— Ну при некоторой необходимости я мог бы, но у нас введен запрет на чтение чужих мыслей. Понимаешь, так люди думать разучатся. Будут бояться, что все про них все узнают. Нет, у нас, конечно, есть государственные должности, которым положено заниматься этим. Но, это грязное дело, и применяется только при розыске преступников, или сбежавших детей. Наши дети любят погулять в вашем мире. Там мы и слушаем чужие мысли. Кстати, крайне неприятное занятие. Мамаша твоей подруги, между прочим, злилась на вас всех, Светка ко всем ревновала жениха, одна из вас осуждала другую, третья — завидовала. Ужас! Здесь у нас есть специальный раздел магии, который мешает читать чужие мысли. Знаешь, я раньше даже жалел об этом: тогда дети реже бы кидались в бега.
У меня отлегло от сердца. Можно думать о чем угодно, или он врет? После ужина Фадди предложил погулять по городу. Мы вышли, деревья и дома светились приглушенно, когда мы подходили к фонтанам, вода в них начинала течь медленно и томно, в ней появлялись золотые рыбки и мерцали купола медуз. Присели на лавочку, рядом расцвел куст жасмина и заблагоухал во всю свою мощь. Если честно, вся эта слащавость мне надоела, стало скучно.
— Знаешь, я спать хочу.
— Пойдем, тебе не понравилось?
— Почему ты так решил?
— У тебя резко изменилось настроение.
— Я не знаю, как-то искусственно все.
— Нет, это настоящее, просто наша природа чувствует настроение. Вот и отвечает. Природа нас любит. Мы не жжем костры, не валим деревья, не перекрываем реки не сыплем на поля отраву. Вот, природа нам и отвечает взаимностью. Но, как хочешь, пойдем. Не торопясь, пошли обратно. Налетел ветер, он обрывал листья у деревьев и носил их вдоль улицы.
— У тебя испортилось настроение? — спросила я.
— Это твое настроение, я относительно спокоен, умею держать эмоции при себе и не раздражать окружающее. Это вы импульсивны и несдержанны.
— Как странно!
— Мне тоже странно, но это все означает только то, что ты не совсем здесь чужая. Простенький фокус с щелчком пальцев меня не удивил, но реакция природы, что-то означает.
Я промолчала. Ветер затих. Я вспомнила земные теплые закаты, вспененные облака, подсвеченные кроваво-красной каймой, дым костра и вкус печеной картошки. С тоской взглянула на небо. У меня мороз прошел по коже: только что совершенно пустое бесцветное небо покрыли барашки пенных облаков, подсвеченные по краям кроваво-красной каймой. Потянуло запахом костра.
— Какое у вас красивое небо, — сказал Фадди.
Мне показалось, с ноткой зависти.
— У вас не бывает рассветов и закатов?
— Бывают, когда мы, вспоминаем ваше солнце. И звезды бывают, и луна, но видят только те, кто это хочет видеть.
— А если я вспомню наше цунами? Наши извержения вулканов?
— У вас все так неуравновешенно, — буркнул недовольно Фадди, — лучше не вспоминай. Все равно, пострадаешь только ты, ну, может быть и я с тобой. Остальные не заметят. Они не видят то, с чем незнакомы.
Мы вошли в дом. Фадди проводил меня до спальни.
— Там и душ, и ванна, все, что ты захочешь, будет в твоем распоряжении.
Комната была погружена в полумрак, кровать огромных размеров стояла посередине комнаты. Под окном — маленький, уютный диванчик, рядом стильный журнальный столик. На нем лежали газеты и журналы. Интересно, о чем они пишут, подумала я, взяла журнал. Это оказался последний номер "Космополитен", тут же были столетней давности "Наука и жизнь", я по нему вязала свитер, вчерашняя "Комсомолка" и экземпляр "Пионерской правды" в котором был напечатан единственный, написанный мной в глубоком детстве, стих. "Да, наборчик", — подумала я. Журналы и газеты как-то виновато скомкались и исчезли. Появилась неизвестная мне пресса. Газета под названием "Правда Магикании", журнал "Семейное счастье магиканян" и фото видов города. Полистав прессу, я поняла, что она ни чем не отличается от наших газет, такая же лапша на уши. Мне понравились фотографии. Очень красиво, подумала я. Газета и журналы исчезли. "Да, что это, все исчезает?" Пресса вернулась на стол. "Ерунда, какая-то", — подумала я и отправилась в ванну. Там тоже ждала приятная неожиданность: ванна была полна теплой воды, бурлили шарики кислорода, джакузи, да и только! Полотенце само накрыло мне плечи, когда я, почти укачанная ванной, вышла. Спала, как младенец. Мне снилось голубое море, чайки, перистые облака высоко в небе и бригантина на горизонте с алыми парусами.
