– Да, и утро тоже было отнюдь не солнечным… Промок до костей, наверное, продрог, застудился…
– Батюшка Октябрь!.. – скорбно охнула Находка и, прикрывая рот руками, чтобы не закричать, обессилено опустилась на пол. – Октябрь-батюшка!..
– Наверное, пневмония легких, – меланхолично продолжила царевна. – Ураганный отек. Штука коварная, говорят. С виду нормальный, и вдруг раз – и всё, поминай, как звали…
– А я еще окошко открыла!.. – всхлипнула ученица убыр и затрясла рыжей головой в неизбывном горе. – Октябрь-батюшка!.. И отчего я такая дура!.. Это всё из-за меня, из-за меня!.. Это я виновата в его смерти, я, только я!.. Не будет мне прощения, не будет, не будет!.. Ох, прости меня, миленький, прости-и-и-и!.. И тут Серафиме стало не по себе.
Она в несколько быстрых шагов персекла кабинет, присела рядом с ней на корточки и обняла за трясущиеся от плача плечи.
– Ну, что ты, что ты, Находочка… Ну, не надо так расстраиваться… Подумаешь… Ну кто он такой, чтобы из-за него так убиваться? Глупое животное, каких много…
– К-как… вы… м-м-можете… так… г-говорить… про н-н-него!.. Он… д-д-добрый!.. в-внимательный!.. з-заботливый!..
– Да? – тихо удивилась Серафима.
– Он… он мне ш-шубу… с-свою… от…отдал…
– Да? – царевна осторожно перевела взгляд с Находки на Малахая и обратно. – Сам отдал?
– С-сам!.. – рыдала безутешная октябришна. – А окошко… открыть… это я… его… п-попросила!..
– И открыл? – с изумлением вытаращила глаза Сенька.
– Ага… не хотел… а я… ду-у-у-у-ура!.. заста-авила…
– Вот так прямо взяла и заставила? – всё еще пыталась разобраться в происшедшем царевна.
– Ага-а-а…
– И он одной лапой открыл? – благоговейно вытаращила глаза гостья. – Вторая-то у него вроде сломана… была?..
– У него не ла-а-апы… у него ру-у-у… Что?! У него еще и р-рука… с-сломана?! А он ничего не сказа-а-а-ал!..
– Да как он тебе скажет, Находочка, милая, он же медведь!.. – не выдержала Серафима.
– Кто?! Кондратушка?!
– Да при чем тут Кондратуш… то есть, Кондрат?! Я про Малахая говорю!.. А ты про кого?
Через двадцать минут спящий медвежонок был аккуратно перенесен на пышное, хоть и пыльное ложе из сорванных в соседней комнате штор, а умытая, причесанная и почти успокоившаяся Находка сидела с ее царственным высочеством за вторым столом за кружкой горьковатого ароматного травяного чая и подавленно качала головой.
– Нет… По всем признакам – не нужна я ему… нисколечко… Никакой ему разницы нет – я, или Малахай, или еще кто… Он со всеми веселый… одинаково…
– Да с чего ты так решила? – в отчаянии воскликнула царевна.
– Я не слепая. Я все сама вижу, – упрямо повторила октябришна, уткнувшись носом в источающий аромат лета парок, и глаза ее моментально снова наполнились слезами. Сенька задумалась.
Откровенно говоря, дела сердечные, особенно касающиеся сердец разбитых, были для нее еще более темным лесом, чем Лесогорская тайга ноябрьской ночью для крота. И что надо было делать, или говорить, или не делать и не говорить, когда рядом с тобой сидела подруга и постоянно порывалась разбавить чай слезами, убиваясь по безответной любви, было ей неведомо.
– А вот вы бы, ваше цар… Серафима… ты… как бы на моем месте… поступила? – неосторожно задала вопрос ученица убыр и с надеждой устремила влажный взгляд на сочаевницу.
– Я-то? – помяла подбородок та, вспоминая их с Иваном летнее путешествие, на всем протяжении которого он пребывал в твердой уверенности, что Серафима – это не кто иной, как загадочный бродяга и авантюрист отрок Сергий. И оставался в сем заблуждении вплоть до их свадьбы, которая, если бы не настояние отца царевны, могла бы и вовсе не состояться.
– Естественно, я бы на твоем месте поговорила с ним напрямую, – почти убежденно заявила она. – Так и так, мол. Иди сюда, друг Кондрашенька, и ответствуй по совести. Любишь – не любишь. Плюнешь – поцелуешь. К сердцу прижмешь – к черту пошлешь. Ну, в таком духе. Ты понимаешь.
– Как?!.. – ужаснулась октябришна. – Прямо вот так – взять и спросить?!..
– Н-ну да, – недоуменно повела плечами царевна. – Взять и спросить. А что тут такого?
