— Да, это наводило на мысль, — согласилась Полли.
— Многие мужчины умеют готовить! — горячо возразила Маникль.
— Да, но не солдаты и не с таким энтузиазмом. И без маринада.
— Ты кому-нибудь сказал? — спросила Маникль, краснея.
— Нет, — ответила Полли — в общем, не покривив душой. — Слушай, у тебя хорошо получалось, мне бы ничего и в голову не пришло, пока ты не сказала «елочки».
— Да, да, знаю, — шепнула Маникль. — Я научилась рыгать, ходить по-дурацки и даже ковырять в носу, но меня не так воспитывали, чтобы я сквернословила, как вы, парни!
Мы, парни, подумала Полли.
— Мы грубые распущенные солдафоны, — заметила она. — Либо ругайся — либо уходи. Э… а зачем ты вообще пошла на войну?
Маникль рассматривала сырую каменную раковину, как будто странная зеленая слизь и в самом деле очень ее интересовала. Она что-то пробормотала.
— Что-что? — переспросила Полли.
— Я ищу своего мужа, — чуть громче повторила Маникль.
— О боги. И давно вы женаты? — без задней мысли спросила Полли.
— Мы не успели… — пискнула Маникль.
Полли посмотрела на ее пухлую фигурку. О боги, боги. Главное — не терять головы.
— А ты не думаешь, что…
— Только не говори, что я должна вернуться домой! — сказала Маникль, резко оборачиваясь. — Там меня не ждет ничего, кроме позора! Я не вернусь! Я пойду на войну и найду его! И никто мне не помешает, Оззи! Никто! Так уже бывало, и все закончилось хорошо! Об этом даже в песне поется!
— О да, — сказала Полли. — Да. Помню.
Менестрелей нужно убивать.
— Кстати говоря, вот это тебе наверняка пригодится…
Она достала из сумки скатанные в трубочку шерстяные носки и молча протянула Маникль. Полли понимала, что рискует, но чувствовала некоторую ответственность за человека, который подчинился внезапной прихоти, не озаботившись планом.
По пути к своей койке она заметила Уолти Гума, который вешал маленький портрет Герцогини на крючок в облупленной стене, прямо над изголовьем. Он воровато огляделся, не заметив Полли в потемках, и быстро сделал перед портретом книксен. Вместо поклона.
Полли нахмурилась. Четыре. Впрочем, она почти не удивилась. Но у нее осталась только одна пара чистых носков. Скоро всему отряду придется надевать сапоги на босу ногу.
Полли умела определять время, глядя на огонь. Рано или поздно учишься угадывать, давно ли он горит. Поленья в очаге покрылись серым пеплом, но под ними рдели угли. Полли сообразила, что время подходит к полуночи.
Судя по звукам, никто не спал. Полли два часа пролежала на хрустящем соломенном тюфяке, глядя в темноту и прислушиваясь к движениям под своей спиной. Она бы вообще не стала вставать, но какое-то существо, скрытое в соломе, попыталось отодвинуть ее ногу в сторону. И вдобавок пришлось обойтись без одеяла. В казарме были одеяла, но Три Куска предупредил, что лучше их не брать, если не хочешь заразиться чесоткой.
Капрал оставил зажженную свечу. Полли перечитала письмо брата и еще разок взглянула на клочок газеты, подобранный на дороге. Слова обрывались, и Полли сомневалась, что все поняла правильно, но ей не нравилось само звучание. «Вторже» было особенно неприятно.
Она сохранила и еще один клочок бумаги. Полли была не виновата, это произошло по чистой случайности, когда она стирала белье Блуза, — разумеется, предварительно вывернув карманы. Всякий, кто однажды пытался расправить разбухшую и полинявшую бумажную сосиску, которая некогда была банкнотой, не захочет проделать это вторично. В кармане лейтенанта Полли нашла сложенный листок. Разумеется, не обязательно было его разворачивать, а если уж развернула — то не обязательно читать. Но некоторые вещи случаются сами собой.
Видимо, Блуз сунул письмо в карман рубашки и забыл, когда переодевался. Не было никакой необходимости перечитывать его теперь, но Полли, при свете свечи, все-таки это сделала.
Дорогая Эммелина, меня ждут Слава и Удача. Прослужив в чине младшего лейтенанта всего восемь лет, я получил повышение, и мне дали отряд. Теперь в Департаменте постельного белья и фуража не останется офицеров, но я разъяснил капралу Дреббу суть новой системы делопроизводства. Не сомневаюсь, он справится.
