Но когда ему принесли чайничек с заваркой, и даже лимон, а рупь, который он совал в руки горничной, она отвергла, Букашкин окончательно пал духом.
И тут ему в голову закралась коварная мысль, что такая стойкость и твердость характера может быть только у матерых преступников, которые отвергают незначительные купюры, чтобы не привлекать внимания к громадным подпольным доходам. И, может быть, все, что творится в этой гостинице, рассчитано на притупление бдительности клиентов, чтобы потом, улучив момент, каким-то хитрым способом обобрать их до нитки.
Как сознательный гражданин он собрался вместо поэмы написать сигнал в органы, чтоб получше присмотрелись к странным порядкам в решетовской гостинице, где, судя по всему…
Но в другом городе отоспался в гостиничном вестибюле на чемодане, потом отдал дополнительную пятерку за место в номере, да рупь — тете Фросе за слабый замок в чемодане; получил в буфете бутылку кефиру, которую буфетчица через головы местных пьяниц сунула ему с презрением, обозвала его почему-то Емелей; потом у книжного киоска ознакомился с прошлогодними достижениями в области коневодства и — вошел в привычную колею, так что чудеса в Решетове представились ему как бы виденными во сне.
…Когда обо всем пережитом он рассказал сослуживцам, его посчитали мистиком и фантастом.
В наш реактивный век все труднее с престижем: то один тебя обскачет, то другой! Не успеешь завести кнопочный телефон — у Дубининых уже черная ванна и подписная «Библиотека фантастики». Поменяешь ванну, а мадам Марцинникова уже похваляется французскими колготками и фотокарточкой самого Штирлица с автографом.
Но наша семья — мы с супругой и дочурка — трудностей не боится и успешно их преодолевает!
Вот недавно захожу в НИИ и замечаю там в одном месте табличку: «Процедурная. Экспериментальная порка с 12 до 13 ч.». Возле дверей сидит вахтер и никого не пускает.
Я поинтересовался:
— Что там делают?
— Порку, — отвечает вахтер. — Процедура такая… пользительная для организма.
— А зачем?
— Для кровообращения, — говорит. — И для ума! Ум просветляет. Ну и заметно прибавляется его.
Я на свой ум не жалуюсь, у супруги ума даже чересчур, дочурка подрастает — дельфин, а не ребенок! Однако продолжаю интересоваться:
— Как же это делается?
— Обыкновенно, — отвечает вахтер. — Разложат на топчане и давай всыпать, откудова ноги растут.
— Нарушителей, что ли, каких?
Вахтер держится гордо:
— Еще чего! Большие люди пользуются, которые со степенью.
— А мне, — спрашиваю, — можно попробовать?
— Еще чего!
Я, конечно, возмутился.
— Что за дискриминация! — говорю. — Сегрегация какая-то! Апартеид! Почему им можно, а мне — нельзя?
— А потому, — отвечает, — что нос не дорос!
— Ну это мы еще посмотрим, — говорю. — У кого дорос, а у кого нет! Я сам скоро остепенюсь.
— Когда остепенишься, тогда и придешь!
Дома я рассказал обо всем супруге, она опечалилась:
— Значит, среди интеллектуалов это веяние давно идет, а мы как всегда в арьергарде!
Короче говоря, две недели я землю ел, а заполучил-таки директора этого НИИ к себе в гости. Престижное виски «Белая лошадь» у меня сберегалось, две бутылочки пепси-колы с выставки. «Лошадь» директор «осадил», а от пепси отказался как от сильно возбуждающей нервную систему. Приступили мы к делу, а он виляет.
— Ей-богу, — говорит, — не знаю, что там за порка такая! Это мой зам по науке в курсе, его компетенция. А я сейчас в основном хлопочу о переводе института в первую категорию с соответствующим расширением штата и, разумеется, окладов.
Но когда мы выставили флакон «Рижского бальзама», помягчал он и записочку написал.
— На сколько лиц? — спрашивает.
Мы хотели на троих, но дочурка уперлась — ни в какую.
— Хитрые какие! — кричит. — Замучили! Книжку почитать некогда! И английский им долби, и на фигурное ходи, и на пианино проклятое! А теперь еще и порку какую-то выдумали! Не пойду!
Ребенок, конечно. Понятия о престиже слабые. Пришлось идти вдвоем.
Вахтер без звука пропустил, научные сотрудники (ребята молодые, крепкие!) записочку прочитали, приглашают:
— Ложитесь!
Потом любезно спрашивают:
— Может, еще?
— Хватит, — отвечаю. — Большое спасибо. На первый раз достаточно.
(Честно говоря, тяжелая это процедура!)
