Ознакомительная версия.
Ему становилось все хуже и хуже; только некоторое абстрагирование от своих агонизирующих телес заставляло Коваленко сохранить присутствие духа, хотя дух был уже готов к иным действиям. Тошнило, глаза начали терять свою интенцию лицезреть вот этот мир. Было плохо — словно запихивали в тесный черный мешок, совсем как в известном архетипе.
Но нет, все было не так. Была гармония перехода во что-то иное. Весь приятный Высший Свет раскрыл объятия для Коваленко;
Артем стал легким, как рыба в реке или же космонавт на астероиде. Он словно становился жидкостью, с тем чтобы после газообразной стадии стать бесплотным эфиром, свободным от низшего мира. Картины собственной жизни закончили свое неторопливое течение, и теперь наступила пора прекратить эту светлую, наполненную смыслом, жизнь. Артем начал свой плавный переход от себя к не-Артему, легкий лиловый свет показался где-то внизу; Артем посмотрел туда вниз, раскрыл широко глаза, вытянулся и умер.
Они сидели над миром, участвуя в общем процессе жизни и гибели и присоединяя к своей сущности все души, личности и чувства «Я». Один из них принял облик духовного облака, почти нереального, как мировой эфир, и с удовольствием отмечал пульсацию всего себя от постоянного пребывания новых единиц бытия в свое собственное Бытие, которое было всем; другой же пытался почти не существовать здесь, выбирая из потока умирающих душевных субстанций, стремящихся ввысь, только самые ценные и стойкие экземпляры — в основном тех, кто не желал никаких воссоединений и спасений и вообще не знал в точности своих желаний и целей, но хотел быть только собой, или же другим собой, неважно где и зачем.
— Эй, придумай мне мир, ибо Я есть Все.
«Что ж, — подумал один из них, лицезрея бесконечный поток благодарных исчезающих существ, подстраивающихся под образ и подобие, — Я могу Все, как и не-Я, поэтому можно сыграть очередную игру, которая явит свою истинную причину. Пусть будет это».
Другой сверкал смыслами и причинами, создавая новые тайны, как миры, и придумывал себе имена, похожие друг на друга.
Они теперь были вместе, занимаясь милостью по высшему уничтожению. Они думали о высшем, и высшее было прямо в них, исчезая и рождаясь при каждом вдохе их тел; смыслы роились в глубине их сознаний, приобретая имена и слова и создавая реальность, не нуждающуюся в смыслах; вечный покой царил внутри, словно ничто, и не надо было рассказывать о тайнах, которых нет, и не надо было уничтожать все явленное; можно было лишь быть и придумывать.
И наконец что-то случилось, чтобы рассеять всеобщее единообразие, бывшее абсолютной возможностью, и один из них воплотился в какое-то существо, а другой, забыв все это, воскликнул:
— Что это?! Этого не может быть! Он не наш! Он ушел, непонятно куда! Он ускользнул от нас, как рыба, сорвавшаяся с крючка; и он нам больше не принадлежит!
Один пододвинул кресло, надевая цилиндр, и участливо посмотрел в бездну времени и пространства.
— Да… — сказал он учтиво. — Что-то я не помню такого.
— Такого не бывает! — кричал другой, мастеря арбалет. — Они всегда были наши, ибо они — это мы, и мы — это они, и все вместе! Что это?! Я сейчас убью тебя!
— Это старая мистерия, которая уже надоела. Не переживай; ты же хотел новых изменений. Нам нужно созвать консилиум.
— Консилиум?! — переспросил другой, обернув Вселенную своим телом.
— Консилиум из нас, или из них. Мы решим это дело и начнем свои действия.
— Я хочу! — воскликнул другой.
— Вот и прекрасно. В таком случае можно начинать.
— Но это же действительно безобразие! — опять повторил другой, воплощаясь во что-то. — Он ушел от нас куда-то вбок, и я даже знаю его имя!
— Вперед! — сказал первый, делая все, что нужно.
— Вперед, — согласился другой, обретая себя.
— Но это, действительно, очень странно, — сказал Иисус Кибальчиш.
В зале было тихо.
— Граждане и гости, хотя вас не существует! Товарищи и господа, — заявил председательствующий Иаковлев. — Иногда мне кажется, что у нас вообще нет никакой власти. Это просто черт знает что такое!
Миша О. стоял «смирно» и охранял благородное сборище, которое имело вселенский смысл. Предшествовало этому множество событий. Для начала самим богам нужно было воссоздаться во многих вариантах личностей, чтобы произвести впечатление большого разнообразия участвующих в консилиуме представителей, так как это было необходимо для демократии и гласности, которые предполагают разные мнения; затем после длительных переговоров должна была состояться сама встреча на самом высшем из имеющихся в реальности уровнях, а также дебаты о проблеме, вставшей перед мирозданием.
