Ознакомительная версия.
Они постояли в сторонке, и плечи полковника все еще содрогались от рыданий.
- Вот такая она, жизнь, и есть! - подвел итог всему капитан Деряба.
Товарищ заведующий международным отделом ЦК КПСС! Первый секретарь Листоранского краевого комитета партии Востромырдин Виктор Панкратович приступил к исполнению своих обязанностей!
Виктор Панкратович стоял навытяжку перед мнимым начальством и подробно рассказывал о том, как устроился на новом месте, какие многочисленные трудности встретил и как намеревается данные трудности преодолеть. «Плевать, - думал он. - Язык не отсохнет, шея не переломится, а блюсти себя никогда не помешает». Наконец-то на Гортопе Тридцать Девятом был более или менее нормальный костюм.
Проводя большую часть жизни на фоне черно-белой природы, жители Замирья, даже самые бедные, одевались подчеркнуто пестро, поэтому найти подходящий материал было нелегко. Попадалось, правда, что-то вроде черного коверкота, но канцлер уперся: «Государь, у нас в черное рядится только тот, кто на Синей неделе с тещей посчитаться решил, люди еще чего подумают...» Все остальные ткани были такие яркие, словно красили их не в феодальном Листоране, а в самой что ни на есть постиндустриальной Японии. В некрашеной же холстине щеголяли одни рабы да разбойники с больших дорог - так легче прятаться. Пришлось вызвать ткачей и красильщиков и долго-долго им объяснять, что нужен строгий темно-серый цвет. Красильщики с ткачами постарались, но задачу поняли не до конца: ихний темно-серый все равно получился вызывающе ярким, да еще с золотой нитью, образующей всякие легкомысленные узоры. Виктор Панкратович вздохнул и согласился: в конце концов, и национальным традициям дань, и приличие соблюдено.
Лацканы у пиджака вышли широченные, по моде пятидесятых годов, и по той же моде портной напихал в плечи такое количество ваты, что и без того монументальная фигура Востромырдина стала совсем квадратной. Брюки по своей ширине стремились к привычным здесь шароварам; к тому же испортили не одну их пару, пытаясь загладить складки: никаких утюгов в Листоране не знали и знать не хотели («Мыслимое ли дело, государь, такую тяжесть - да жене в руки? Лучше сразу в омут головой!»). Впрочем, жилет не вызывал никаких нареканий и затруднений - просто короткий камзол без рукавов, и все дела. Рубашка и галстук напоминали о курортном сезоне, но выглядели все-таки неплохо. Тяжело было с обувью: здешние сапожники еще не дошли до идеи левого и правого ботинка, тачали на некую абстрактную ногу вообще, а дальше сам разнашивай.
Решил тряхнуть стариной и лично король: проходя действительную службу в армии, он, как и многие, навострился мастерить всякие дембельские штучки из латуни. Конфисковав у одной из придворных дам брошь с эмалью подходящей расцветки, Виктор Панкратович, высунув язык от усердия, выпилил из нее некое подобие депутатского значка, коим украсил пиджак.
Некоторое время король сомневался, поймут ли в международном отделе его рапорт на чужом языке, но потом решил, что иначе его бы и не послали и должны еще теперь приплачивать за знание языка, так положено.
От костюма перешли к интерьеру. Задано уж было работы и краснодеревщикам, чтобы соорудили стол просторный, со множеством ящиков и без финтифлюшек, а то они сначала приволокли такое раззолоченное чудовище, за которым в Кремле договоры о дружбе и добрососедстве подписывают, а это попахивает личной нескромностью. Кресло сгодилось местное, только чехлом задрапировали, чтобы скрыть фаллическую символику. Краснодеревщики были ребята ушлые и сообразительные. Они даже выточили по эскизу Виктора Панкратовича несколько телефонов, да так умело, что у них и трубки поднимались, и диски вращались, а в некоторых так даже и голоса раздавались - правда, это было, увы, не московское руководство, а какая-то местная нечисть.
Над столом положено было висеть непременному портрету, и вот тут-то король принял муки-мученические. Он приказал искать повсюду живописца со справкой, что имеет право изображать вождей. Искали крепко, троих даже замучили совсем, домогаясь неведомой справки, так что пришлось вмешаться самому Виктору Панкратовичу и, не пожалев денег, выписать из-за границы гениального, судя по расценкам, мастера. Гениальный-то он был гениальный, но, подобно великому Эль Греко, страдал каким-то дефектом зрения, и Владимир Ильич, срисованный с партбилета, получился у него еще страшнее того, что красуется на Доме культуры шахтеров Ирша-Бородинского разреза. «Ладно, - махнул рукой Востромырдин. - В Улан-Баторе тоже стоит - чистый монгол. Может, они по телевизору и не разглядят, что глаза фиолетовые и без зрачков».
Со вторым портретом было еще тошнее, потому что на словах и в Мире-то зарубежному человеку невозможно толком объяснить, как выглядит Юрий Владимирович Андропов, если нет под рукой фотографии.
Виктор Панкратович призвал на подмогу канцлера и начальника стражи: разговаривать с представителями творческой интеллигенции ему всегда было нелегко, если под рукой не оказывалось Авнюкова или идеологини Чучеловой. Художник был худой, с безумными глазами, он то и дело доставал из-за пазухи золотой гребешок, расчесывал надвое синюю бороду, а потом прокладывал в голове прямой пробор, после чего извлекал из гребешка зазевавшихся насекомых и отпускал по-хорошему. Начальник стражи выразительно показывал мастеру кисти кинжал с кастетом, канцлеру же приходилось удерживать вояку, напоминая ему о затраченных на художника суммах.
- Ну вот ты представь, - говорил живописцу Востромырдин. - Он с четырнадцатого года. В партии с двадцати пяти лет. Окончил техникум водного транспорта...
- О-о-о! - завыл художник и со страшной быстротой стал изображать на картоне бушующее море.
- Он в очках, - продолжал между тем Виктор Панкратович. - В тридцать восьмом - сороковом годах - первый секретарь Ярославского обкома ВЛКСМ. Представляешь теперь?
Художник действительно был великолепный, с буйным воображением, как у Босха, но и он не мог себе представить, что в городе Ярославле существует обком комсомола.
- Экая же ты бестолочь, - огорчился Виктор Панкратович. - Вы, что ли, все, художники, такие? Или ты абстракцию рисуешь? Я вам сколько раз говорил - смелее изображайте трудовой подвиг нефтяников и гидростроителей, а вы что малюете? Опять голых баб?
Художник заискивающе улыбнулся, сделал несколько росчерков и протянул королю лист бумаги, на котором и вправду было ню.
- Потом он был вторым секретарем Петрозаводского горкома партии, потом в Карело-Финской ССР, а после его взяли в аппарат ЦК, соображаешь?
Художник быстро-быстро закивал, еще быстрее того заработал и представил Виктору Панкратовичу довольно странный рисунок: двуглавая змея с рогами изо всех сил давит человек пять, причем у каждого вместо пальцев ножи.
- Разве так выглядит аппарат? - укоризненно сказал король, а рисунок-то на всякий случай разорвал на мелкие клочки. Художник заплакал. - Обидчивые какие! - воскликнул Востромырдин. - Но слушай дальше. Взгляд у него строгий, да и понятно - сколько лет органы возглавлял...
Тубарет кашлянул.
- Мы тут все мужчины, государь, - пробасил он. - Да только слово это нехорошее, не при женщинах будь сказано. Ты не обижайся, так этикет требует: не нами заведено, не нами и кончится... Да чего там возглавлять? Бывает, конечно, что человек вместо головы этим местом думает, но это по молодости, а потом проходит...
- Ты на что намекаешь? - нахмурился король и объяснил, что представляют из себя органы государственной безопасности.
- А-а, так бы и сказал! - захохотал Тубарет и на радостях отвесил художнику добрую затрещину. - Ты про тайную стражу толкуешь! Точно, кличут их у нас этим словом, только они крепко обижаются: простолюдинам язык вырезают, да и приличному человеку напакостить могут... Мы ихнего начальника, графа Ливорверта, тебе еще не представили, он сейчас в Альбумине с ересью борется: там какие-то дураки до паровой машины додумались. Вот когда приедет...
- А когда приедет, - строго сказал король, - передайте ему, чтобы не смел подниматься над партией... Ну да я вам потом объясню.
- Так, так, повелитель, - закивал канцлер Калидор. - Я тебя все равно понял. Нет, мы ему много воли не даем - так, зарезать кого-нибудь...
- Так он, может, у вас и ленинские нормы нарушает? - забеспокоился Виктор Панкратович.
Канцлер и Тубарет удивились таким странным ограничениям, и король с тоской подумал, что дел тут - неподнятая целина, что придется начинать с самого начала, с самого детства на Волге или даже с дружбы великой и трогательной, плодом которой стал известный призрак, или еще раньше, с восстания Спартака (при том Востромырдину припомнился фильм «Клеопатра»), с происхождения семьи, религии и частной собственности, а под рукой ни литературы, ни пособий, ни квалифицированных лекторов...
Ознакомительная версия.