– Н-но… он… я… мы…
– А хочешь – я сама с ним поговорю? – сгоряча предложила она, и тут же пожалела о сказанном. Но слово – не воробей, не вырубишь топором, как сказал однажды большой знаток лукомоского фольклора Шарлемань Шестнадцатый, и отступать было поздно.
– Нет, не надо… я сама… потом… как-нибудь… – тут же замотала упрямой головой Находка, и Серафима с тайным облегчением незаметно выдохнула.
– Ну, ладно. Смотри. Если что – обращайся, – уверено заявила она и перешла к делу: – А знаешь, зачем я к тебе, собственно говоря, пришла?..
* * *
Отряд торговых представителей Постола во главе с Иваном прибыл к намеченному месту лишь за пару часов до полудня.
Вот и перекресток, где постольская дорога вливалась – или отходила, смотря с какой стороны зайти – от сабрумайского тракта, место дислокации их маленького, но очень важного отряда. Здесь им предстоит встать лагерем, перехватывать караваны с продуктами и вежливо заворачивать их уговорами и посулами взаимовыгодного сотрудничества в столицу царства Костей.
– Остановимся здесь? – взглянул вопросительно с высоты коня царевич на компаньонов в телеге.
– Здесь, самое то, – согласно закивали все трое костеев – министры ковки и литья Воробейник, торговли и коммерции – Барсюк, и полезных ископаемых – Медьведка.
Иванушка выехал на середину трассы и озабочено оглядел место предполагаемой дипломатической деятельности. Гужевым, пешим и прочими видами движения большая дорога пока не кишела.
– Может, шалаш срубим? – предложил Воробейник. – Дождь пойдет – всё веселее под крышей-то ждать. Шалаш – так шалаш. Чем не лагерь.
Сказано – сделано, и через полчаса у дороги выросло неказистое, но прочное строение, ощетинившееся колючим лапником.
Кузнец окинул удовлетворенным взглядом приземистое дождеубежище, рудокоп одобрительно покачал головой, купец потянулся в сумку за хлебом, солью и квасом, чтобы отпраздновать новоселье, и тут Иван взволновано встрепенулся:
– Едут! Обоз едет!
Постольцы охнули и кинулись к телеге, укрытой от мороси в лесу между елей, распаковывать и распределять образцы предлагаемого на обмен и продажу товара.
– Держи вот… подержи вот это… да не так, так они не поймут, что это, и качество не видно… Тебе вот это… покрепче хватай, посредине… Твоё высочество, тебе самое найкращее. Осторожно!.. А вот это моё, я возьму… Да быстрее, быстрей они уже близко!..
Обоз оказался небольшим, всего восемь подвод, груженных мешками, заботливо укрытыми от осенних дождей промасленным брезентом. Головная лошадка, блондинистая мулатка, фыркая и неодобрительно покачивая головой, размышляя, видно, о своем, о лошадином, нехотя тащилась по булыжной мостовой хорохорско-сабрумайского хайвея, задавая неспешный темп всему арьергарду. Рядом с сонным возчиком сидел, меланхолично болтая ногами и рассматривая верхушки деревьев, упитанный добродушного вида коротышка в бобровом полушубке, синих парчовых штанах и отчаянно-красных сапогах – не иначе, как хозяин товара.
«Всё за нас», – удовлетворенно подумал Иванушка, бросил быстрый взгляд на приготовившихся к приему заграничных торговцев костеев, растянул губы в приветственной улыбке и шагнул с обочины на дорогу, гостеприимно раскинув руки.
– Милости прошу к нашему шала…
– Разбойники!.. Полный ужаса крик пронесся над торговыми людьми и караваном.
– РАЗБОЙНИКИ!!!
Сонный возчик вытаращил глаза, вытянул кнутом по спине соловую кобылку, та рванула с места в карьер, и телега вприскочку с грохотом бросилась вдогонку, уронив на спину толстопузого купчика.
Похоже, маневр был отрепетирован до автоматизма, потому что остальные возчики почти одновременно залихватски щелкнули кнутами, и лошади пустились вскачь, увлекая за собой возы со всей их поклажей и пассажирами.
– Милости прошу к на…
Мимо лукоморца со товарищи промелькнула, грохоча подковами и телегой, оскаленная соловая, испуганный возница, дрыгающиеся синие парчовые штаны, заправленные в красные сапоги, вторая подвода, третья, разинутые в вопле рты возчиков и вытаращенные глаза лошадей…
– Милости про?.. Сверкнув искрами из-под обода, за поворотом скрылся последний воз. Костеи озадачено переглянулись.
– Чего они это? – непонимающе нахмурился Медьведка.
– Разбойников где-то увидели, – недоуменно пожал плечами кузнец.
Иванушка встревожено выбежал на середину дороги, пробежал направо, налево, долго смотрел, вытянув шею, то в сторону Сабрумайского княжества, то Хорохорья, то вглядывался до ряби в глазах в серый неподвижный полупрозрачный лес и, наконец, вернулся к постольцам и недоуменно доложил:
