И бояре во главе с Воибудой не заставили себя ждать. И невесты под водительством Жиронежки заявились.
Хотела Миля бочонок со щуком к пруду услать, да повыскочили отовсюду гридины в синих кафтанах и при оружии. Видно, с самого начала по кустам да схронам в засаде сидели, момента дожидались. Подсекли кадушку на бегу, сеть рыбацкую накинули, сами вшестером навалились — бочке не вырваться, Ярилке не выпрыгнуть. Ещё трое на Милю секиры наставили. Только шевельнись, вмиг посекут.
Улыбнулся Воибуда, бороду огладил:
— Что застыла, богатырь-девица? Неужто молодцев моих испугалась? Их же трое всего, а не сорок, тебе на одну руку положить, другой прихлопнуть. Так давай, не чинись. Яви нам силу да удаль.
Из-за плеча отцовского Жиронежка высунулась — не утерпела:
— Какая у девки сила? Ведьма она!
Шикнул на неё боярин, чтоб вперёд не лезла, окинул Милю взглядом, прищурился:
— Никакая ты не ведьма, верно? И не богатырша. Все твои чудеса — от щуки волшебной. Была, говорят, такая в приданом матушки-царицы, да царица пропала, а щуку никто сыскать не смог. Тебе, значит, удалось... Отвечай, как её подчинить, как к покорности принудить и заставить волю свою исполнять? Ну! Говори, коли жизнь дорога!
Миля стоит ни жива, ни мертва, думает: неужто и правда зарежут? При боярах, при дворне, при боярских дочках с прислужницами, при поварах-кухарках, челядинцах и холопах... А что? И зарежут! Царевич в пруду плещется. Гостяты нет. Остальные против Воибуды пикнуть не посмеют.
А Миле, чтобы заклинание выговорить, время надобно. Язык у неё на скороговорках натренирован, но секира всё одно быстрее. И какое желание высказать? Чтобы всю ораву ветром сдуло, как разбойников болотных? Так ветер хорош, когда враги скопом, а тут свои и чужие вперемешку, попробуй раздели...
Сглотнула Миля ком в горле. И проблеяла жалобным голоском — даже притворяться не пришлось:
— Отпустите меня, пожалуйста! Я ни про какое волшебство не знаю. А щука эта — мой домашний питомец, у нас в аквариуме жила, а тут в бочке. Но в бочке тесно. Пусть, думаю, в пруду поплавает. Пришла её навестить, а тут вы...
Засмеялся Воибуда, и бояре подхватили.
— Видели мои люди, как к тебе сперва чаша с икрой по воздуху прилетела, потом веник. Слышали, как ты заклинание говорила, да далеко были, слов не расслышали. Но это ничего. Слова ты мне сама скажешь.
Крикнул кому-то:
— Эй, Лебядка, в железа её! Вели прутья калить! — и к Миле наклонился. — Сейчас пятки подпалим, всё расскажешь.
А на дворе уж совсем темно стало. Гридины да вои с факелами стоят. Вмиг под дубом костёр разожгли. Акусилай из дупла выскочил:
— Эй, вы, там! Уберите огонь! А то сгорит мой дуб, как Александрийская библиотека, вся мудрость царства погибнет!
Вдруг в толпе волнение произошло, стали люди расступаться — это царевич от пруда бежит. Босиком, в одних портках, сам мокрый. К бочке кинулся, руками машет, губами шевелит. А Гостяты нет, перевести некому. Правда, оно и без перевода видно: гневается высочество, велит от бочки отступить и всем из сада запретного подобру-поздорову убраться.
Оробели воины, смутились бояре. Царевич как никак.
Один Воибуда не растерялся. Принял вид озабоченный, кричит:
— Осторожней, государь! Отойди, не приближайся! Рыба эта — чудо-юдо ужасное, девка — ведьма злобная. Погубить они тебя хотят, а с тобою всё царство-государство наше!
Встрепенулись тут гридины да вои, заслонили царевича от бочки, а бочку от царевича, самого наследника прочь теснить стали. Вроде и силы не применяют, а вырваться не дают. Был бы царевич хоть при параде, в кафтане да сапогах, может, и постеснялись бы, а то голый босяк…
Заныло у Мили сердце. Ох, убьют, обоих бьют, и под дубом закопают.
