Страждет самолюбие Юрия; в нем то вера, то неверие; в ней — то увлекающее внимание, то неожиданное равнодушие без причины, — любовь то умирает, то воскресает. Прошли все четыре месяца отпуска в недоумении.
— Завтра, — думает Юрий, — решится участь моя! завтра остаюсь здесь навсегда, или навсегда еду!
Приезжает, ищет минуты, чтоб быть глаз на глаз с Зоей, — находит.
— Прощайте, — говорит он ей, — я… завтра еду…
— Вы едете?.. желаю вам счастливого пути!.. — отвечает она голосом, который скрыл вполне ее внутренние чувства. Тронутый этим равнодушием, Юрий хотел продолжать; он подходил уже к ней; но Зоя, не обращая на это внимания, встала, пошла в другую комнату.
Юрий остановился, побледнел, и поток чувств, готовый вылиться перед Зоей, внезапно стесненный в груди, вскипел и хлынул проклятием любви.
— Прощай, безумная девушка! — произносил Юрий, преследуя глазами Зою, голосом беззвучным. — Будь твое сердце в вечном разладе с чувствами и желаниями твоими!.. Пусть любовь в глазах твоих кажется ненавистью, а ненависть любовью!.. будь ты сама себе во всем препятствием, сама себе тайным врагом, обманчивым другом, неверным любовником, холодным мужем, слепым руководителем!.. Прощай, камень холодный, могильный, в котором живет только грустная память!.. Есть и без тебя на свете довольно любви: я отдам себя первой, в которой есть сердце, которая польстит моим чувствам!.. но сердце мое будет вечно грустить по тебе… и с счастием душа не сживется!..
В глазах Юрия заблистала слеза, но он сдавил глаза, не дал ей выкатиться и скрылся, не простясь ни с кем.
II
Отчаянная, бледная ходит Зоя перед открытым окном в своей комнате. Таинственная ночь на Иванов день[5] озарена яркой луной; но затмение надвигается на нее; надвигается на небо и полоса черной тучи с юга. Тиха вся окрестность, только иногда резкий ветр пройдет по лесу за Днепром, волны заколышутся, а отраженный в водах лик луны рассыплется по струям искрами. Сидит Зоя перед открытым окном, бледная. Она не грустит, переломила грусть свою. Юрий в глазах ее самый ничтожный из людей: Юрий уехал, уехал от Зои, которая его любит! В понятиях ее совершается чудо: самый презренный из людей лучше Юрия, и в то же время самый лучший из людей недостоин стопы его.
Не теплую молитву шепчет Зоя, недоброе что-то задумывает.
Ветер посвистывает за углом, луна побагровела; за Днепром, вправо, толпятся не облака, а чудища.
Летит старая ведьма на шабаш, на Лысую гору, летит мимо самого окна и поет:
кумара!
Них, них заполам бада,
Эшохомо лаваса шиббада,
кумара!
ааа, ооо, иии, эээ, ууу!
Поет, поет, да вдруг начнет соловья дразнить:
Тьуу, тьюу, тьюу!
Сшпь, шью, шокуа!
Тьё, тьё, тьё!
— Что это! — вскричала испуганная Зоя. Ведьма оглянулась, увидела Зою.
— Ааа! ооо! ууу! Вот постараться поскорее состарить, да и в ведьмы ее! — сказала она, да и присела на трубу; оправила растрепанные седые волоса чепчиком с бахромой, опустила широкие полы юбки, которые распахнуты были, как перепончатые крылья летучей мыши, нырнула в трубу и очутилась в комнате Зои приветливой пожилой старушкой, такой доброй, сладоречивой, что, казалось, в устах ее пчелы развели сот и мед.
— Здравствуй, милая моя!
— Ах! — вскрикнула Зоя.
— Что испугалась, дитя мое!.. призадумалась и не видала, как я в двери вошла… Верно, велика грусть на сердце?.. о, грусть-злодейка истомит, иссушит, подточит стебелек и веточку, опадет сердце незрелым яблочком.
— Вам нужно маминьку?
— Э нет, радость моя, на тебя полюбоваться пришла да погадать, что с тобой сбудется.
— Ворожея, колдунья! — подумала с испугом Зоя.
— Нет, не ворожея, не колдунья, — продолжала ведьма, — а кое-что знаю: знаю, что, ты мудрена уродилась, смышлена на всякие науки, учена разным хитростям, играешь па гуслях…
— Я не играю на гуслях…
— Ну-ну-ну, те же гусли цымбалды, да не русские: все равно, тоже в струны побрякивают… Не о том дело… Ты, милочка, соскучилась, думкам-то твоим не сидится дома; на все четыре стороны разлетелись, — чай, и тебе хочется за ними вслед? Знаю, знаю, и не говори… хочется тебе посмотреть белого света, проведать: куда-то улетел мой голубок хохлатый? а? Все можно! То-то чуда на белом свете и радостей! людей-то, людей! один надоел, другие есть лучше его… А живут не по-здешнему: в палатах высоких, во дворцах пространных, золота без счету, всякой воли вволю, женихи на выбор… а любят-то как! не по-здешнему!.. Ты вот, сказать, сидишь, — а он в бархатном кафтане, в шелковых рукавичках, вдруг зашаркает, подсядет, да за ручку… Все с почтеньем да с уваженьем — преучтивый народ!.. А потом позовет плясать нерусскую пляску… какую бишь? ты ведь знаешь?..
