Сегодня уважаемый марьинский предприниматель Сидор Федорович Сыроегин улетал с туристическим визитом в Германию. Конечно, в Германии он долго задерживаться не собирался, пива немецкого попить, колбасы откусить и дальше, не турист же, на самом деле. Французский паспорт на фамилию эмигранта из Польши, но с его фотографией, уже ждал своей очереди в чемодане. А на теплом берегу Средиземного моря был прикуплен приличный домик с бассейном, вилла по-ихнему. То есть по-нашему теперь, по-французски.
Сидор Сыроегин, он же в прошлом Федька Ломакин, прощался с Родиной. И, надо сказать, делал это с большим удовольствием. Прежний кореш, старый вор Опенок, давно уже звал к себе на Французщину, большие дела предлагал. Был у него дядя Сидор, гостил, видел. Не врет Опенок, крутит бабками лихо, как в молодости своими наперстками. Хорошо живет там Опенок, сытно, весело и ничего не боясь.
Тогда Сыроегин отговорился тем, что в Марьинске сам себе кум, и сват, и первый министр. Лучше быть первым в деревне, чем последним – в Риме, втолковывал Опенку начитанный в тюремных библиотеках дядя Сидор. Тот не понимал, спорил, что Рим тоже хороший город, шебутной почти по-нашему, но красивый и сытый по-ихнему. Помнится, пили водку, рассуждали про патриотизм, про всякую такую муру, охмелевший Опенок в конце концов прослезился. Хорошо ему на берегу чистого и теплого Средиземного моря крокодиловы слезы лить. Патриот, его мать.
Сейчас дядя Сидор окончательно понял: надо линять. Как можно быстрее и дальше. Не только умом понял – каждой клеточкой. Черт ее знает, эту страну, все у нас как-то не по-людски, все с приключениями, от которых волосы на неприличном месте дыбом встают. Хотел, видишь ты, на старости лет пожить в тишине и уважении. И что получилось? Рад, что ноги унес из Марьинска, такая там карусель завертелась.
Первый раз за всю свою многотрудную жизнь дядя Сидор по-настоящему испугался. Никогда никого не боялся, ни ментов, ни блатных, ни Бога, ни черта, ни его маму. Буром пер, как с танками на буфет. Менты, ФСБ, ЦРУ – ерунда это все, понты дешевые. Капитаны да майоры на окладе жалованья. Этих он никогда не боялся и сейчас на них клал с прибором.
А тут испугался. Колдуны доконали. Чародеи эти норвежские. Сволочи трехголовые. Потому что дядя Сидор сразу почувствовал, никто не верил, а он почувствовал – ох и сила за ними! Такая сила, что разжуют, шкурку выплюнут и в зубах не поковыряют.
Настоящую силу дядя Сидор всегда чувствовал. И это его всегда выручало. А тут не просто сила. Тут силища. Непонятная. Темная. Страшная.
Тоже подумать, ходили себе, улыбались, простые такие людишки, как сатиновые трусы за рупь двадцать. Или не люди? Нелюди, одно слово. До сих пор мороз по коже. И знать про это дядя Сидор категорически ничего не хотел. Лучше не знать. Себе дороже. Это он сразу понял.
Дикторша металлическим голоском объявила посадку на самолет во Франкфурт. Пора было прощаться. Провожали дядю Сидора скромно – верный Гоша и два бригадира, Ерш и Длинный. Прощаясь с хозяином, Гоша расчувствовался, почти прослезился.
– Эх, Федорович… – все время повторял он и по-лошадиному мотал головой. Лицо у него кривилось, как у обиженного ребенка, которого родители оставляют на выходные с нелюбимыми родственниками.
– Ничего, ничего, Гоша. – Дядя Сидор ободряюще похлопывал его по плечу. – Я ненадолго, я скоро. Ты теперь за старшего, бугром будешь, Ерш – твоим замом пойдет. Чтобы все, как я сказал, чтоб комар носа…
Когда объявили посадку, Гоша извлек из кармана плоскую фляжку виски и два пластиковых стаканчика.
– На посошок, Федорович, по христианскому нашему обычаю.
Дядя Сидор с сомнением покосился на фляжку.
– Закусить-то есть? – спросил он.
– Закусить нет. Чего нет – того нет, – отозвался Гоша. – А разбавить есть: Тебе теперь по-европейски привыкать надо.
Гоша вытянул из другого кармана пластиковую бутылочку с содовой.
Выпили. Дядя Сидор по-европейски, виски с содовой, Гоша, как обычно, махнул не разбавляя. Троекратно обнялись на прощание.
– Эх, Федорович… – опять повторил Гоша.
Вроде бы даже слезу смахнул. Или прикидывался?
* * *
Серебристый иностранный лайнер легко разбежался по взлетной полосе и незаметно оторвался от земли. Кондиционированный воздух в салоне был свежим и чистым. Откинувшись в комфортабельном кресле бизнес-класса, дядя Сидор прихлебывал виски с содовой, качеством явно повыше Гошиного угощения. Эх, Гоша, Гоша…
Дядя Сидор знал, что как только он скроется из виду, Гоша немедленно рванет в сортир аэропорта засадить себе на унитазе очередную дозу. Кот помоечный. По всему видно, с утра мается, издергался весь. Только дозу на этот раз он получит по полной. Дядя Сидор обо всем позаботился. Всем дозам дозу получит, улетит так, что дорогу назад забудет. Эх, Гоша, Гоша. Пусть земля ему будет пухом, а гроб – периной.
Про себя он называл это «зачистить» концы. Гошу давно пора было убирать. Знает много, не по его уму столько знать. Дядя Сидор никогда не доверял наркоманам.
Действительно, как только шеф скрылся в направлении пограничного контроля, Гоша рванул в туалет.
С самого утра его мутило, колючий озноб, предшественник ненавистной ломки, уже пробирал все тело. Несмотря на это, Гоша сначала вылил остатки содовой в раковину, прополоскал бутылку, протер от отпечатков туалетной бумагой и выкинул в мусорное ведро.
До своего Франкфурта дядя Сидор, конечно, долетит. И, может, даже пива попить успеет. А дальше – все, дальше капут, хитрый медленный яд, добытый Гошей в столице за немалые деньги, подействует. Не видать хозяину Лазурного берега как своих ушей. Он, Гоша, останется в Марьинске за главного. Он их всех построит, он им покажет небо в алмазах. Колдуны, мать их за обе ляжки. Обо всех ноги вытрет и каждому в карман высморкается. Правильного пацана в погребе мариновать – надо же додуматься.
Расправившись с ядовитой бутылкой, Гоша заперся в туалетной кабинке и наконец-то взялся за шприц. Укололся и блаженно откинулся на прохладный сливной бачок. Теплая волна первого прихода накатила, побежала, закружилась по жилочкам, и жить стало хорошо и уютно.
Сколько их было в его жизни, этих унитазных бачков. Этих туалетных кабинок, где приходилось ширяться, вздрагивая от каждого случайного стука. Ничего, ничего, теперь не будет. Теперь он самый главный.
Наркотик, как всегда, не подвел. Хорошо стало. Приятное блаженство накатилось на него, как теплое море. Волна за волной набегали, растекались, захлестывали. И он погружался в них. Тонул. Все глубже и глубже. Очень сильный приход, понимал он, какой-то слишком сильный. Гоша сам не заметил, как потерял сознание…
– Пошли отсюда, – сказал Ерш Длинному, когда Гоша вприпрыжку скрылся за дверью мужского туалета.
– А Гоша? – не понял Длинный.
– А что Гоша? Не будет больше Гоши. Улетел наш Гошенька далеко и надолго.
Ерш усмехнулся с видом снисходительного превосходства. Ему откровенно нравилось быть начальником.
Они вышли из прохладного, кондиционированного зала в удушливую летнюю жару.
* * *
Пал Палыч нарушал. Превышал скорость так, что машину заносило на поворотах. Засевший в кустах гаишник радостно кинулся ему наперерез. Но, узнав машину и водителя, только погрозил полосатой палкой и махнул рукой: проезжай, мол, быстрей, не вводи в искушение. Его бывший ученик Саша Федоров. У парня были хорошие способности к физике. Теперь вот палкой на дороге машет. Правда, хорошо зарабатывает…
Стрелка спидометра качалась между ста двадцатью и ста сорока. Движок натужно ревел, но тянул. Руль бился под руками, как живая рыба на прилавке. От непривычного напряжения слезились глаза.
Обычно Пал Палыч так не ездил, девяносто по трассе, шестьдесят – в городе, как положено, правила тоже не дураки составляют. Для неуклюжих российских машин наши спокойные правила – самые подходящие, всегда считал Пал Палыч. Постоянно мотаясь по дорогам, много видел он этих гонщиков, отдыхающих по придорожным кюветам рядом с покореженными автомобилями.
В принципе, спешить ему было некуда. Даже наоборот. До назначенного времени оставалось еще полчаса, а ехать – километров двадцать от силы. До деревни Оладушкино. В Оладушкине жил кум Пал Палыча Евгений, крестный дочери, двоюродный брат жены-покойницы. А следовательно, вдвойне родственник. Пал Палыч не то чтобы сильно любил кума Евгения. Но уважал. Евгения всегда все уважали. Правда, никто не любил.
Но дело даже не в этом. В Оладушкино Пал Палыч ехал по заданию. Это очень важно, сказал ему Паисий. Очень, очень важно, несколько раз повторил он. Пал Палыч ему поверил. Ему трудно было не верить.
Задание было простое. Он, Пал Палыч, должен был отъехать от города ровно на пятьдесят километров. И ровно в 15.00 нажать кнопку. И все. Но это очень важно. Очень.
Кнопку Паисий ему дал с собой. Красную круглую кнопку на белой гладкой коробочке. Маленькая коробочка, на ладони умещается, но тяжелая, словно металлическая. А по виду – дешевый пластик.
