— Все, хватит! — Я выпускаю из рук ткань, оборачиваюсь к королеве, чтобы сказать ей, что сдаюсь.
Огни, уголком глаза я вижу сквозь кружево огни. Я на улице.
— Я на улице! — кричу я во все горло. — Эти чертовы накидки!
Слышен скрежет шин. Кто-то хватает меня за локоть, и я вспоминаю сведения из начальной школы.
— Количество пешеходов, пострадавших в дорожно-транспортных происшествиях в Кабуле в четырнадцатом веке хиджры… — начинаю я и внезапно, не успев закончить, оказываюсь лежащим на спине, на мостовой, мне не хватает воздуха. Пахнет примятой травой. Надо мной в ночи сверкают огни города.
Вокруг раздаются женские голоса:
— Она ранена?
— Кто-нибудь, вызовите «скорую»!
Огни несутся прямо на меня, разбухают и заполняют весь мир.
Я слышу их, хотя ничего не вижу.
— Температура сорок и пять, — произносит врач, и звук такой, словно она говорит в микрофон. — Пульс сто десять. Давление…
— Возможно, это какая-то разновидность аутоиммунной реакции. — Другой женский голос, знакомый мне. Прекрасный арабский, как у ученого.
— Мариам? — каркающим голосом выговариваю я.
Она кладет руку мне на лоб — ладонь крепкая и прохладная.
— Доктор Орбэй позвонила мне, — говорит Мариам. — Они нашли ее адрес в твоем мешке. А теперь молчи, Язмина. Я о тебе позабочусь.
Врач перебивает ее:
— …сто пятьдесят на восемьдесят. Если вы правы… — (Я представляю, как она качает головой.) — Здесь мы мало чем можем помочь, разве что стабилизировать ее состояние. Возможно, за пределами планеты удастся сделать что-нибудь.
Закрыв глаза, я снова вижу арку. Кольцо ускорителя, место прыжка для звездолетов. Кольцо Ипполиты было уничтожено в начале карантина. Но оно все еще там. Это не место, это скорее ворота.
Куда?
Я снова вспоминаю Ланселота, застывшего у дверей часовни Грааля, одаренного видением того, к чему ему не дано было прикоснуться.
Сестры раздевают меня, моют, снова заворачивают во что-то — похоже, в мягкие одеяла, хотя моей воспаленной коже они кажутся сотканными из проволоки. Я ожидаю реакции на свое обнаженное тело, — шок? гнев? отвращение? — но ничего не происходит.
В вену мне вонзается игла.
Я почти засыпаю.
Я ошибался, считая свою собственную жизнь реальной, а жизнь Ипполиты — нереальной, разделяя «себя» и «другое» — Ипполиту. Вот что пытались сообщить мне анализаторы.
Нет такого прошлого, которое в каком-то смысле не было бы ложью. Наши представления о прошлом искажены памятью и воображением. История и пропаганда помогают сознательно искажать его. Причинно-следственная связь нарушается не только всякий раз, когда звездолет одним прыжком преодолевает пространство и время. Мы наблюдаем это нарушение всякий раз, когда видим неполные записи о прошлом нашим ограниченным современным взглядом, приписывая им предчувствие будущего, которое есть наше настоящее — которое мы сами не видим и не понимаем полностью, лишь в виде несовершенных фрагментов. Мы говорим себе, что ищем истину, а на самом деле стремимся лишь к правдоподобию.
Я назвал историю Ипполиты виртуальной, но это лишь вопрос семантики. Возможно, ее создала причинно-следственная аномалия, возможно, аномалия лишь связала нас с чем-то, что уже существовало, где-то, как-то — теперь, думаю, это не имеет значения.
У женщин Ипполиты есть своя собственная история, и в ней нет места мужчинам.
Моего существования достаточно, чтобы опровергнуть эту историю.
Существования Ипполиты достаточно, чтобы доказать ее истинность.
Я — погрешность в вычислениях, скрытое допущение, которое сводит на нет доказательство.
Вот почему я умираю. Чтобы исчезла ошибка в уравнении.
— Тсс, — говорит Мариам по-арабски, кладя мне на лоб влажную ткань.
Должно быть, я произнес что-то вслух.
— Осталось недолго, — шепчу я. — Когда конец придет, он придет быстро.
Интересно, что произойдет, если Ливэн запустит свои ракеты отсюда. Будут ли ждать их лейтенант Эддисон и «Упорный»? А если нет — если выпущенные ракеты окажутся вообще в другом пространстве-времени, пронзая другие измерения, — что это будет означать? То, что Ипполита — такой же гордиев узел с этой стороны, как и с другой?
Если узел и завязан, то он завязан на этой стороне.