— Французскую кадриль…
— Да-да-да! душа не нарадуется, как начнет вертеть и пристойно обнимет, вот… так!..
— Ой! — вскрикнула Зоя. Глаза ее помутились, кровь вскипела, дух занялся, по всей пробежал какой-то сладостный трепет.
Ведьма продолжала щекотать Зою, покуда она не изнемогла, очи ее закатились, лицо пылало, из уст заклубились слюнки.
— Дитя ты мое, то-то еще молода, ничего не знаешь!.. то ли еще будет!.. Да, вот как там: все на учтивостях; а здесь что за обычай?.. глупые!.. девушки хоть умри без радости: четыре стены не четыре стороны; то и ясный день, как в окно солнце светит, то и ласка, что по голове погладили да сказали: Ай умница, за работой сидит! — о-хо-хо! на тюремное заключенье дочерей родят!..
Зоя вздохнула.
— Нет, дитятко, я не старого покроя, не жму плеча. Румяному цвету не слезами себя поливать!.. Слыхала ты про счастье?
— Слыхала.
— Слыхала! а в глаза не видывала; да и где ж видеть: счастье живет за горами; а как живет, — не по-здешнему!.. Вот, примером, тебе он нравится… ну, ведь нравится?
— Нравится.
— А если ты ему не нравишься: тогда что?
— Тогда просто умирать!
— То-то и есть, что нет!
— Что ж делать?
— А на что привораживанье?
— Какое?
— Не все вдруг; много узнаешь, скоро состареешься; а есть и другое средство…
— Какое же?
— Верное-верное! Вот, сказать, ты любишь, а он не любит, любит другую; а ты по глупости и давай грустить: изноешь, истаешь, выльешь душу слезами… Что ж толку?.. А на что другой?.. дело иное, как бы он был один на свете, одинехонек…
— Изменить ему!.. как это можно! — вскричала Зоя.
— Изменить? кто тебе сказал? да что же это такое за слово?.. ведь, красная девушка, красное солнышко: на одного ли оно светит?.. с одного ли цвета пчелка мед собирает?.. подумай-ко?
— А может быть, он любит? — спросила Зоя, вздохнув.
— Любит? ну и пусть любит; полюбит, да и перестанет; не замуж же выходить.
— А как же?
— Что ж с тобой, сударыня, толковать: и вол по своей доброй воле не становится в ярмо.
Зоя призадумалась.
— То-то вы, девушки! живут в глуши и обычаев не знают! Сама ты скажи: дарит ли кто волю? — волю продают, душенька; а в твои ли годы продавать ее? Свет ты моя краса! верно, ты в клетке родилась: пригожа собой и поешь на славу, а не ведаешь воли и мирского раздолья! Книги читала?..
— Читала.
— Ну, что в книгах писано?
— Мало ли что, всему и верить нельзя.
— Вера, душенька, с глазу приходит. За окном улица, по улице ходят добрые молодцы; а за улицей-то что? — другая улица; а за той-то что? — Днепр, река гремучая; а за Днепром-то что? Небось конец света, не так ли?
— Как можно: миру конца нет.
— Умненько; а где ты бывала?
— Бывала в Киеве.
— Только-то? дальний путь: из хмары в потемки!.. А много чего видала? навеселилась, нарадовалась, напитала душку досыта?
— Совсем нет: я и там так же скучала, как и здесь.
— Что ж ты видела, свет ты моя радость? что ж ты знаешь? Думаю я, и охоты нет?
— Ах, как это можно; я бы желала все видеть, все знать.
— Связаны твои крылышки!.. Но, честное слово, развязала бы я их… сперва одно бы развязала, потом другое — по очереди, иначе не могу.
— Я не птица! — сказала Зоя, вздохнув.
— Не ты, а воля птица.
— Что ж толку: развяжешь крылья, куда полечу я одна сиротинкой?
— Э, дружочек мой, нашла бы дорогу и посреди темного леса, не только что посреди белого света… Не девица красоту носит, а красота девицу.
— Нет, я не брошу дом родительский!
— Кто про то говорит: что за охота бросать верный приют… Не то! спроста ничего не сделаешь. Сперва пустим сердце на волю, — пусть его, погуляет, потешится, поищет любви и радостей. Воротится — пустим думку на волю; пусть и она посмотрит, как люди живут. Воротится — тогда подумаем о суженом-ряженом.
— Это что-то чудно!.. а все-таки дома буду сидеть?
— Вот раз! Зоя дома останется, а ты полетишь, куда глаза глядят.
— Как будто Зоя и я — не все равно.
— Глупенькая; а книги читает!
— Я не понимаю!
— Нашел тупик! да я тебе растолкую. Случалось тебе сидеть дома сложа руки, ничего не видя, ничего не слыша?
