроб, была взрезана алмазом. Смущала толщина стекла — полтора-два сантиметра. Какой же должен быть камень, чтобы одним движением вскрыть витрину, как консервную банку? На стекле видимых отпечатков пальцев не было. Никаких упавших волосков, брошенного воровского инструмента, забытых в спешке вещей, подозрительных следов на полу, кроме…
— Это что ещё за чертовщина?
Ближе к дверям, чудом не затоптанный всеми, кто здесь толкался вчера и сегодня, виднелся чёткий отпечаток раздвоенного копытца!
— Либо это очень крупная свинья, либо… — призадумался я, когда в комнату ворвался запыхавшийся царь.
— Уходим, Никита Иванович, дьяк психованный по двору кругами бегает, орёт, что мёртвого царя в подвалах видел!
— А вы… а?! — пискнул я, видя, как под его сапогом исчезает тот самый подозрительный след и последняя улика.
— Да что ж ты встал, ровно пень берёзовый?! Бежим же!
Горох почти волоком потащил меня по коридору, потом направо, потом налево, ещё раз направо и тайными переходами вывел к забору.
— Пресвятые угодники! — дружно перекрестились еремеевцы, когда мы оба неожиданно выскочили из калитки перед самым их носом.
— Не святые и не угодники, — чётко поправил я. — Но в целом задание выполнено, тема для размышления есть, рабочая версия тоже. Вы с нами?
— Нет, мне в опочивальню, хватятся, поди, скоро, — помотал бородой царь. — Сроку даю три дня.
А до того момента об воскрешении и думать не смей! Найди вора, сыскной воевода-а…
Я хотел ему ответить, но не успел. Еремеев не удержался первым, фыркнув в кулак. Стрельцы подхватили в голос, потому что удержаться от хохота при виде сразу двух взрослых мужчин в женских ночных рубашках просто невозможно. Даже я ржал, не стесняясь и не стыдясь.
Горох, естественно, вспылил, грозился всех казнить, что вызвало, столь же естественно, удвоенный всплеск неуправляемого веселья. Царь плюнул, обещал нам всем показать, но покуда не решил что, а потому, подобрав подол ночнушки, рысью припустил к себе в терем.
Мы же, отхохотавшись, спокойным, размеренным шагом отправились в отделение. Меня опять завалили сеном, и я чуть было не уснул, пока мы добрались до дома. Парни веселились всю дорогу, и не буду врать, что я на них сердился. Вспоминая себя и Гороха в беленьких «пеньюарах», я всё ещё помирал со смеху. Хорошо всё, что хорошо кончается.
Увы, не в нашем случае. Ну, я имел в виду, что у нас ничего не начиналось…
— Митька вернулся? — был первый вопрос, который я задал открывающим ворота стрельцам.
— А то!
— Спит уже?
— Наверное, — ухмыльнулись еремеевцы. — Мы ему тулуп в поруб бросили. Так, поди, пригрелся и спит.
— А с чего вдруг сразу в поруб?
— Дык за драку в кабаке! Никакушного доставили, а с ним ещё троих. Вроде прибалт какой, бледный, степняк узкоглазый да сын гор с вот такенным шнобелем! Я заскрипел зубами.
— То есть у нас в порубе четверо задержанных?
— Так точно, — радостно осклабились стрельцы.
— А вы в курсе, что один из них — будущий зять царя Гороха?
Бородачи на миг потупились, сдвинули шапки на затылок, а потом дружно решили:
— Лишь бы не Митя, а там… Перед остальными отбрешемся, поди, не впервой!
— Ну, вполне себе милицейский подход, — подумав, согласился я. — Ладно, пусть сидят, жалобы на произвол властей напишут утром, как раз и побеседуем.
— Слушаемся, батюшка сыскной воевода!
Вот и ладушки.