— Доченька, — говорит Мариам, — молчи.
А существует ли та, другая сторона? Существовала ли она когда-нибудь? Как мне доказать это?
Я пытаюсь вспомнить имя пророка из Корана, того, чью сестру евреи и христиане называли Мариам.[233] Имя женщины, которую я встретил в транзитной гостинице Эревона, которая занимается производством фильмов. Она вывела сынов Израилевых из Египта, но умерла на берегах Иордана. Когда я выбирал себе имя, нужно было взять имя этой женщины, а не «Язмина».
Мариам кладет свою руку в мою. Я пытаюсь вспомнить, знает ли она, что я мужчина.
— Тише, доченька, — снова говорит она.
«Сын», — пытаюсь я поправить ее, но слово ускользает от меня.
Доминик Грин
Атомная мина[234]
Ни для кого не секрет, что захоронения боеприпасов уже сейчас представляют собой глобальную угрозу: почти ежедневно в разных странах мира взрываются необезвреженные снаряды, калеча людей и унося жизни. В будущем, с появлением более разрушительных и изощренных видов оружия, ситуация вряд ли изменится к лучшему. Скорее всего, автор этого рассказа прав, утверждая, что перспектива еще менее оптимистична…
— Мистер, нам сюда.
Девочка потянула Мативи за рукав, и они свернули за угол. Улица, на которой они оказались, была изрыта воронками. Везде валялись мины величиной с ноготь и поражающей силой, достаточной для того, чтобы разнести их обоих на кусочки еще более скромных размеров. Эти мины могли ждать своего часа десятки лет.
Для восстановления разрушенных кварталов строительные компании, как правило, использовали неповоротливых трактороботов. Их модели постепенно совершенствовались — компания «Робоконго» уверенно лидировала среди экспортеров Центральной Африки. Однако белые и те из местных, что побогаче, держались подальше от этой части города — они предпочитали сидеть в центрах дистанционного управления роботами, которые строили дома для бедных. А тем предстояло жить в постоянном страхе: топнешь ногой посильнее — того и гляди, какая-нибудь мина, оставшаяся под фундаментом твоего дома, заявит о себе.
До этой улицы у трактороботов, видимо, пока не дошли руки: повсюду валялись обломки бетонных плит, битый кирпич и поржавевшие искореженные таблички, все еще уведомлявшие о том, что В ЗДАНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН! СКЛАД ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ЛАБОРАТОРИИ и даже что ПРАВИТЕЛЬСТВО ЗАНЯТО ДЕЛАМИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ, НЕ МЕШАТЬ!
— Идемте, мистер, — сказала Мативи его юная проводница. — Сейчас вы сами во всем убедитесь. А потом вы еще должны со мной расплатиться.
— Стой, где стоишь! — крикнул Мативи. — Не двигайся! Он поспешно достал из кармана миноискатель фирмы «Noli Timere».[235] Огромный опыт военных специалистов свидетельствовал о том, что этот прибор оказывался эффективен только в половине случаев, но половина все-таки лучше, чем ничего.
Сначала Мативи включил его на неполную мощность — ведь поблизости могли находиться ультрасовременные мины, которые реагировали на сигнал миноискателя. Датчик молчал. Мативи просканировал миноискателем участок вокруг себя — опять ничего. Тогда он добавил мощности и снова взглянул на датчик. Обнаружилась всего одна малая противопехотная авиамина на другом конце улицы.
— Эмили, видишь вон тот дом? — указал Мативи. Девочка кивнула.
— Не ходи туда, там мина. Очень большая. Никогда туда не ходи, ты можешь погибнуть.
Эмили кивнула.
— И все равно она гораздо меньше той штуки, которая забрала Клода, — сказала она.
Мативи не стал спорить.
— Так ты говоришь, та штука все еще там?
— Она всегда там — с тех пор, как я себя помню. Все знают, что она там. И взрослые тоже знают. Когда был СПИД, они даже избавлялись от мертвых с ее помощью, чтобы больше никто не заразился. Некоторые были даже не до конца мертвые.
— Но ведь от трупов нельзя заразиться СПИДом, — удивился Мативи.
— Это вы так думаете, — возразила Эмили.
Мативи понял, что она имеет в виду. Пятнадцать лет назад Африка подверглась сильнейшим бомбовым ударам самыми разными видами оружия, в результате чего ВИЧ вполне мог мутировать настолько, чтобы теперь передаваться воздушно-капельным путем. Наука знает подобные примеры: в свое время так мутировала риккетсия геморрагической лихорадки. В результате внезапная вспышка заболевания за один день опустошила все банки крови Йоханнесбурга, а позднее привела к усилению расовой дискриминации в Европе и Америке.