Конечно, я не могу входить в подробности, но, по-моему, у меня появилась отличная перспектива. Мне не терпится «ринуться на врага». Я достаточно смел — и надеюсь, что имя Блузов войдет в анналы военной истории. Пока что я освежаю в памяти «приемчики» и убеждаюсь, что все помню. Более того, после повышения мое жалованье увеличилось на целый шиллинг в день плюс три пенса на фураж. В связи с этим я приобрел «скакуна» у мистера Честного Джека Слэкера, очень забавного джентльмена, хотя, боюсь, он несколько преувеличил, описывая «стати» моего коня. Тем не менее я «продвигаюсь», и, если Судьба улыбнется мне, скоро наступит день, когда
К счастью, на этом послание обрывалось. После некоторых размышлений Полли осторожно смочила листок водой, быстро высушила у потухающего огня и сунула в карман выстиранной рубашки. Она сомневалась, что Блуз выругает ее, даже если заметит, что денщик не вынул письмо перед стиркой.
Итак, счетовод и изобретатель новой системы делопроизводства. Восемь лет в чине лейтенанта, и это в военное время, когда повышают быстро. Человек, который заключает в кавычки любое слово, которое кажется ему хоть немного «просторечным». Новичок-фехтовальщик. Такой близорукий, что он купил лошадь у Джека Слэкера, подбиравшего свой товар на ярмарочных свалках и продававшего наскипидаренных старых одров, у которых отваливались ноги, прежде чем покупатель успевал добраться до дома.
И это наш командир.
Борогравия терпела поражение. Все это знали, но никто не говорил. Как будто людям казалось, что ничего не случится, если не произносить страшное слово вслух. Борогравия проигрывала войну, и их отряд, необученный и необстрелянный, обутый в сапоги, снятые с мертвецов, мог лишь приблизить финал. Половина новобранцев — девушки! Из-за какой-то идиотской песенки Маникль отправилась на войну искать отца своего будущего ребенка — даже в мирное время это рискованная затея. Дылда потащилась вслед за возлюбленным — да, очень романтично, но только до начала боя. А она…
…ну да, Полли тоже знала ту старую песню. И что? Поль был ее братом. Она всегда за ним присматривала, даже в раннем детстве. Мама работала не разгибаясь — как и все в «Герцогине», — поэтому Полли стала старшей сестрой для брата, который родился полутора годами раньше. Она учила его сморкаться и выводить буквы; когда мальчишки, склонные к жестоким развлечениям, завели Поля в лес, она отправилась его искать и нашла. Всюду бегать за братом было ее обязанностью — а потом вошло в привычку.
Ну… и не только поэтому. После смерти отца «Герцогиня» перейдет к другой ветви семейства, если в роду Полли не будет мужчины, способного унаследовать трактир. Так гласил закон, коротко и ясно. Нугган утверждал, что мужчины должны наследовать «мужское добро», то есть постройки, деньги и домашний скот, кроме кошек. Женщинам дозволяется наследовать «женское добро» — в основном мелкие ювелирные украшения и прялки, которые передавались от матерей к дочерям. Женщина уж точно не может стать владелицей большого процветающего трактира.
«Герцогиня» перейдет к Полю, если он жив; в противном случае трактир достался бы мужу Полли, будь она замужем. Поскольку замужество на повестке дня не стояло, Полли обязана была найти брата. Поль до конца жизни радостно таскал бы бочонки с пивом, а она бы заправляла «Герцогиней». Но если она останется одна, без мужчины, то трактиром завладеет пьяница-кузен Влопо, и лучшее, что ей светит, — зыбкая возможность жить в «Герцогине» из милости.
Но все это были не главные причины. Хотя, несомненно, причины. Главная заключалась в самом Поле. Она всегда находила брата и приводила домой.
Полли посмотрела на кивер, который держала в руках. В кладовой были шлемы, но, поскольку на них зияли дыры от стрел или огромные прорубы, новобранцы молча предпочли кивера. Если нам так и так суждено умереть, по крайней мере, зачем наживать головную боль. На кивере красовался полковой знак — пылающий сыр. Может быть, когда-нибудь она узнает, в чем смысл эмблемы. Полли надела кивер, взяла ранец и стираное белье и вышла в темноту. Луна скрылась, снова появились облака. Перебегая площадь, Полли вымокла до костей: дождь шел горизонтально.
Она толкнула дверь и при свете одинокой оплывшей свечи увидела… хаос. На каменных плитах пола валялась одежда, шкафы стояли открытыми. С лестницы, держа в одной руке саблю, а в другой фонарь, спускался Джекрам.
— А, это ты, Перкс, — сказал он. — Эти сукины дети собрали пожитки и удрали. Даже Молли. Я слышал, как они уходили. Судя по звуку, толкали тележку. А ты что тут делаешь?
