Ознакомительная версия.
Брута кивнул. — В начале, когда ты попал в мои апартаменты, ты несколько минут провел в приемной. Пожалуйста, опиши ее. Брута по-лягушачьи уставился на него. Но глубины памяти независимо от его желания ожили, изливая слова на первый план его сознания. — Это комната примерно три на три метра. С белыми стенами. На полу песок, кроме угла у двери, где видны плиты. На противоположной стене есть окно, около двух метров в высоту. На окне три запора. Стоит трехногий стул. Есть святая икона Пророка Оссори, вырезанная по афакиевому дереву и отделанная серебром. На нижнем левом углу рамы царапина. Под окном полка. На полке нет ничего, кроме подноса. Ворбис вытянул свои тонкие длинные пальцы к его носу. — На подносе? — сказал он. — Извините, лорд?
— Что на подносе, сын мой?
Образы промелькнули перед глазами Бруты. — На подносе был наперсток. Бронзовый. И две иголки. На подносе был отрезок веревки. На веревке были узлы. Три узла. И еще на подносе было девять монет. И еще серебрянная чаша, украшенная узором из листьев афакии. Был еще длинный кинжал, думаю, стальной, с черной ручкой с семью бороздками. На подносе был кусочек черной материи было стило и грифельная доска… — Расскажи про монеты. — тихо произнес Ворбис. — Три из них были центы Цитадели. — сразу сказал Брута. На двух были изображены Рога, а на одной корона. Четыре монеты были очень маленькие и золотые. На них были надписи, которых я не смог прочесть, но которые, если вы дадите мне стилос, я думаю, я смог бы… — Это что, розыгрыш? — сказал толстяк. — Уверяю вас, сказал Ворбис. — мальчик видел обстановку комнаты не более секунды. Брута, расскажи об оставшихся монетах. — Оставшиеся монеты были большие. Они были бронзовые. Это были Эфебские дерехмы. — Как ты определил? Едва ли они часто встречаются в Цитадели. — Я видел их однажды, лорд. — Когда это было?
Лицо Бруты сморщилось от напряжения. — Я не уверен…-сказал он. Толстяк удовлетворенно улыбнулся Ворбису. — Ха! — сказал он. — Кажется…. — сказал Брута. — …это было после обеда. Но может быть утром. Около полудня. Третьего Грюня, в год Изумительных насекомых. В нашу деревню завернули несколько торговцев. — Сколько тебе было лет? — сказал Ворбис. — За месяц до того, как мне исполнилось три, лорд. — Я не верю в это. — сказал толстяк. Рот Бруты пару раз открылся и захлопнулся. Откуда этот толстяк может знать? Его-то там не было!
— Ты можешь ошибаться, сын мой. — сказал Ворбис. — Ты — ладный парень лет… пожалуй…семнадцати-восемнадцати? Нам кажется, ты не можешь помнить случайный образ монеты пятнадцатилетней давности. — Нам кажется, ты это выдумываешь. — сказал толстяк. Брута не сказал ничего. Зачем что-то выдумывать? Ведь это прочно сидит в голове. — Ты все помнишь, что с тобой произошло в жизни? — сказал коренастый, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора. Брута был благодарен за это вмешательство. — Нет, лорд. Большую часть. — Ты что-нибудь забываешь?
— Уммм…Есть вещи, которых я не помню. — Брута слышал о забывчивости, но ему было трудно это себе представить. Но были периоды, особенно в первые несколько лет жизни когда не было ничего. Не стертая память, а большая запертая комната во дворце его воспоминаний. Забытое не более, чем перестает существовать запертая комната, но… запертая. — Каково твое первое воспоминание, сын мой? — мягко сказал Ворбис. — Был яркий свет, и потом кто-то ударил меня. — сказал Брута. Трое мужчин тупо уставились на него. Потом повернулись друг к другу. На глубину его страха долетал шепот. — …мы теряем?…-Глупость и, возможно, дьявольское…-ставки высоки — Одна попытка, и они будут ждать нас… И так далее. Он оглядел комнату. В Цитадели не предавалось большого значения предметам обстановки. Полки, стулья, столы… Среди послушников ходили слухи, что у старших священников, ближе к иерархической верхушке, мебель была из золота, но здесь на это не было даже намека. В этой комнате царила та же жестокая умеренность, как и в комнатах послушников, разве что расцветшая еще более пышным цветом. Это была не вынужденная скудость бедности; это была аскеза, нарочитая и абсолютизированная. — Сын мой?
Брута поспешно повернулся. Ворбис взглянул на своих коллег. Коренастый кивнул. Толстый пожал плечами. — Брута. — сказал Ворбис. — Сейчас возвращайся в свою спальню. Прежде, чем ты уйдешь, один из слуг тебя накормит и напоит. К восходу ты явишься к Вратам Рогов и отправишься со мной в Эфебу. Ты знаешь о посольстве в Эфебу?
Брута мотнул головой. — Пожалуй, нет причин, по которым ты был бы должен. — сказал Ворбис. — Мы собираемся обсуждать политические вопросы с Тирантом. Ты понял?