Воибуда, между тем, вовсе стыд потерял. Велел бочку к нему перенести и рыбу волшебную наружу извлечь.
Ярилка, понятно дело, сразу в драку полез. Руку боярину прокусил, по щекам хвостом отметелил, чешуйки свои на бороде развесил. Но куда рыбе с воинами тягаться? Запихнули обратно в кадушку — хорошо, не пришибли.
Воибуда от выходки щучьей совсем рассвирепел, велел с Мили сапоги снимать, пятки жечь.
— Стой! — гаркнул вдруг Ярилка молодецким своим голосом. — Не тронь её!
Заволновался народ, зароптал, озираться стал — кто кричит, откуда?
А Воибуда развеселился: рыба-то не только желания исполняет, но ещё и человеческим голосом разговаривает!
— Что, щука, жалко хозяйку? Будешь мне служить, отпущу её. Согласна?
— По рукам, — ответил щук. — Говори, чего желаешь.
— Нет, Ярилка! — вскрикнула Миля. — Нельзя!
— Ярилка? — боярин нахмурился, а один из прислужников что-то на ухо ему зашептал. Воибуда выслушал. Отмахнулся: — Да хоть сам Василий! Ну-ка, все назад! Дайте мне с моей щукой наедине словом перемолвиться!
* * *
Потеснили воины народ и Милю заодно. Стала она Воибуде не нужна, секиры от неё убрали, с прочим людом на одну доску поставили. Но Миля того и не заметила — всё на Ярилку глядела, которому боярин тишком свои желания высказывал. Не сомневалась она: это очень, очень скверные желания, и плохо от них будет всем, самому Ярилке в первую голову. Не должен он дурному человеку служить, поплатится ведь...
— Эх, Ярилка, — вякнул с дуба кот, но не зло уже, не насмешливо, а тоскливо. — Говорил я тебе, не рискуй зазря...
А на краешке ветки — бурундучок, еле видный в сумраке. Если б не кот, Миля бы его и не приметила. Сидит бурундучок и головкой кивает, будто одобрение выказывает: правильно, всё правильно ты задумала.
Тут-то Миля и увидела свой единственный шанс, тот самый, ради которого дурой перед Воибудой прикидывалась и время тянула. Ещё чуть-чуть, и поздно будет — скажет боярин волшебные слова, и перестанет щучья сила Милю слушаться...
— По щучьему веленью, по моему хотенью, пусть Ярилкино заветное желание исполнится!
Выдала пулемётной очередью — не зря упражнялась.
Скрутили её гридины боярские, заломили руки, рот зажали. Да что теперь?..
А царевич, между воинами стиснутый, крикнул внезапно ясным и задорным голосом, знакомым до слёз:
— Что же ты, Воибуда, государя своего в полон взял? Против воли с Жиронежкой оженить хочешь да тут же и на царство венчать? И чтоб в положенный срок наследник родился... А как родится, чтоб у государя руки-ноги отнялись — голоса-то и так нет! Вот о чём ты щуку просил! При живом царе сам царём сделаться возжелал!
Отшатнулись бояре от Воибуды, повара-кухарки попятились, а гридины в синих кафтанах, напротив, к господину своему подступили, пиками да секирами ощетинились.
— При живом не получилось, могу и при мёртвом, — усмехнулся Воибуда. — Но я лучше сделаю. Был ты нем, немым и оставайся. Отрежьте ему язык!
От такого приказа и гридины верные в замешательство пришли. Разве ж можно с наследником трона, как с разбойником лесным?
— Кто на государя своего руку поднимет, будет под тем земля гореть, и под детьми его, и под внуками! — раздался в ночи голос тонкий, да звонкий.
Ба, да это Гостята от терема идёт, а за ним ещё бояре, да люди дворовые, и гридины царские, и вой простые в изрядном множестве. Стало всем ясно, что сила уже не за Воибудой. Но сдаться мятежный боярин и не подумал:
— Будет земля гореть, это ты верно сказал!
Выхватил он факел у ближнего воина и в волшебный дуб метнул, а потом ещё ногой поленья из костра в стороны разбросал.
