После доклада начались прения, в ходе которых чуть не забыли о цели собрания — выработать Тихону автобиографию.
Некоторое время ушло на расспросы самого Тихона о родителях и трудовой деятельности до семнадцатого года; в ответ слышались только частушки и стихи, которым Гренадеров научился от дяди Сани и наркома Потрошилова, поскольку больше он ничего не знал, заявить же, что он крутой кент, было опасно.
Друбецкой-заде вовремя напомнил собравшимся о девственной чистоте юношеского сознания.
По поводу происхождения мнения разошлись — из бедной семьи Тихон или из беднейшей? Наконец пришли к соглашению, что отец был из беднейших, а мать, так уж и быть, из бедных.
У добрых людей бывает генеалогическое дерево; у Тихона же Гренадерова в охотку и с легкой руки обитателей и санитаров зашумела, загудела целая роща. Поначалу шли бедняки, голота и незаможники. Сентиментальный Васичкин рассказал даже страшную историю о том, как Тихонов папаша пропил сыновние валенки, отчего маленький Тихон поморозился и потерял ноги. Тихон возмутился, стал совать Васичкину под нос совершенно целые ноги, да так неаккуратно, что разбил этот нос.
Пушкинист Рогозулин заикнулся, что в родню парню для разнообразия не худо подкинуть несколько дворянства, особенно служилого — теперь можно. «Военных! Военных!» — кричал нарком Потрошилов. Обильно потекла голубая кровь, зазвучали выстрелы и полонез, кто-то, забывшись, заговорил по-французски. Павел Янович еще пару раз метнул в кого следует табуретки и заявил, что происхождение Тихона должно быть не только беднейшим, но и многонациональным, и уходить корнями во все республики, даже автономные. Этим широко воспользовался Семен Агрессор и под шумок протолкнул в родословную Тихона бабушку Эсфирь Наумовну, бедней которой сроду не было. Терентий Тетерин не успел перехватить маланскую бабушку и для компенсации ввел с отцовской стороны иеромонаха Илиодора. Атеист Фулюганов матерно возразил и сложил пальцы кукишем.
Шум усилился, по рядам забегали дружинники с ковшами успокоительного. Павел Янович своей властью кооптировал в родню для верности Прудона и Антидюринга. Возразить никто не посмел, да и не всякий знал эти дорогие имена.
Собрание затянулось глубоко за полночь. В конце концов пришли к окончательному варианту и тут же его засекретили, да так, что никто и сообразить больше не мог, кто такой Тихон Гренадеров и откуда он взялся на нашу голову. Впрочем, такова была участь всех официальных документов в Заведении.
На большом экране возник спросонья Кузьма Никитич. Все испуганно затихли и услышали:
— …являясь верным помощником и неустанным резервом… молодость и кронштадтский лед… семь органов на знамени… лучшие сыновья и дочери… стройки Сибири… и его возводить молодым… тлетворному влиянию… активная жизненная позиция… эту песню не задушишь, не убьешь… По волнам, волнам, волнам! Женский труп несется!! А на палубе матрос!!! Весело смеется!!!!
Друбецкой-заде сильно ахнул и побежал в палаты начальства, включившегося не вовремя.
Но скандалы на этом не закончились: со страшным звоном прибежал со своего персонального этажа маршал Пирогов (глава о маршале Пирогове изъята по многочисленным просьбам виднейших военачальников) и громко закричал, что у него украли любимую медаль «За отличие в мазурке». Медалью этой он особенно дорожил, получив ее в нежном офицерском возрасте. Тихон страшно перепугался: эту самую медаль он только вчера выиграл у маршала в чику.
Изо рта маршала выделялись натуральные кощунства: он утверждал, например, что медаль похищена головорезами из санитарной службы по приказу Кузьмы Никитича, без конца ревнующего к маршальской славе. Самое время было подвергнуть героя прижизненной мумификации, да у начальства, видно, были другие планы: маршала тут же, не выходя из холла, утешили, вручив ему в торжественной обстановке медаль «За утерю медали „За отличие в мазурке“». Тихону Гренадерову новая награда крепко понравилась, и он положил себе выиграть ее тоже как можно скорее в чику.
В одно прекрасное утро, когда Тихон Гренадеров с большим интересом просматривал сны из своей прежней жизни, напрасно стараясь запомнить хоть малость, его до сирены, до света стали поднимать и тормошить. Это был Шалва Евсеевич.
— Подъем, сынок! — скомандовал он. — Праздник нынче вышел! Все как один примем посильное участие, личным примером воодушевим…
Нарком Потрошилов покосился на дядю Саню Синельникова, но тот уже поднимался, ворча в том смысле, что, кабы не освященная веками традиция, никто и никогда бы его, дядю Саню, никуда не сподвигнул.
— Новый год! — обрадовался Тихон, припомнив кое-что.
