– То есть теперь вы превратите все это в мясорубку, – констатировал Кридиба. «А этот старикан не такой наивняк, как я думал». – Всех сварите в одном котле?
– Ну почему? Почему вам все надо перевернуть с ног на голову? Я говорю о совсем простой схеме: все добровольно, юношей исследуем аккуратно, без изоляции. Положим начало такой практике по всей стране и за рубежом. Все учтиво и постепенно.
– Прекратите, – спокойно сказал завкафедрой, – у меня от вас голова разболелась. Как видите, эта идея не получила поддержки, и сейчас мы собрались по другому поводу!
– Подождите, – Проценко положил руку на стол ребром, как будто отделял видимое и невидимое. – Доктор Пинчук еще не сказал своего слова.
Пинчук кашлянул и, как всегда, проявил мастерство увиливания от прямого ответа:
– По-моему, по этому особенному поводу надо собраться отдельно, когда нас не будут ожидать неотложные дела, – Проценко хлопнул ладонью по столу, пожал плечами, скорчил физиономию непонимания, даже очки слетели. Чтобы прекратить это одним махом, завкафедрой спокойно встал, открыл стеклянный шкафчик со шприцами-пистолетами, взял один и начал заряжать бутылочкой с лекарством.
– Предлагаю на сегодня закончить. А на будущее хочу заявить о выходе из этой комиссии. Я действительно хочу делать, – он сделал ударение на слове «делать» – дело, но меня не устраивают наши собрания. Еще немного, и мы сами превратимся в идиотов.
А Пинчук подумал: «Хорошо, что нас проверяют на идиотизм свои…»
Все собравшиеся восприняли озвученную новость молча, тревожно.
Кридиба обрадовался, ведь нет ничего лучшего, чем видеть, как коллега ошибается. Теперь, считал он, завкафедрой встает на другую сторону, можно будет крикнуть «Ату его!» – и он покойник. У Проценко заныло в груди. Он прекрасно понял, что молодежь его съест. Но он тоже молча заряжал шприц-пистолет. Была еще надежда уговорить завкафедрой остаться.
Пинчук, как автомат заряжал свой пистолет. Знал, что ему ничего не угрожает. Он ни впереди, ни сзади, и эти гонки его не касаются; Казанпуп призадумался о развале системы. Это означает ввод в комиссию кого-то нового. Кто знает, что это может значить для порядка? Порядок должен быть любой ценой.
Все зарядили свои пистолеты-шприцы и вышли в длинный стерильный коридор, покрытый глянцевыми поверхностями, так что на потолке отображались все, кто шел по полу. Дошли до комнаты № 8, Пинчук открыл ключом двери, все вошли.
За маленьким столом сидел мужчина в пижаме. Он писал дежурную жалобу и, по всему видать, был очень собой доволен. Мигом за врачами зашли двое санитаров, выхватили мужчину из-за стола, бросили на койку, привязали ремнями. Завкафедрой монотонным тоном произнес обычную в этом случае речь:
– Приблудько Василий Петрович, вы необратимо заражены идиотизмом. Поскольку лечение не дало никаких результатов, а ваши права и свободы угрожают заражением невинных людей, с целью предотвращения распространения идиотизма предоставленным нам медициной правом консилиум постановил: лишить вас всех прав и свобод единственным гуманным способом – смертной казнью!
– Вы не закроете всем рты! Нас много! Всех не расстреляете! И за вами придут! – верещал Приблудько, выпучивая глаза, как будто пытался самими глазными яблоками проклинать и пророчить. Врачи собрались над больным, приставили пистолеты-шприцы к груди Приблудько, и вдруг из-за спин «расстрельной команды в белых халатах» раздался молодой голос:
– Остановитесь!
Все обернулись. В пороге комнаты стоял молодой парень лет шестнадцати, за ним – люди в форме исполнителей судебной медицины. Мужчины в форме немедленно схватили всех пятерых врачей, обезоружили и повели обратно к кабинету, где только что был спор по поводу Приблудько. Врачей посадили на стулья в ряд, и у каждого за спиной стоял исполнитель в форме. Молодой парнишка, приказы которого и выполняли исполнители, сел решительно в кресло завкафедрой, раскрыл перед собой папку с документами, сложил пальцы рук в замок у подбородка и молча осмотрел всех собравшихся:
– Господа, – вдруг, будто проснулся, воскликнул он, – постановлением министерства здравоохранения, от 8.08.12-го, номер 569/4, ваша комиссия и все принятые вами решения признаются незаконными!
– На каких основаниях? – поинтересовался Казанпуп.
– На основании новых научных данных, доказанных практическими опытами кандидата медицинских наук профессора Рогозы, свидетельствующих об абсолютной неверности выводов, основанных на шкале Ницше.