Утром я спустилась в кухню, Фадди ждал меня у окна. За окном я увидела море, чайки ныряли в пенную волну, на горизонте пылали алые паруса яхты. На столе дымилась яичница с беконом.
— Зачем ты, — сказала я, — я бы приготовила сама.
— О нет, у нас готовить не надо, все будет готово, как только ты продумаешь меню.
— А посуду вы моете?
— Нет, все моется само. Может, сходим на пляж?
— У меня нет купальника.
— Не может быть, раз есть море, значит, есть и купальник.
— А тебе не надо на работу? Ты же дворник, кто улицы подметет?
— Я уже все сделал.
— Когда ты успел?
— Ну, я и улицы мету тем же методом, — улыбнулся Фадди, щелкнул пальцами и легкий ветерок пронесся по кухне, сметая невидимую пыль.
— А как вы сеете, пашете, делаете вино, наконец?
— Все так, дорогая, все так.
Мы поели, причем я ощутила непонятную мне пустоту в душе.
— А море — настоящее? Вчера его не было.
— А сегодня есть. Ты недовольна?
— Довольна.
Пляж оказался пустынным. Мы были одни. Купальник удивительного фасона и расцветки сидел на мне превосходно. Я оглянулась. Даже мороженое не купишь. Тоска! Пошла купаться. Выходя из воды, увидела, что на песке у моря негде встать: столько народу. Дети брызгаются у берега, справа молодежь играет в пляжный волейбол, слева под тентом столики и кресла.
— Хочешь сок? — спросил Фадди.
— Нет.
Я смотрела вокруг. Народ с остервенением выполнял свои обязанности. Ни разу никто не поменялся местом с другим. Если кто-то был в воде, он там и оставался, если бегал за мячом, то все время в одну и туже сторону. Меня это несколько напрягло.
— Пойдем, — сказала я,
Накинув пляжный халат и отойдя метров двести, оглянулась — моря как и не было.
— Тебе же не понравилось, — объяснил Фадди.
Я промолчала. В доме нас встретила веселая танцевальная музыка. Вчерашней комнаты, где мы ужинали, не было. На ее месте оказался уютный внутренний дворик, с прекрасными розами, простеньким прудиком и крытой галереей. Там был растянут гамак, стоял столик с закусками и вчерашним вином. Ну, что же, отдыхать, так отдыхать.
Я устроилась в гамаке. Фадди сел в кресло напротив, наполнил бокал:
— Ну, как ты? Остаешься?
— А у меня есть выбор?
— А как же! Если ты захочешь уехать, я тебя не удержу.
— Знаешь, Фадди, мне, конечно, надоело одиночество, но не до такой степени, чтобы променять его на новое. И скука! Здесь такая скука!
— Скука? У нас масса развлечений. Весь мир к твоим услугам! Я знаю, ты хотела в Австралию, вот она: выгляни из окна.
Я взглянула в окно. Там во всей красе раскинулся Сидней. В другом окне я увидела Париж.
— Выбирай, называй город, и мы — там!
Подойдя ближе, я стала внимательно всматриваться в улицы Сиднея. Как заводные по кругу ездили автобусы и легковушки, одни и те же люди сворачивали за угол, одни и те же — выходили из дверей магазинов. Суррогатные Сидней, Лондон, Париж. Суррогатная жизнь. Я оглянулась на Фадди:
— Прости, я ухожу. Мне надо на работу, мне жить надо.
— Ты же хотела.
— Мало ли что я хотела! Больше не хочу! Как мне выбраться отсюда?
— Легко, — сказал Фадди и исчез.
Теперь я стояла в маленькой комнатке, захламленной, с низкими потолками. Полуподвальное помещение было плохо проветриваемо, стоял удушливый сладковатый запах. Дверь открылась, заглянула чумазая девчонка:
— Вы просили такси, оно подано.
— Спасибо, детка, — я пошла за девочкой узким темным коридором.
Яркий солнечный свет ослепил. У порога стояло такси, за рулем — Юрий.
— Как вы забрались сюда? Это же так далеко!
— Не важно, Юра! Главное, как отсюда выбраться.
Юрий докатил меня до подъезда, не вспомнив о вчерашнем происшествии. Первое, что я сделала дома, — сварила обычный кофе. В турке, на газовой горелке! Какое удовольствие! Удовольствие прервал телефонный звонок. На проводе был мой бывший жених, собственно, почти муж — Аркадий. Мы расстались всего две недели назад по самой банальной причине: я хотела свадебное платье в стиле тридцатых годов двадцатого столетия, а он требовал пышное платье в стиле современной Золушки.
— Я согласен, — сказал он, — пусть будут тридцатые года прошлого века.
— Теперь я не согласна.
— Как?
— Все, я не хочу замуж, я ничего не хочу! Не звони мне больше. Я делаю карьеру! Я — живу полной жизнью!
