— Кончилась принцесская жизнь, Джейн, — сказал он, — пора по-настоящему приниматься за работу!
Он поманил Джейн пальцем, она прыгнула ему на плечо, и они вышли из дома.
Дрессировка животных была единственной слабостью Модеста Фомича, над которой часто подшучивали сослуживцы. За глаза его даже называли «Укротитель». Весь свой небольшой досуг он посвящал изучению книг по зоопсихологии и экспериментам с домашними животными.
Сегодня должна была начаться давно задуманная программа обучения Джейн танцам.
Модест Фомич прошел в конец бульвара на небольшую площадку, носившую название «клуб пенсионеров», и уселся на облюбованную им скамейку.
В этот час в «клубе» было еще мало народа, и Никулин начал заниматься с Джейн, не опасаясь зевак, могущих отвлечь кошку.
Однако вскоре на площадке появился толстый, низенький человечек, с интересом наблюдавший за тем, как Джейн ходит на задних лапах. Он проторчал около них всё утро и удалился только тогда, когда Никулин отправился с Джейн обедать.
Так продолжалось несколько дней. Ежедневно Никулин заставал утром на площадке толстяка, явно поджидавшего начала занятий с Джейн.
Наконец, однажды утром, толстяк сел на скамейку рядом с Модестом Фомичом и кратко сказал:
— Будем знакомы, — доктор Гарбер, пенсионер.
Никулин пожал протянутую ему плотную, волосатую руку и назвал свою фамилию.
— Должен сознаться, — сказал Гарбер, — что ваши опыты с кошкой меня очень интересуют.
— Вы любитель животных? — спросил Никулин, бросив исподлобья взгляд на доктора.
— По правде сказать, нет, — ответил тот. — Ваши опыты интересуют меня не потому, что я люблю животных, а потому, что меня волнует будущность человечества.
Никулин недоуменно взглянул на Гарбера:
— Простите, но какая связь между кошкой и будущностью человечества?
— Постараюсь вам объяснить. Сколько вам лет?
— Шестьдесят, но какое это имеет значение?
— А сколько лет было потрачено на ваше обучение?
— Около шестнадцати лет.
— Это не считая того, что вас учили ходить, разговаривать, есть кашу ложкой, вести себя в обществе. Если вы все это сложите, то окажется, что больше трети вашей жизни ушло на обучение тому, что люди, жившие раньше вас, уже знали. А вот ваша кошка прекрасно могла бы обойтись без всякого обучения. То, что ей необходимо в жизни: умение находить себе пищу, ориентироваться в окружающем её мире, чувствовать приближающуюся опасность, воспитывать котят, — заложено в ней самой. Она просто пользуется тем, что передали ей её предки.
— Но ведь это слепой инстинкт, а человека обучают тому, что относится к сознательной деятельности. Воспитание человека всегда требует подавления животных инстинктов, заложенных в нашей природе.
— В этом-то вся беда! Природа, путем тончайшего анализа, отобрала полезный опыт, накопленный отдельными особями вида, и наиболее ценный сделала достоянием всего биологического вида. Ваша кошка безошибочно находит лечебную траву, когда она больна, а человека учат искусству врачевания десятилетиями.
— Но кошка может сама излечиться от одной-двух болезней, а человек создал медицину, как научную дисциплину, и установил общие законы не только лечения, но и профилактики болезней.
— Погодите, это еще не всё. Волчонок, потерявший мать, не погибает и очень быстро учится делать всё то, что делали его предки, а человеческий детеныш, будучи изолированным от человеческого общества, если и не погибнет чудом, то никогда не научится человеческой речи, являющейся отличительным признаком человека от животного. Бобры, пчелы и муравьи, руководствуясь только инстинктом, строят изумительные по своей целесообразности сооружения. Попробуйте человеку, никогда не видавшему построек, дать построить себе дом. Легко представить, что из этого получится!
— Однако человек способен к творческой деятельности, на что ни муравьи, ни пчелы не способны, — возразил Никулин.
— Совершенно верно! Но тем обиднее, что замечательные достижения человеческого разума, добытые им в борьбе с природой, не передаются по наследству. Ведь переходят же у животных условные рефлексы в безусловные, если они способствуют выживанию вида. Почему же человечеству не воспользоваться этим свойством для передачи по наследству накопленных им знаний?
— Не может же передаваться по наследству умение решать дифференциальные уравнения, — раздраженно сказал Никулин. — Это же чистейшая фантазия!