Еремеев лично сопроводил меня в дом, помог снять позорную ночнушку и передал с рук на руки бабке. Яга, отдать ей должное, ни о чём меня не спрашивала, а просто отправила наверх и уложила спать. Подоткнула одеяло, как ребёнку, взбила подушку и даже спела колыбельную:
Баю-баю, баю-бай!
Ну-ка, глазки закрывай.
А не то придёт волчок
И ухватит за бочок.
Дам я волку вдоль хребта,
Хоть силёнка и не та.
Да коленом по зубам,
Но тебя ему не дам.
Такой мальчик дорогой
Очень нужен мне самой.
Баю-баюшки-баю,
Дай-кось я себе налью.
Для здоровья, для души,
Для хороших снов в тиши.
Баю-бай, а ты, гляди,
Меня завтра не буди…
…В том, что она себе нальёт исключительно «здоровья ради», я ни капельки не сомневался, а потому уснул быстро и спал без снов. Просто провалился в тёплую, мягкую темноту и дрых без задних ног, как какой-нибудь сурок-переросток в норке. Разбудить меня можно было бы, наверное, только землетрясением или целенаправленным выстрелом из гвардейского миномёта. Ну если я и преувеличил, то совсем немного, потому что в четыре утра…
— Ку-ка-ре-ку-у-у!!!
Меня плашмя подбросило на кровати, перевернуло и скинуло на пол. Выматериться я не успел, зато успел в ответном прыжке подскочить к подоконнику, схватить лежащее яблоко и с размаху, гандбольным броском, зафинтилить им в проклятого петуха.
Увы, мимо. Пернатый гад-будильник научился уворачиваться, а других снарядов у меня под рукой не было. Пришлось, скрипя зубами, признать своё поражение, посыпать голову пеплом (фигурально), два раза укусить подушку (реально) и, быстро одевшись, побежать по лестнице вниз, жаловаться Яге.
— О, Никитушка проснулся, — радостно улыбаясь, приветствовала меня разрумяненная бабка. — А я тебе с утра кашу гречневую запарила, с медком да молочком!
— Петуха хочу, — глухо попросил я, прекрасно осознавая, что ничего мне не светит.
И не то чтоб Яга как-то неправильно меня поняла, просто этот петух у неё какой-то любимчик. Орёт ни свет ни заря, клюётся, кур третирует, кота Ваську лупит периодически, мне спать не даёт, и всё равно ему всё сходит с рук. Или с крыльев? Скотина он, убью когда-нибудь. Зуб даю, сам сяду, но его убью…
— А ты кушай, кушай, сокол ты наш ясный, — привычно игнорируя любые мои намёки на петушатину, суетилась вокруг стола бабка. — Ты ить в курсе, что Митенька наш, добрая душа, вчерась пострадал безвинно?
— Нет. Стрельцы сказали, что он там подрался в пьяном виде?
— Врут! Врут, охальники! Вот я их ужо помелом!
— То есть он не пил? — уточнил я, берясь за ложку. — Не пил, не дрался и в поруб сам полез, просто из чувства политической солидарности с задержанными иностранцами?
— Да… нет… ну, не… — стопорнулась глава экспертного отдела, не зная, с чего начать, и вывернулась чисто по-женски: — Вот не любишь ты его!
— Факт. Я только девушек люблю. Брутальные крестьянские парни не в моём вкусе.
— Не любишь, наговариваешь почём зря, а ить мальчишечка старался, как мог.
— Когда самогонку квасил или когда женихов царевны Марьяны под столом мутузил?
— Не он энто, Никитушка, не он!
— Тогда кто? — Я вопросительно выгнул бровь.
— А ежели и он, — окончательно запуталась моя домохозяйка, промакивая платочком слезу и гордо выпрямляясь у печки, — дак не за-ради себя пил да дрался, а нашего отечества честь храбро защищаючи!
Я чуть не поперхнулся горячей кашей. Вообще-то Баба-яга у нас старушка мудрая, в дешёвых патриотических пиар-акциях не замечена, вместо мозгов у неё не опилки… Тогда что здесь за депутатский цирк творится?