— Глуп же ты, братец! — сказал Шалва Евсеевич. — Это праздник отсталых людей, Новый год-то твой. А у нас тут свой праздник, народный! Такого праздника ни у одного народа нет!
Дядя Саня заметил, что у наиболее отсталых племен Огненной Земли такой праздник как раз очень даже есть, только там он кончается свальным грехом и актами каннибализма.
— Нынче День Выдвижения! — объявил наконец Шалва Евсеевич, сорвал пломбу со стенного шкафа и вытащил три комплекта праздничных, в гвоздичку, пижам.
— Только в этот день и надеваем, сынок! — похвастался он.
Заработал экран. На экране Кузьма Никитич облачался точно в такую же пижаму. Ему пособляли Друбецкой-заде и Залубко, облаченные в аналогичную униформу.
— …наконец настал… — обрадовал всех Кузьма Никитич. — …народы мира, затаив дыхание… все люди доброй воли… вся планета слышит пульс… символизирует торжество демократических начал… от Карпат до Сахалина… Бродяга к Байкалу подходит! Рыбацкую лодку берет!! Угрюмую песню заводит!!! О Родине прямо поет!!!!
Шалва Евсеевич растолковал Тихону и нам, что праздник Выдвижения возник на заре времен и символизирует выдвижение Кузьмы Никитича Гегемонова в номенклатуру. В те дни обитатели ничем не отличались друг от друга, даже личиками были похожи. Среди них царили хаос и неуставные взаимоотношения. Постепенно из хаоса стал выдвигаться Кузьма Никитич, бывший ранее всего лишь одним из многих. Постепенно движение масс становилось все более упорядоченным, и вот Кузьма Никитич путем свободного волеизъявления был, наконец, выдвинут из самой гущи на самый верх и закрепился там с помощью целого ряда пленарных мероприятий. А чтобы не забывал руководитель вроде Володи, откуда именно он был выдвинут, и устраивается ежегодно этот день всеобщего равенства.
Дядя Саня добавил, что теоретически, по второму закону диалектики, выдвинуться в этот день может любой и каждый из обитателей, хотя бы и Тихон Гренадеров, потому и надо всем одеваться поприличней. Практически же так не бывает, но надежда сохраняется, потому что больше у людей ничего нет.
Был, правда, случай, когда в Заведении попробовали провести выборы как у людей — с урной, бюллетенями, пионерами и тайным голосованием. Но, к сожалению, обитатели злоупотребили доверием и неизвестным органам пришлось подменить урну, так что счетная комиссия нашла там вместо бланков с матюками прах совершенно постороннего человека. По итогам проделанной работы комиссия была удостоена прижизненной мумификации.
…Все трое, подчепурившись, вышли в коридор, окружили бак с успокоительным и как следует приложились. Тихон никак не мог привыкнуть, что лекарство такое горькое и жжется. Пока юноша откашливался и ему стучали по спине, их приметили санитары, вручили транспарант и портрет малоизвестного мужчины с бакенбардами и в горлатной шапке.
Дядя Саня сказал, что портреты кого попало он носить не будет. Санитары без разговоров скрутили его и вкатили болючий укол, а портрет просто-напросто привязали к спине. Дядя Саня, постанывая, все же требовал разъяснения, чей именно портрет он должен нести и каковы заслуги портретированного перед международным рабочим движением. Санитары, которых теперь не отличить было от всех добрых людей, сказали, наконец, что картина изображает дважды Героя Политического Труда Николая Султанатовича Казыдло на даче ВЦСПС, а кто он такой — не дяди Сани собачье дело.
Тем временем Тихон и Шалва Евсеевич развернули кое-как транспарант, слабо украшенный надписью:
«Все счастье земли — за трудом!»
Дядя Саня прочел вслух и добавил:
— Н-да. Не зря Иван Алексеевич покойный говаривал, что у Валерия Яковлевича голова похожа на чайник. Чайник и есть!
Шалва Евсеевич обиделся: лозунг-де политически грамотный, а что он грамматически неграмотный, дело наживное.
— Нечего, нечего толпиться! — ругались санитары. — Внизу толпиться будете!
Внизу и правда толпились, причем в необыкновенном количестве. Считать людей, конечно, было запрещено, да и не всякий умел.
Тем временем Кузьма Никитич с помощью черного хода тоже вышел во двор. Окружали его человек сорок санитаров. По традиции вообще-то полагалось, чтобы выдвигали Гегемонова простые обитатели, чтобы процесс-то был естественный. Но как-то раз, когда снова случился недовоз кирзы, Кузьму Никитича стали выдвигать так активно, что наставили синяков и мало не поломали ребра. С тех пор пришлось разработать систему безопасности: санитары путем украшенных шипами налокотников оттесняли обитателей от начальства, а сами, умело действуя нежными плечами, как бы переливали Кузьму Никитича с места на место.