— А почему бы и нет? Для этого только нужно, чтобы это умение, хранящееся в индивидуальной памяти в коре головного мозга, перешло в наследственную память, хранилищем которой являются глубинные области мозга. Мозг имеет тончайший анализирующий центр, оценивающий приобретенные условные рефлексы и обладающий вентильными свойствами, регулирующими отбор условных рефлексов для превращения их в инстинкты, передающиеся по наследству. Для этого центра существует только один критерий: биологическая целесообразность. Однако мы можем заставить его быть менее разборчивым и, так сказать, фуксом протащить в инстинкт любой приобретенный условный рефлекс. Для этого нужно только временно подавить функциональные возможности этого центра.
— По-вашему выходит, что если бы я научил Джейн ходить на передних лапах, то это умение можно было бы передать её потомству? — улыбаясь спросил Никулин.
— Вот именно. Об этом я и хотел с вами поговорить. Мне удалось подобрать комбинацию алкалоидов, которые действуют на мозговой центр, ведающий отбором условных рефлексов для превращения их в инстинкты. Под влиянием инъекций можно полностью парализовать его работу. Я проводил опыты с морскими свинками, но я плохой дрессировщик и мог проверить только передачу простейших рефлексов на звонок, связанных с пищей. Последующие поколения сохранили этот рефлекс с расщеплением в потомстве по обычной схеме.
Прошло больше недели, прежде чем Гарберу удалось уговорить Никулина произвести опыт с Джейн, ожидавшей потомство.
В течение месяца дома у Гарбера Модест Фомич учил Джейн стоять на передних лапах. Перед каждым сеансом Гарбер вводил в спинной мозг кошки шприц розоватой жидкости.
Придя однажды утром, он застал Гарбера в углу на коленях, кормящего котят из рожка.
— Ваша Джейн, — сказал Гарбер, — ведет себя очень странно. Она не обращает на котят никакого внимания и, кажется, не собирается их кормить. Похоже на то, что у неё совершенно отсутствует материнский инстинкт. Троих она задушила во время родов. Оставшихся трех я был вынужден изолировать от нее. Они очень плохо сосут молоко из рожка. Просто не знаю, что с ними делать!
— А где Джейн? — спросил Никулин.
— Лежит на кухне и делает вид, что её всё это не касается.
Никулин пошел на кухню.
— Джейн! — позвал он кошку, но она даже не повернула головы.
Котята нормально росли, и Гарбер с нетерпением ждал, когда же они начнут ходить.
Через несколько дней Гарбер сообщил Никулину, что Джейн ушла из дома. Все попытки разыскать её оказались тщетными.
Однажды, поздно вечером, к Модесту Фомичу прибежал возбужденный Гарбер.
— Они стоят! — закричал он, преодолевая одышку. — Все трое на передних лапах! Идемте скорее!
То, что они увидели, превзошло все ожидания.
Трое котят уверенно стояли на передних лапах.
Гарбер взял одного из них на руки, но он вырвался и вновь принял положение вниз головой.
— Что я вам говорил? — хихикнул Гарбер. — Теперь вы видите, Фома неверный? Вы понимаете, что это значит? Выходит, что мысль о младенцах, знающих от рождения дифференциальные уравнения и правила грамматики, не так уж нелепа? Сегодняшний день, дорогой мой, откроет новую эру в истории человечества!
На следующее утро, не дождавшись чая, Модест Фомич помчался к Гарберу.
— Не могу понять, — сказал тот, — что с ними делается. Они не спали всю ночь. Торчат вниз головой в каком-то оцепенении. Я пробовал их насильно уложить в корзину, но у них при этом начинаются судороги. Они ничего не едят и не пьют.
Котята сдохли через три дня. Гарбер рассказал, что они всё это время провели стоя на передних лапах.
С тех пор Модест Фомич перестал увлекаться дрессировкой животных. Аквариум с рыбками и попугая он подарил соседским детям.
Его часто ночью преследует один и тот же сон: истощенные младенцы в распашонках исступленно решающие дифференциальные уравнения.
Он ежедневно появляется в «клубе пенсионеров» где до вечера играет в домино.
В середине дня обычно появляется Гарбер, направляющийся к столикам с шахматами.
Увидя друг друга, они с Никулиным холодно раскланиваются.
Возвращение сознания было похоже на рассвет.
В рассеивающейся мгле проступали неясные контуры каких то образов, не связанных с конкретными представлениями. Это был странный, отвлеченный мир, в котором не было ни прошлого, ни настоящего.
