– О чём?
– Дык, – чуть замялась Яга, – стыдится он её. Пообтесался, вишь, в городе, при отделении служит, хоть и младшим, да опером. Заявления пишет, книжки философские читать сподобился, платком пользуется, умом и культурою прирастает на глазах… А она что? Баба деревенская, простая, неграмотная, шумна да на затрещины скорая, ему и неудобно перед нами…
– Возрастная разница социальных положений, – понимающе кивнул я. – Да, обратно в сельскую жизнь его уже и на бульдозере не затащишь…
– А маменьку он всё одно любит! И она в ём души не чает… хоть и в колодце топила собственноручно. Поговори, Никитушка…
Я кивнул. Почему нет? Должность штатного психолога у нас в отделении всё равно вакантна, так что либо я, либо кот Василий. Кот с нами не поехал, остаюсь я…
– И вот ещё, соколик, ты со мной ничем таким поделиться не хочешь? – неожиданно хриплым от смущения голосом протянула наша эксперт-криминалистка.
– Вы тоже его видели? – утвердительно спросил я.
– Не видала, не видала, откуль же? Что ж я, подсматриваю за тобой, что ли? – почему-то всполошилась Яга. – А тока… уж ежели чего болит, скажи сразу бабушке!
– Болит! Чего болит?
– Да уж знамо чего! Нешто здоровый мужик будет кажну ночь из избы сбегать да в кустах торчать стока времени! Говори, Никитка, чего и где со здоровьем не так! Я уж старая, мне всё сказать можно, не у тебя первого, поди, такие напасти! А ить ежели с энтим делом до женитьбы не поправится, так потом…
– Бабушка-а… – едва не офонарел я, сообразив, куда она клонит. – Вы о… о чём вообще думаете? Нормально у меня всё со здоровьем! А выходил потому, что чаю много! А задерживался потому, что…
– Ой ли, участковый!
– Да вот уж не «ой ли!» – возмущённо стукнув ложкой по столу, вскочил я. – Не «ой ли», а дьяк Филимон Груздев!
В заботливых глазах моей домохозяйки явственно мелькнула мысль о том, что я тронулся. Пришлось взять себя в руки, овладеть ситуацией и поступательно рассказать ей всё, что я видел…
Вам пересказывать не буду, вы и так всё знаете. Наша придирчивая эксперт-криминалистка особенно внимательно осмотрела обе жемчужинки (одну даже на зуб попробовала!), что-то там прикинула, сверилась с собственными умозаключениями и уверенно объявила:
– Чепуха какая-то вырисовывается. Муть деревенская, подберёзовая, словно кто на старые сапоги новые подошвы слюнями клеит… Сам суди, вот соль кладбищенская, страшная, а вреда от неё по сути и нет никакого. Покуда над ней слова колдовские, злодейские не произнесть – обычный пищевой продукт будет. Качества некондиционного, но коли и помрёт кто, так ить не сразу же… Или вон жемчужины твои, русалками ненормальными даренные, – никуда по делу не годны. Для бус маловаты, не круглы, красой перламутровой не блещут, а по-иному их и приспособить-то некуда. Дьяка, Фильку, говоришь, видел… допускаю сие. Ну и толку что с того? Ему небось на государевой службе своих забот мало, чтоб он по ночи в Подберёзовку бегал, твою милость в кустах дивить… А коли и так, так он у нас со всенародными отклонениями, мог бы и забежать на село. Поди, энто уж факт неподсудный, протокол не составишь, к делу не пришьешь, да и само дело на эдакой мякине шить замучаешься. Отдыхал бы ты побольше, Никитушка, ить совсем себя не жалеешь, вот результаты и сказываются…
– Груздев скрылся в перелеске, а там, за рощей, загородный дом боярина Мышкина, – поражаясь, как это не пришло мне в голову раньше, прошептал я. – По делу о «перстне с хризопразом» они проходили вместе, но дьяка оставили при дворе, а боярина отправили в ссылку. Что, если мы только попытаемся предположить…
– Что Филька Груздев тайком опального товарища по несчастью навещает? – пренебрежительно оттопырила губу Баба-Яга. – Ну дак и в чём же тебе тут криминал усматривается? Да хоть бы и взаправду навещал, кому какое дело…
– Тоже верно… Но ведь мотив есть!
Бабка покосилась на меня, сочувственно покивала и молча встала разогревать самовар. В общем и целом она была абсолютно права: наверное, мне стоит банально поберечь нервы. Бывает ведь такое – переработаешь и уже в самых обыденных вещах ищешь состав преступления, подозревая всех и всякого. Кстати, именно поэтому опера «убойных отделов» время от времени берут себе «тайм-аут», переходя на менее «мокрые» дела типа краж, мошенничества и бытового хулиганства на коммунальной кухне.