Брута помотал головой. — Отлично. — сказал Ворбис. — Отлично. Да, и…Брута?
— Да, господин?
— Ты забудешь эту встречу. Ты не был в этой комнате. Ты нас не видел. Брута изумленно воззрился на него. Это был нонсенс. Невозможно о чем-то забыть просто захотев. Некоторые вещи забываются сами — те, что в запертых комнатах, но это по какой-то закономерности, которой он не может постичь. Что этот человек имеет ввиду?
— Да, лорд. — сказал он. Это показалось самым простым.
* * *
Богам некому молиться. Великий Бог Ом опрометью бросился к ближайшей статуе, шея вытянута, неприспособленные лапки изнемогают. Статуя оказалась быком, топчущим неверного, однако уютно тут не было. Это было всего лишь вопросом времени, когда орел перестанет кружить и устремится вниз. Ом был черепахой всего три года, но вместе с формой он унаследовал набор инстинктов, и многие из них были сгруппированы вокруг страха перед одним-единственным диким животным, додумавшимся, как съесть черепаху. Богам некому молиться. Ому очень хотелось, чтобы это было не так. Но каждому нужен хотя бы кто-то . — Брута!
* * *
У Бруты были некоторые сомнения относительно своего ближайшего будущего. Дьякон Ворбис явно освободил его ото всех послушнических обязанностей, и ему было совершенно нечего делать оставшиеся пол дня. Его потянуло в сад. Здесь была фасоль, которую следовало подвязать, и он обрадовался этому. Ты понимаешь, что ты есть, с фасолью. Она не требует от тебя таких невозможных вещей как забыть. Кроме того, если он собирается куда-то отправляться, надо помульчировать дыни и все объяснить Лу-Тзе. Лу-Тзе появился вместе с огородами. В любой организации есть кто-то вроде него. Этот кто-то может махать метлой в темном коридоре, прохаживаться среди полок на складе, (где он единственный знает, что где), или быть как-то связанным с котельной. Всякий знает, кто он такой, никто не помнит тех времен, когда его тут не было и не представляет себе, куда он девается, когда его нет там, где он обычно находится. Лишь случайно люди, более заметливые, чем большинство, что на первый взгляд не слишком сложно, останавливаются и удивляются им некоторое время… а потом принимаются за что-нибудь еще. Весьма странно, но передвигаясь своими легкими шагами от огорода к огороду по всей Цитадели, Лу-Тзе никогда не выказывал никакого интереса к самим растениям. Он занимался почвой, удобрениями, навозом, компостом, суглинком и пылью, и методами транспортировки всего этого. Обычно, он помахивал метлой или ворошил кучу. Но как только кто-то что-то засевал, он терял к этому всякий интерес. Когда Брута вошел, он подравнивал дорожки. Это у него получалось отлично. Он оставлял рисунки из гребней и легких успокаивающих изгибов. Брута всегда чувствовал сожаление наступая на них. Вряд ли он когда-либо прежде разговаривал с Лу-Тзе, потому, что не играло никакой роли, кто, что и когда говорил Лу-Тзе. Старик в любом случае кивал и улыбался своей однозубой улыбкой. — Меня тут некоторое время не будет. — сказал Брута громко и отчетливо. — Я надеюсь, что кого-нибудь пошлют присматривать за огородами. Но тут надо кое-что сделать… Кивок, улыбка. Старик терпеливо следовал за ним вдоль грядок, а Брута рассказывал о фасоли и травах. — Понял? — сказал Брута через десять минут. Кивок, улыбка. Кивок, улыбка, знак рукой. — Что?
Кивок, улыбка, знак рукой. Кивок, улыбка, знак рукой , улыбка. Лу-Тзе двинулся своей мелкой крабье-монашеской поступью к небольшому участку в дальнем углу обнесенного стеной огорода, где находились его кучи, груды цветочных горшков и вся прочая садовая косметика. Брута подозревал, что старик и спит здесь. Кивок, улыбка, знак рукой. Возле кучи палок для фасоли, на солнце, стоял маленький столик на козлах. На нем был постелен соломенный матрац, а на матраце стояло полдюжины островерхих камней, каждый не более фута высотой. Вокруг них было воздвигнуто тщательно продуманное сооружение из палочек. Некоторые части камней были затенены узкими кусочками дерева. Маленькие зеркала направляли солнечный свет на другие. Бумажные конусы, стоящие под странными углами, были приспособлены для направления струй бриза на строго определенные точки. Брута никогда прежде не слышал ни об искусстве бонсаи, ни о том, как это применимо к горам. — Они… очаровательны. — сказал он неуверенно. Кивок, улыбка, взятие маленькой скалы, побуждение. — Ох, я правда не могу. . . Побуждение, побуждение. Смех, кивок. Брута взял крошечную гору. Она обладала какой-то странной, нереальной тяжестью: для руки она весила что-то около фунта, но для разума это были тысячи очень, очень маленьких тонн. . — Гм… Спасибо. Спасибо большое. Кивок, улыбка, вежливое подталкивание к выходу. — Она очень… горная. Кивок, смех. — Это не снег на вершине, правда… — Брута !
Ознакомительная версия.
