Он хохотал, как Санта–Клаус из универмага, когда его взгляд упал с небес на его же собственный газон, и он углядел забытые Пламмером газеты, так и оставшиеся под живой изгородью.
Войдя в дом, он опять позвонил верховному гофмейстеру — с тем же результатом. Потом он позвонил домой Пламмеру, чтобы дать ему знать, где затерялось недоставленное адресатам. Но и там линия была занята.
Он звонил попеременно то Пламмеру, то верховному гофмейстеру еще четверть часа, пока, наконец, не услышал длинные гудки.
— Алло? — сказала миссис Пламмер.
— Это мистер Гельмгольтц, миссис Пламмер. Уолтер дома?
— Был тут минуту назад, звонил по телефону, но только что вылетел пулей.
— Искал свои газеты? Он оставил их под моей спиреей.
— Вот как? Господи, я понятия не имею, куда он пошел. Он ничего про газеты не говорил, но, кажется, я слышала что–то про продажу кларнета. — Она вздохнула, потом рассмеялась. — Имея собственные деньги, дети становятся ужасно независимыми. Он никогда мне ничего не рассказывает.
— Ну… тогда скажите ему, что, на мой взгляд, даже лучше, что он продал кларнет. И скажите ему, где газеты.
Что Пламмер наконец прозрел относительно своей карьеры в музыке, было неожиданной и приятной новостью. Теперь дирижер набрал номер из телефонного справочника ради новых приятных новостей. На сей раз он дозвонился, но к разочарованию своему узнал, что верховный гофмейстер только что уехал по какому–то делу ложи.
Многие годы мистер Гельмгольтц умудрялся сохранять улыбку и не терять головы на репетициях оркестра «В». Но на утро после бесплодных попыток разузнать что–либо о большом барабане «Рыцарей Кандагара», защитные барьеры спали, и ядовитая музыка проникала до глубин его души.
— Нет, нет, нет! — в муках кричал он.
Он швырнул дирижерской палочкой о кирпичную стену.
Упругая палочка отскочила от кирпича и ударилась о пустой складной стул на задах секции кларнета — о пустой стул Пламмера.
Подбирая палочку, мистер Гельмгольц неожиданно поймал себя на мысли, что его очень тронул символ незанятого стула. Никто больше, каким бы бездарным он ни был, не смог бы занимать последний стул в оркестре так хорошо, как Пламмер. Подняв взгляд, мистер Гельмгольтц обнаружил, что многие оркестранты вместе с ним вглядываются в стул, словно и они тоже ощущали: исчезло нечто великое — в фаталистическом смысле, — и жизнь потому станет немного скучнее.
В десятиминутный перерыв между репетициями оркестров «В» и «Б» мистер Гельмгольтц поспешил к себе в кабинет и попытался снова связаться с верховным гофмейстером «Рыцарей Кандагара». Тщетно!
— Один бог знает, куда он на сей раз подевался, — сказали мистеру Гельмгольтцу. — Он заскочил, но сразу ушел. Я передала, что вы звонили, так что он, наверное, вам перезвонит, когда у него будет свободная минутка. Вы ведь джентльмен с барабаном, верно.
— Именно… джентльмен с барабаном.
В коридоре визжали звонки, возвещая начало нового урока. Мистеру Гельмгольтцу хотелось остаться у телефона, пока не поймает верховного гофмейстера и не заключит сделку, но оркестр «Б» ждал, а после него будет оркестр «А».
На него снизошло озарение. Он позвонил в «Вестерн Юнион» и послал гофмейстеру телеграмму с оплаченным ответом и предложением пятидесяти долларов за барабан.
Но во время репетиции оркестра «Б» ответа не последовало. Не прибыл он и к середине репетиции оркестра «А». Музыканты, народ чуткий и нервный, сразу поняли, что их дирижер не в своей тарелке, и репетиция шла плохо. Мистер Гельмгольтц остановил марш на середине, так как кто–то тряс снаружи большие двойные двери в дальнем конце репетиционного зала.
— Ладно, ладно, давайте подождем, пока гам не стихнет, не то нам самих себя не слышно, — сказал мистер Гельмгольтц.
В этот момент посыльный подал ему телеграмму. Мистер Гельмгольтц вскрыл конверт, и вот что он прочел:
«БАРАБАН ПРОДАН ТЧК ЧУЧЕЛО ВЕРБЛЮДА НА КОЛЕСАХ ПОДОЙДЕТ ВПР ЗНК».
Двойные двери распахнулись с визгом ржавых петель. Холодный осенний ветер забросал оркестр листьями. В огромном проеме стоял Пламмер, запыхавшийся и потеющий, впряженный в барабан размером с луну в осеннее равноденствие!
— Знаю, сегодня не день проб, — сказал Пламмер, — но я подумал, может, в моем случае вы сделаете исключение.
Он вошел с величавым достоинством, за ним раскатисто жаловалась его гигантская упряжка.
