— Лена, это я, — начало было не очень уверенным, а то молчание, которое последовало в трубке после этих моих вводных слов, тоже не настраивало на оптимистический лад. — Лена, я хотел…
— Я же, кажется, просила тебя не звонить… Илюша.
Это «Илюша» вдруг вдохнуло в меня новые силы. Она могла бы ограничиться холодным канцеляризмом «Илья» или вообще не обращаться ко мне напрямую. Или просто молчать и молча же положить трубку, и тогда, каюсь, я не осмелился бы позвонить снова. Но она назвала меня Илюшей. Я кашлянул и стал говорить глуховатым, чуть сдавленным и чуть в нос голосом:
— Лена, мне сегодня нужно тебя видеть. Сегодня, в семь часов, на набережной. Ты не опоздаешь? (Она опаздывала очень часто. )
— Это ты опоздал, — сказала она. В голосе не было ни агрессии, ни упрека. Только — усталость. Я затараторил:
— Лена, если тебя не устраивает время и место, тогда можно у здания консерватории в восемь или даже в девять у…
Не знаю, что такое она услышала в моем голосе, но вдруг согласилась на последнее предложение, которое «в девять у…». Не надо ей было соглашаться. Не надо?.. Ну конечно, она же давала мне повод думать, что все еще может быть налажено, что эти неурядицы, навлеченные на нас моим идиотским поведением (да и она была порой хороша!), могут быть преодолены. Задавлены, забыты. Что все будет хорошо.
Она согласилась, мы договорились. Я положил трубку, и в горле заворочался колючий тяжелый комок. Неужели еще не поздно и сегодняшняя встреча может все изменить?.. Я прошелся по квартире раз и другой, в голове шумело и путалось, и плыли перед глазами какие-то веселые пятна с мутной радужной окантовкой. Тук-тук. Тук-тук. Я взглянул на мобильный: 15.48. Еще больше пяти часов до того, как я увижу ее. Не так давно я нагло лежал на диване, когда она уходила от меня, уволакивая огромный, неподъемный для нее чемодан. И только теперь, вот сейчас, когда это бессовестное опьянение собственной безнаказанностью — тогда, тогда! — прошло, я увидел воочию, как это было на самом деле: она захлопывает за собой дверь, по щекам текут слезы, чемодан рвется из руки. Она делает шаг и другой вниз по лестнице, оборачивается и беспомощно смотрит на дверцы лифта, отключенного еще на прошлой неделе… На пятой ступеньке чемодан вырывается из рук и скатывается вниз, на заплеванную моими же приятелями лестничную площадку. Она смотрит, смотрит… Чемодан падает, лопается ремень, и высыпаются ее вещи, ее юбочки и платья, все эти коробочки, флакончики и тюбики, которых так много у девушек и в которых мы, мужчины, ни хрена не понимаем. Вещи рассыпаются среди нескольких небрежно брошенных пустых бутылок, вывернутых упаковок из-под крабового мяса и сморщенной упаковки сока, из которого натекла грязноватая лужица… Она смотрит. Еще вчера здесь ждали нас обоих мои друзья. Стояли возле квартиры вот тут, одним пролетом ниже. Насвинничали. Она берется руками за виски и, не отрывая пальцев от головы и растрепанных волос, медленно спускается по ступенькам и начинает собирать свои вещи. И стучит в ее голове метроном, отсчитывая последние мгновения того времени, в течение которого она еще СМОЖЕТ ПРОСТИТЬ меня.
Плохо помню, как я выждал те часы, что отделяли меня от встречи с Леной. Первый час я метался по квартире, не находя себе места. Я прикладывал руку к сердцу и считал, сколько ударов за минуту… Семьдесят восемь. Я подбегаю к окну, из которого видно ее окна, и думаю, что вот сейчас она пойдет с работы домой, чтобы приготовиться к свиданию, в девять часов, у… Восемьдесят три. Мне кажется, что это она, она в каждой девушке, которая идет по улице по направлению к ее подъезду. Восемьдесят семь! Мне показалось, что из машины, подкатившей к ее дому, белой «ауди», выходит Лена. Неужели? А почему нет? Ведь мы расстались полгода как, и в этот срок уложилось столь многое. Сто три удара!.. Девушка стоит у машины и ждет, и только потом оборачивается, и я щурю глаза и отхожу от подоконника, потому что это — не она.
Как мы ценим то, что теряем! Еще недавно мог позволить себе то, о чем сейчас даже стыдно подумать, и все потому, что она уже не моя. Не моя?.. Вот еще посмотрим! Веселая злость наполняет меня, сердце перестает скакать, как накрытая ладонью взъерошенная маленькая птица, и я иду к холодильнику, наливаю себе сто граммов водки и выпиваю единым махом. Кровь весело и зло устремляется по жилам. Я уже могу позволить себе роскошь отвлечься от сегодняшнего свидания с Леной, ведь в конце концов еще только шесть часов. Я вспоминаю о том, что сестра должна отдать мне на недельку свою маленькую дочку Нинку, потому что она сама с мужем уезжает на отдых. Куда? Кажется, в Египет. Или в Чехию. Гм… Чехию. А ведь я так и не свозил Ленку в Чехию, хотя у меня и бывали довольно крупные, хотя и крайне неравномерные, заработки. А— обещал!.. Да что же, ведь еще не поздно, ведь еще поедем, и я скажу ей об этом прямо сегодня! Я сел к компу, вошел в Инет, набрал в поисковике фразу «Тур на двоих в Чехию». Так… Так… От 283 евро на человека. А тут предложение — 800 евро на двоих, с полупансионом. А здесь — ВВ: «все включено», all inclusive. Горящие туры… гм… Деньги.