Надо развеяться. Сходить искупаться ещё разок? А вдруг там опять эта корова? В качестве ассоциации почему-то сразу всплыло Маняшино лицо. Рога оптом и отдельно. Что за наваждение…
Плюс Митька запропастился чёрт-те куда с утра пораньше… Хотя нет, ошибочка, скрип крыльца, широко распахнутая дверь, и наш младший сотрудник тяжёло плюхается на проверенную скамью, явно желая излить душу. Это называется «карма»…
– Поговорим, Митя?
– О чём, батюшка сыскной воевода?
– Да всё о том же.
– А поконкретнее не изволите ли?
– Не изволю, Мить… У тебя на лбу готическим шрифтом написано, что душа твоя полна сомнений и подозрений, томясь в жажде излить всё это, пока горячее, на головы старших товарищей. Действуй!
– Дозволяете? – Он внимательно посмотрел сначала на меня, потом на Ягу. – Ну тогда вслушивайтесь. Имею честь доложить следующее…
О чём Яга беседовала с Марфой Петровной, пока я спал, и не мелькнули ли хоть какие-то нужные сведения, мне узнать не удалось. Честно говоря, просто забыл спросить. Митькины проблемы, разумеется, были важнее всего…
* * *
Далее минут десять страданий, метаний и мук совести, поскольку «маменьку родную…» он под судом видеть не желает, друзей детства на каторгу отправлять тоже, но от фактов не убежишь, да и долг мундирный неподкупности требует, и не менее, чем по полноценному максимуму! Если всю эту лабуду откинуть, то всей полезной информации – кот наплакал…
В последний раз Марфа Петровна покупала соль у соседей через улицу – кавээновских юмористов Прошки и Ерошки. Взяла задёшево, кстати, как и в предыдущий раз, и ещё раз в предыдущий. У них, между прочим, полдеревни берёт, а откуда некачественный продукт сами «коммерсанты» возят, неизвестно. Ходят слухи, будто здесь же и копают…
– Соляные копи в средней полосе России?
– Всяко бывает, Никитушка, – спокойно отреагировала Яга. – А вот самих братьёв-близнецов навестить удалось ли?
– Не удалось, бабуленька, – скорбно вздохнул Митяй. – Уж я-то бежал, едва ль не на всех четырёх, по всем восьми дворам, да в поле, да на речку, да в баню лишний раз заглянуть не побрезговал (двух соседок маминых, заглянув, зазря обнадёжил), а только ни Прошки, ни Ерошки в Подберёзовке ныне нет! Видать, и впрямь куда на промысел пошли, соль рылами рыть…
– Понятненько. – Я отметил братьев в блокноте двумя жирными галочками. – Следовательно, как вернутся, пусть ждут нас в гости.
– Ребятня говорит, что к вечеру будут. Стало быть, недалеко ушли. Опять же без телеги, а сие значит, что склад соляной, ихний, неподалёку…
Мы с бабкой переглянулись. Собственно, рабочие факты исчерпаны, гипотез и планов нет. То есть всё, больше делать нечего. А жаль… Небольшой провинциальный детектив всегда интереснее стандартного отдыха в деревне. Эдакая разминка для мозгов, интеллектуальное развлечение, учебно-полевая практика с целью сохранения служебных навыков в период заслуженного отдыха. Кстати, не забывая, что отдых – это всё-таки святое!
– Бабуль, мы вам не особенно нужны до обеда?
– Нет, соколик, тока ежели опять на речку пойдёшь, уж к коровам-то не приставай, а то девки вчерась частушки неприличные на эту тему голосили. Дюже за душу берёт, мне вот понравилось… щас…
– Я тоже слышал одну, в ваш адрес, – не удержался я, с удовлетворением отметив, как бабка покраснела носом. – Мить, купаться идём на то же место. Будет случай, познакомлю с русалками…
– Благодарствую, оправдаю, отслужу, лишнего не позволю, а ежели что не склеится – приму к сведению как отрицательный результат научного эксерименту, – за всё и про всё на всякий случай отрапортовал он.
Яга повела плечиком, дескать, идите, боевые товарищи, поскольку тут от вас всё равно никакого толку нет.
Выходя, краем глаза я успел заметить, как наша специалист по криминалистике старательно поправляет седую прядку, выбившуюся из-под платочка. Бабка явно прихорашивалась. Бигуди ей подарить, что ли?
…К речке шли лениво, медленным прогулочным шагом, совершая моцион и отмахиваясь сорванной полевой ромашкой от настырно-приставучей пчелы. Солнце грело удивительно по-домашнему – мягко, тепло, но без жары. Небо казалось хрустально-голубым, с полупрозрачными облаками оттенка ленинградского фарфора.
Трава, традиционно зелёная, всех мыслимых и немыслимых оттенков, изукрашенная такими обалденными дикорастущими цветами, что, будь я художник – непременно ударился в пропаганду сельского пейзажа! О чём-либо более серьёзном говорить и даже думать не хотелось, но надо, Яга просила…