Мистер Гельмгольтц бросился ему навстречу. Он обеими руками сдавил правую Пламмера.
— Пламмер, мальчик мой! Ты нам его добыл! Какой ты молодец! Я тебе возмещу! Сколько бы ты ни заплатил, возмещу, — воскликнул он и от радости опрометчиво добавил: — И с лихвой, ты в накладе не останешься. Какой ты молодец!
— Продать барабан? — сказал Пламмер. — Я вам его подарю, когда закончу школу. Я хочу только играть на нем в оркестре «А», пока я здесь.
— Но, Пламмер, — сказал мистер Гельмгольтц, — ты же ничего в барабанах не смыслишь.
— Буду усердно практиковаться, — ответил Пламмер.
Он начал задвигать свой инструмент в проход между тубами и тромбонами, в строну секции ударных, и изумленные музыканты поспешили потесниться.
— Минутку, — сказал мистер Гельмгольтц, хмыкая, словно Пламмер пошутил, и прекрасно понимая, что это не так. — Играть на барабане не значит колотить по нему, когда заблагорассудится, знаешь ли. Нужны годы, чтобы научиться быть барабанщиком.
— Ну, — протянул Пламмер, — чем скорее начну, тем скорее научусь.
— Я хотел сказать, что, боюсь, ты еще некоторое время будешь не готов для оркестра «А».
Пламмер перестал возиться с инструментом.
— Сколько еще? — спросил он.
— Э… эдак годика через два, наверное. А пока ты мог бы одолжить свой барабан оркестру. Пока не будешь готов.
Все тело у мистера Гельмгольтца зазудело под холодным взглядом Пламмера.
— После дождичка в четверг? — сказал наконец Пламмер.
Мистер Гельмгольтц вздохнул.
— Боюсь, вроде того. — Он качнул головой. — Именно это я пытался тебе объяснить вчера. Никто не способен делать хорошо все, и нам всем приходится жить со своими недостатками. Ты отличный парень, Пламмер, но ты никогда не станешь музыкантом — даже за миллион лет. Тебе остается только то, что время от времени приходится делать всем нам: улыбнуться, пожать плечами и сказать: «Ну, еще одно дело не по мне».
В уголках глаз Пламмера выступили слезы. Он медленно пошел к дверям, барабан волочился за ним следом. На пороге он помедлил с еще одним тоскливым взглядом на оркестр «А», в котором для него никогда не будет места. Он слабо улыбнулся, пожал плечами.
— У одних есть восьмифутовый барабан, — сказал он, — у других нет. Такова жизнь. Вы отличный человек, мистер Гельмгольтц, но барабан вы не получите — даже за миллион лет, потому что я подарю его маме, пусть превратит в кофейный столик.
— Пламмер! — воскликнул мистер Гельмгольтц.
Его жалобный голос потерялся за грохотом и дребезжанием большого барабана, когда он следовал за своим маленьким хозяином по бетонной подъездной дорожке школы.
Мистер Гельмгольтц побежал за ними. Пламмер и его барабан остановились на перекрестке подождать, когда загорится зеленый. Мистер Гельмгольц догнал Пламмератам и схватил за локоть.
— Нам нужен этот барабан, — пропыхтел он. — Сколько ты хочешь?
— Улыбнуться! — сказал Пламмер. — Пожать плечами! Это я и сделал. — Пламмер повторил все еще раз. — Видите? Я не могу попасть в оркестр «А», вы не можете получить барабан. Кому какое дело? Это — часть процесса взросления.
— Но ситуация–то тут иная! — сказал мистер Гельмгольтц. — Совершенно иная!
— Вы правы, — ответил Пламмер. — Я взрослею, а вы нет.
Зажегся зеленый, и Пламмер оставил мистера Гельмгольтца пораженно стоять на тротуаре.
Мистер Гельмгольтц снова за ним побежал.
— Пламмер, — сипел он, — ты никогда не сможешь играть на нем хорошо.
— Досыпьте соли на рану, — сказал Пламмер.
— Но только посмотри, как здорово ты его тянешь, — сказал мистер Гельмгольтц.
— Досыпьте соли на рану, — повторил Пламмер.
— Нет, нет, нет, — сказал мистер Гельмгольтц. — Вовсе нет. Если школа получит барабан, тот, кто будет его тянуть, будет таким же полноправным и ценным членом оркестра «А», как и первый кларнетист. Что, если барабан опрокинется?
— И он получит букву оркестра, если барабан не опрокинется? — сказал Пламмер.
А мистер Гельмгольтц сказал так:
— Не вижу препятствий.
Бедный маленький богатый город
У Ньювелла Кади был лоск, деньги, влияние и располагающая внешность слегка идеализированного Юлия Цезаря средних лет. Но главное, что у него был талант, талант поистине бесценного свойства — и этот талант заставлял владельцев крупных предприятий гоняться за ним с настойчивостью умирающих султанов, предлагающих половину царства за средство от их болезни.