Деньги.
Я стукнул ладонью прямо по клавиатуре так, что к двум уже западающим клавишам, кажется, прибавятся еще три. Не меньше. Придется покупать новую. Деньги… Денег нет. Только сейчас в мою непутевую голову, невесть чем занятую, пришло простое бытовое наблюдение: чтобы говорить с девушкой о чем-то серьезном, не мешало бы иметь в кармане определенную сумму. Ведь не сидеть же на парапете или на лавочке в парке, куда удобнее расположиться в кафе, пригласить в театр… и какой еще, к черту, театр?.. Я снова схватил телефонную трубку, она ужом выскакивала из влажной ладони. Набрал:
— Але! Шурик, ты? Тут вот че… Дай денег. Взаймы, понятно. А че это нет-то? Какое? Ах, все истратил на Восьмое марта? А что сегодня конец апреля, тебя как-то не того… нет? Понятно.
Следующий номер.
— Серега? Это Илюха. Как дела? С кем сидите? С Женьком? В кафешке? Ах, у него в офисе? Так даже лучше? Денег у него… Или у тебя. Гм… Сами хотели у меня занять? Да вы че, ребята, травите?! Ну-у!..
— Здорово, Макар! Илья это. В общем, без предисловий: дай денег. Сколько? Ну хотя бы штуку. Шту-ку. Тысячу рублей, не евро, понятно! Ну ладно, давай пятьсот. Ты смотри не пропей, пока я к тебе иду. Кем устроился на работу?! Уже неделю? Ну ты, Телятников, отличаешься умом и сообразительностью! Уже уволили?..
Я отправился к Макару за обещанной пятисоткой. Макар встретил меня длинной неразборчивой фразой о том, что его уволили из славного штата грузчиков крупного оптового склада. Уволили за то, что он, распив прямо на базе бутылку водки со своим напарником-стажером, принялся объяснять происхождение этнонима «узбек». Восходящего, как известно, к хану Узбеку, внуку Батыя, введшему в Золотой Орде ислам. Лекция сопровождалась возлияниями. Явившийся на вопль «узбек — это такая этноконфессиональная общность, которая… » заведующий складом, и далеко не великоросс, Мансур Тахоев немедленно уволил обоих: и просвещающего, и просвещаемого. На руки Макару дали шестьсот семьдесят рублей вместо обещанных полутора тысяч за неделю. Собственно, пятьсот из этой суммы явился занимать я. На остаток же была куплена выпивка, за поглощением которой я и застал Телятникова. Толстяк Макар сидел на кухне вместе с ментом Гошей и какой-то прыщавой девицей богемного вида в расстегнутой блузке и с размазанным ртом.
Деньги я взял сразу. Ошибкой было то, что я не ушел тотчас же после этого, а согласился на по «чуть-чуть». Растяжимость этого понятия я помнил с того времени, как учился в универе и был изгнан. Наверно, не очень твердо помнил, если поддался на заведомую провокацию. Кроме того, через час я повеселел настолько, что уверенно выговаривал Макару, читающему вслух Байрона в оригинале и размазывающему пальцем помаду на спине спящей богемной красавицы:
— Я так думаю, М-макар, что с Леной… что с Ленкой мы помиримся. А что? Нормальная девчонка. Вот женюсь. А что, на самом деле женюсь! Как деньги бу… будут, так сразу и…
— Как деньги будут, ты сначала мне отдай, а потом женись, — резонно заметил рефлектирующий гражданин Телятников, на мгновение отвлекаясь от Байрона и помады, — вот.
— Ты эти оппортунистические штучки мне брось, — обиделся я, — и вообще мне уже давно пора идти.
…На свидание я опоздал. Немного, но опоздал. Смешно, что именно на этот раз Лена пришла вовремя. С ней такое редко случается, чтоб она приходила к точно назначенному сроку, однако сегодня был как раз такой парадоксальный случай. Она стояла у парапета и глядела на воду. Я сунул в рот жвачку и, запихивая упаковку «Орбита» обратно в карман пиджака, выронил мобильный.
Она обернулась.
Не могу сказать, что я был нетрезв. Ей, кажется, хватило уже того, что от меня ощутимо пахло, и в вишневых глазах вспыхнула укоризна. Если бы я все-таки был совершенно трезв, то наверняка смог бы почувствовать то, что она до сих пор готова меня простить. Даже не алкоголь, не выпивка, нет! — а проснувшееся под воздействием этой выпивки ощущение прежней безнаказанности, того, что никуда она от меня не денется, и сгубило меня. У меня большой дар убеждения, это признают многие, но я всегда — куце и нелепо! — обращаю его во зло. Раньше я убеждал Ленку в том, что лучше меня она все равно никого не найдет. Теперь я убедил себя в том, что вот сейчас, в этот вечер в этом апрельском городе, — все будет решено, решено бесповоротно и удачно. Как легко, какими точными, виртуозными словами, сотканными из недомолвок и лжи, обольщал я самого себя!.. С веселой наглостью я предложил ей посидеть в кафе, ощупал в кармане жалкую мятую телятниковскую пятисотрублевку и подумал, что даже этого должно хватить, потому что с моей внешностью и подвешенным языком ничего не стоит заговорить двадцатиоднолетнюю девчонку. Заплести ей мозги, построить здание очередного прекрасного будущего, за которым только стоит протянуть руку. Лена улыбалась, кажется, устало, но — с надеждой!.. Теперь не знаю, как я не понял тогда, что она пришла ПРОСТИТЬСЯ.