А супруга в женском отделении две порции вытерпела, чтоб наверстать упущенное: для престижа она хоть на что пойдет — героическая женщина!
Дубинины, когда про наши процедуры пронюхали, покоя лишились. Однако шалишь: у них еще нос не дорос, как метко выразился на своем образном народном языке наш друг вахтер.
А в чем конкретная польза этих процедур, я еще не выяснил. Сейчас определяю жену в кружок с ограниченным приемом — фигурное ныряние. Говорят, вся интеллектуальная элита нынче этим увлекается!
Первая самостоятельная операция молодого хирурга Осипова была пустяковой. Однако он, конечно, волновался.
Больной, автомеханик Половинкин, волновался еще сильнее.
— Доктор, — тоскливым голосом спрашивал он, — вы уж мне по-честному сознайтесь: шансы-то имеются?
— Пустяки! — успокаивал его Осипов. — Ваш случай для хирургии даже неинтересен: раз, два — и готово!
Но Половинкин, наслушавшийся в ожидании операции рассказов бывалых больных, не верил:
— Это все так утешают. А тут один говорил, будто у кого болезнь легкая, или сильно пожилых… тех студентам отдают… для практики…
— Чепуха! — возмущался Осипов. — Здесь и студентов не бывает. И вообще обеспечим вам, так сказать, гарантийный ремонт.
— Это хорошо, — оживлялся Половинкин. — Я ведь против студентов ничего не имею, но примите во внимание: народ они молодой, им бы поскорей отделаться да за гитару. А у меня еще теща живая. Дочка Мариночка. Квартиру кооперативную должен вот-вот…
— Да поймите: я сам буду делать!.. Под местным наркозом.
— Постарайтесь, доктор! — умолял Половинкин. — Приложите личное внимание. Я в долгу не останусь. Отблагодарю!
— Мы и так обязаны стараться. Нам за это государство платит! — сухо ответил Осипов.
— Это хорошо! — кивал Половинкин. — А большая, примерно, зарплата вам положена?
— Сто пятьдесят!
Осипов малость прибавил для внушительности, но и такая сумма вызвала у Половинкина глубокое разочарование.
— Всего-то? А как насчет этого самого… навару?
— Какого еще навару? — рассердился Осипов.
— Ну, образно говоря, калыму?
— Ни калыму, ни навару у нас нет! — И, хлопнув дверью, Осипов ушел из палаты.
В следующий свой визит он застал Половинкина ослабевшим от переживаний.
— Доктор! — допытывался Половинкин чуть слышным голосом. — Тут разговоры идут, будто у одного ножницы в животе забыли. Зашили, домой выписали, потом хватились — ножниц нет. Туда-сюда, а одна старая санитарка и говорит…
— Чушь! — перебил Осипов, но Половинкин не унимался.
— Еще слухи ходят — нитки ставят гнилые, некрепкие. Они спустя время лопаются там.
— Нитки для всех одинаковые!
— Ясно, — вздыхал Половинкин. — Конечно, за одну зарплату кому охота стараться, нитки хорошие доставать, то да се… Знаем мы этот гарантийный ремонт: тяп-ляп на скорую руку, слюнями склеил, и — привет!
Он вынул из-под подушки конверт, в котором что-то похрустывало:
— Вот, доктор, вам… Для личной заинтересованности, значит…
Принять конверт Осипов с негодованием отказался, и Половинкин окончательно пал духом.
— Что с Половинкиным творится? — недоумевала дежурная сестра. — Совсем ослаб, давление низкое, сердце бьется с перебоями… плачет! Попа зовет!.. Безнадежная, говорит, у меня болезнь: даже доктор не берется по-настоящему!
Осипов заспешил в палату.
Половинкин лежал бледный, скрестив на груди руки, курносый нос его заострился и вытянулся.
— Что с вами, Половинкин?
— Ничего не поделаешь… — всхлипнул Половинкин. — Такая уж мне судьба во цвете лет выпала… Теща — живая, а я нет… И в квартиру кооперативную не успел въехать… Я сразу понял: раз вы у меня конверт тогда не взяли, значит — положение безнадежное. Вы как добросовестный человек зря брать не пожелали. Все, амба!
«Черт с ним, возьму временно, — подумал Осипов. — А то он до операции богу душу отдаст с перепугу!»
— Давайте! — сказал он, протягивая раскрытую ладонь. — Все сделаем, будь спок! Как новенький выйдешь!
Половинкин будто по волшебству ожил, порозовел и присел на койке.
Операция прошла благополучно, и вскоре Половинкин уже ходил, выслушивая безо всякого испуга самые страшные истории про врачей и студентов.