– А кто этот профессор Рогоза? Где и когда он защищался?
– Профессор Рогоза – это я. Я защитился экстерном.
Завкафедрой улыбнулся. Все пятеро врачей смотрели на этого мальчика со скептицизмом. Кридиба почувствовал себя уязвлённым. До сего времени он был самый молодой профессор, а теперь стало нарастать ощущение, что его будут гнать, и гон этот будет со стороны этого сопляка.
– Не знал, что защищать кандидатскую можно экстерном. Разве такая защита законна?
– Законна, – спокойно ответил Рогоза, листая страницы документов. – Так вот, господа, пока вы здесь толкли воду в ступе и бегали с пистолетиками за «вредителями», я и моя группа ученых доказали ошибочность всех, я хочу отметить – ВСЕХ ваших наработок в течение этих восьми лет существования вашей кафедры, комиссии, выводов и приговоров. Поскольку такого грандиозного провала медицины никто не хочет разглашать, то, пытаясь избежать громкой судебной огласки, принято решение вас «утилизировать». – Он поднял свое холодное, пренебрежительное лицо, скривил губы в констатирующей улыбке.
Парнишка на вид своим телосложением явно не дотягивал до размера накрахмаленного халата, и по мере того, как он двигался, в халате образовывались пустоты, и этот эффект придавал его словам звучание детского лепета. Вот зашел ребенок и стал играть в доктора, если бы только не исполнители в форме.
– Да кто ты такой? Сопли не научился утирать, а хочешь утереть нас? – Кридиба вскочил на ноги, и исполнитель, который стоял сзади него, усадил его на стул силой. Кридиба ожидал всего, только не смерти от собственных коллег и, может, даже из собственного шприца.
– В том-то и суть, что вы не оглядывались на тех, кто следует за вами, а мы еще и опередили вас. Мы – новое поколение ученых, новое поколение людей!
– Поколение Индиго? – спокойно спросил завкафедрой, подняв бровь, обстоятельно рассматривая Рогозу.
– Да, – отчеканил Рогоза. Завкафедрой кивнул, сложил руки замком и улыбнулся своим мыслям:
– Сами будете приговор исполнять?
– Для этого существуют вот эти ребята, которые стоят сзади вас. Я вообще не понимаю, как вы могли сами исполнять приговоры. Вы из врачей превратились в убийц, которые насмехались над медициной.
– Мы считали своей обязанностью не только лечить, а еще и взять на себя ответственность за неудачу, и не перекладывать ни на кого обязанность подчищать концы.
– Да-да, – вмешался Казанпуп, – как же быть с нашими вылеченными? Невзирая на неудачи, вылеченных больше.
– Так и процент заболевших больше, – цинично подчеркнул Рогоза. – А насчет обязанностей – я не сомневаюсь, что вы считаете этот последний жест в жизни пациента благородной милостью. Но в действительности вы замазывали трещины, я бы даже сказал – целые пропасти в своих непутевых, циничных, нечеловеческих медицинских экспериментах.
– Я понимаю, вы считаете, что мы ставили диагнозы и уничтожали не так и не тех. Для молодого – это разочарование, но вы будете делать то же, просто не своими руками. Представьте себе, какое нас всех постигло разочарование, когда надежда всего человечества, дети Индиго, из пеленок взлелеянные, для которых создавались все условия, которые не знали отказа ни в чем, поколение, которое должно было спасти мир, оказалось просто новой расстрельной командой.
Завкафедрой больше не вымолвил ни слова.
– Мы не такие, как ВЫ! – только и успел крикнуть Рогоза вслед врачам, которых уже выводили в глянцевый стерильный коридор.
Кридиба с досады плакал.
Пинчук похолодел, и на лице его было тупое непонимание, как это он не уберег себя.
Проценко протирал очки.
До Казанпупа медленно, как жирная склизкая улитка, доползал смысл всего разговора:
– И что?! Нас, почтенных людей, профессоров, заслуженных деятелей осудили заочно на основании выводов этого зеленого от полового дозревания сопляка?! Это же идиотизм!
– Правда? – победно оглядываясь на Казанпупа, сказал свое последнее слово Проценко. – «Это же надо, – подумалось ему, – где подтвердилась моя теория – на эшафоте».
– Профессор Рогоза, а что делать с больным Приблудько?
– А что тут поделаешь? Уничтожить.
КОНЕЦ
Представим себе, что наши ощущения и чувства – это такие рубильники. Они находятся в подвале нашего сознания. В первые дни жизни нам дано чувствовать голод, жару, любовь и т. д. Всем людям на свете от рождения дается одинаковый набор рубильников. А если поменять местами названия – включатся ли те чувства, которые нужны?
