Барт вернулся с пивом, Наттолл благосклонно кивнул — спасибо, мол, — не отрывая при этом глаз от статьи на первой странице. Барт вытащил из кармана книгу и принялся за чтение, то и дело откидывая с лица и глаз непослушные волосы. У него в отличие от Наттолла были другие взгляды на жизнь — он хотел заняться чем-нибудь важным и нужным: ну, например, сокрушить до основания нынешнее общество, которое и без того балансирует на грани ядерной катастрофы. Его бледный лоб был всегда наморщен от мысленных усилий — ум Барта беспрерывно занимали проблемы вселенского масштаба. Юношей он, кстати, не отличался подобной серьезностью. Однако не прошло и шести лет со времени окончания школы, как его внешность и характер изменились чуть более, чем полностью — словно нечто вдохнуло бурную жизнь в некогда бездушную машину. На бледном, как свечной воск, лице выделялись яркие-яркие голубые глаза и карминные губы. В сочетании с трупной белизной кожи все это производило на окружающих неизгладимое впечатление.
Наттолл поднял бокал с пивом и хорошо к нему приложился. Потом поднял глаза от газеты и проговорил:
— Ты представляешь? Твои «Жареные пауки» вызвали настоящую сенсацию в оккультных кругах.
— Ух ты! — так и подскочил на месте Барт.
— Давай-ка я тебе прочитаю, — тут его друг на некоторое время замолчал. — Вот, отсюда. «Несколько эзотерических обществ, а также ряд известных экспертов осудили пластинку, выпущенную бирмингемской группой „Жареные пауки“. В одной из композиций в тексте звучат несколько строк подлинного заклинания, которое, как заявил Томас Миллрайт, исследующий традиции черной магии, может быть потенциально опасным. В ответ на дальнейшие расспросы мистер Миллрайт пояснил, что речь идет о ритуале из древнего обряда, отправление которого чревато нешуточными рисками, и что скорее всего эти строчки взяты из редкой магической книги. К счастью, добавил он, часть строк заклинания опущена и не звучит в тексте песни целиком, так что, скорее всего, обычному слушателю ничего не грозит. Однако неофит, только приступающий к занятиям черной магией, вполне способен соблазниться этой сильной формулой — и в таком случае может разразиться беда». Что скажешь, Алан?
— Хммм… Рэй, ну это ж газета. Что еще они могли там написать? Хотя вся эта фигня, которую мы напихали в песню, — это реальная фигня. Ребята специально искали — и вот нашли. Но в общем и в целом пресса в своем репертуаре: им подавай обряды на кладбищах, оскверненные могилы, сердца, пронзенные иглами, и прочую чушь.
— А разве ты сам не увлекаешься оккультизмом?
— Увлекаюсь. Но не чушью, про которую так охотно пишут газетчики. Черная магия — а также белая — занятие не для профанов. Магией занимаются — и, я полагаю, занимаются весьма успешно, — за закрытыми дверями в специально оборудованных тайных местах. Прессу туда не приглашают, поверь мне.
Однако Наттолл уже не на шутку заинтересовался:
— Как-как, ты сказал, называется ваш альбом?
— «Океан разумов». А что? Хочешь купить?
— Нет уж, если я захочу послушать, то возьму пластинку у тебя, — отрезал Наттолл.
— Ах вот оно что, — принялся подначивать его Барт. — А я-то думал, тебе неинтересны группы, прибегающие к дешевым трюкам и выкрутасам!
— Ну, скажем так. Я готов прислушаться к твоим доводам. Давай, завтра вечером тащи пластинку ко мне на квартиру. Посмотрим, так ли она хороша, как ты говоришь.
— Да без проблем, только, пожалуйста, не жди от нее слишком многого. Там всего две песни — «Океан разумов» и «Демоническое», последняя как раз содержит эти самые строчки, вызвавшие столько пересудов.
— Ну, у меня хорошие колонки, так что хай-фай звучание ей только пойдет на пользу, — вежливо сказал Рэй. — Опять же, может, Вельзевула удастся вызвать — всё польза. В общем, до завтра!
И он рассмеялся и поднялся, собираясь уходить.
— Ага, — кивнул Барт. — Тогда — в восемь?
Его вдруг охватило странное чувство — Рэй как-то странно себя повел. Не так, как всегда. Ни с того ни с сего заинтересовался пластинкой — с чего бы это? Впрочем, Барт быстро списал чувство тревоги на работу обострившегося в последнее время воображения: последние недели ему приходилось хлопотать исключительно по материальным поводам, а творческая натура явно брала свое.
II
Алан Барт снял с полки пластинку. Черный конверт матово поблескивал, и на перламутровой поверхности с трудом проглядывала черно-белая фотография — негатив, на самом деле, — обнаженной танцующей девушки в недвусмысленно эротической позе. Он набросил потрепанный плащ и вышел из дома.
Стоя на остановке в ожидании автобуса, Барт все никак не мог избавиться от мыслей о странном поведении Наттолла. Буквально только что он чуть не порвал его в клочки в споре: мол, группы занимаются дешевым трюкачеством вместо того, чтобы заниматься прямым делом и записывать музыку. И вдруг — ни с того ни с сего! — просит дать послушать пластинку. С другой стороны, навряд ли этот спор что-то для Наттолла значил — для него вообще мало что значит в этой жизни. На самом деле, подозревал Барт, друг его затевает спор ради спора и придерживается противоположной точки зрения только для того, чтобы оживить дискуссию.
Автобус пришел и со скрипом тормозов остановился чуть дальше, чем нужно. Ну как всегда. Барту пришлось бежать к дверям. Он занял место на первом этаже сзади и принялся смотреть в окно. Но что бы там ни стояло за капризом Наттолла, здорово будет послушать такой мрачняк на стереосистеме, а не на стареньком проигрывателе. Наттоллу в жизни везло, причем с самого рождения, — он появился на свет в состоятельной семье. У таких всегда все самое лучшее, все по последней моде — а как же иначе. Таким легко скользить над жизнью, не замечая ужасов и уродств окружающего их общества — для них это далекие, иррациональные, странные явления. Их существование не обременяют заботы о пропитании, жизнь течет привольно и спокойно, а мысли занимают лишь сиюминутные фантазии. Так что проблемы, над которыми бьется остальное человечество (к примеру, как заработать и на что жить), к Наттоллу не имеют никакого отношения. Квартира у него была роскошная, а вечеринки — частые, надо сказать, — в ней устраивались и вовсе бесподобные… Кстати, насчет вечеринок… Барт никак не мог выцепить мелькнувшую и тут же скрывшуюся мысль. Нет, не вечеринка, а что-то другое, что-то, что Наттолл делал в квартире…
А вот Барт, кстати, находился в постоянном разладе с обществом. Происхождения он был более чем скромного — Алан родился в рабочей семье. Свое окружение он терпеть не мог и старался, как мог, пробиться к совершенно другой жизни. В конце концов, ему удалось преуспеть, и теперь Барт мог вполне считать себя интеллектуалом — пусть и самоучкой. Они с Наттоллом были полным противоположностями друг другу — во всяком случае, внешне. Однако разница в социальном положении отнюдь не помешала им стать закадычными друзьями — ибо людей может связывать нечто более важное, чем то, что дают происхождение и образование.
Холодный ночной ветер леденил руки Барта, пока тот брел вверх по заметаемой мусором улице. Наконец он добрался до Наттолловой квартиры и дважды позвонил в дверь.
— Алан, привет! Заходи-заходи, — обрадовался ему Наттолл. — Кофе?
— Не откажусь, Рэй. На улице собачий холод, знаешь ли.
— Ага, я смотрю, пластинка у тебя с собой. Но сначала я хочу тебе кое-что показать.
Барт прошел за ним в квартиру — просторную, с огромной гостиной. Комната была обставлена со вкусом, наличие которого трудно заподозрить у такого презирающего условности человека, как Наттолл, тем не менее необычность отделки и меблировки бросалась в глаза. Свет дорогих светильников регулировался легким нажатием кнопки. Вдоль стен, окрашенных в легкий оттенок коричневого, протянулась целая череда хай-фай аппаратов: магнитофон, записывающее устройство, радио — и все остальное. Колонки были выставлены не напоказ, а как положено — невысоко над полом, на деревянных подставках. Обстановку дополняли мягкие, обитые роскошным темно-коричневым бархатом диван и кресла.
И тем не менее общее впечатление от комнаты оставалось каким-то… будоражащим. Словно бы входящий в нее исчезал для мира. Вокруг стояла тишина, готовая в любой момент уступить место звукам музыки. Комната выглядела аскетичной — никаких лишних деталей, украшений и безделушек, — и в то же время мягкие формы и теплые цвета противоречили самой идее суровости. Все навевало мысли о расслаблении и комфорте. Возможно, комната служила двоякой цели? Воистину, странное, необычное место, в котором не хотелось оставаться в тишине, и рука сразу тянулась к музыкальному центру, чтобы без промедления погрузиться в волны звука.
— Погляди-ка, что у меня есть, — сказал Наттолл. — А я пока займусь кофе.