В аэропорту Иаковлев бодрой походкой вышел навстречу прилетевшему самолету. Лао спустился по трапу и вынул руку из перчатки.
— Лао Дзе Дун, — представился он.
— Иван Иванович, — сказал Иаковлев и пожал руку Лай. — Я счастлив, что вы посетили мою скромную обитель. Познакомьтесь с моей супругой.
Ольга Викторовна Иаковлева поправила бриллианты и кокетливо протянула руку для поцелуя. Лао припал губами к руке и оставил после себя огромный красноватый засос.
— Ну что, товарищ Дун, — официально сказал Иаковлев, — пройдемте?
— Ну конечно же, — отозвался Лао и пошел вперед. Оркестр играл Гимн Бытия. Встречающие эманации расплывались в улыбках и махали разноцветными флажками.
— Наше население все как один поддерживает Ваш приезд! — говорил Иаковлев, гордо смотря по сторонам.
— Еще бы! — сказал Лао. — А мое население сейчас стопроцентно потеряло сознание и находится в глубоком обмороке от счастья предстоящих событий!
— Да? — переспросил Иаковлев.
— Да.
— Зато наше население после окончания переговоров, если они, конечно, будут удачными, на что, я надеюсь, совершит массовое самоубийство от восторга перед правильностью курса, избранного им и мной лично.
— А я вот пекусь о своем народе! — заявил Лао зло. — Я бы не допустил такого, я бы вырвал бы свой народ из петли и из-под бритв и револьверов!
— Милейший, я этим только и занимаюсь последние два месяца, — сказал Иаковлев и насмешливо посмотрел вдаль.
— Ну и как, успешно?
— Как видите, уважаемый Дун, — ответил Иаковлев ледяным тоном. — И вообще, мы, по-моему, обговаривали полное невмешательство в дела друг друга! Что Вам дался мой народ? Займитесь лучше своим! Между прочим, у Вас во Вселенной холод, голод и нищета!
— А это уже Вы вмешиваетесь, — бодро сказал Лао. — Не надо, прошу Вас. Давайте лучше займемся делом. Мы тут не одни.
— Ну конечно, — добродушно согласился Иаковлев, и они немедленно оказались в зале для заседаний, в котором уже начался консилиум. Как уже было написано, в зале было тихо.
— Граждане и гости, хотя вас не существует Товарищи и господа, — заявил председательствующий Иаковлев. — Иногда мне кажется, что у нас вообще нет никакой власти. Это просто черт знает что такое!
Миша О. стоял «смирно» и охранял благородное сборище, которое имело вселенский смысл.
— Да, мы не одиноки во Вселенной, — продолжал Иаковлев, высморкавшись. — Но она ведь принадлежит нам! Все живое нам подчиняется, исходит из нас и приходит к нам! Я не буду рассказывать вам тайны, поскольку вам нельзя. Но помилуйте, есть ведь пределы безобразия!
— А что случилось? — прокричал с места Федоров.
— Случился беспрецедентный случай!
— Извините, — опять же с места крикнул какой-то неизвестный человек. — Я прошу слова!
— Пожалуйста, — миролюбиво сказал Иаковлев, — у нас демократия. Вы хотите с места или с трибуны?
— Как угодно.
Человек встал, достал из кармана сложенный листок бумаги и торжественно проговорил:
— Меня зовут Андрей Уинстон-Смит. Я поклонник философии Федорова. Я написал художественную прозу и хочу ее вам прочитать.
— Читайте, — разрешил Иаковлев.
Человек прокашлялся и прочел вот это:
«Однажды особь выпустили наружу. Поправив манжеты и выпив кофе, индивидуум сел в кресло и положил ногу на ногу. В глубине сознания раздавался еле слышный поток схлынывающей пустоты, хаотических устройств, которые, подобно угрожающему безумию ночных бабочек, когда-то облепляли тело и душу единой сферой ненужных чувств и нерешенных вопросов. Лишь загадочная улыбка напоминала о последовательно проведенном ряде компромиссов, сжигающих все неприятное внутри. Снаружи появился некоторый блеск — и больше ничего. Кофе обладал радостным вкусом, кресло было пушистым и нежным, цилиндр, словно вальяжный гость, застенчиво притаился на вешалке, а впереди ждал еще неоткрытый Китай. Трагедии и основные вопросы приобрели непередаваемое чувство милой реальности и прочно встали на почетное место в красивом шкафу среди прочих предметов — когда-нибудь их можно будет взять, оттуда, словно антикварную книгу, бережно смахивая пыль рукой в белой перчатке. И это все присутствовало будто всегда и в первый раз — даже простая весна с легкостью расщепляла атомы поисков смысла и создавала целостное и циничное восприятие окружающего — особь вступила на нечестный путь. Чашечки, побрякушки и прочий кайф вытеснили основу личности — как будто бы в самом деле можно было стать ближе к телу и придумать новые тайны.
Ознакомительная версия.
