Ознакомительная версия.
– Эту ладью не сожгли. Почему? – спросила я. – Ведь огонь – основа погребального ритуала.
– Сейчас трудно определить. Важно другое. Ладья может хранить неисчислимые тайны! Не меньшие, чем гробницы египетских фараонов. Доспехи, одежда, оружие, украшения, статуэтки, рунные тексты! Целое судно с покойным конунгом и наверняка с дружиной!.. В любом случае мои мечтания бесплодны. Достать ладью изо льда практически невозможно. Видите, с каким оснащением мы приплыли?
– У вас на судне нет никакого оснащения, – заметила я.
– Точно. Ничего нет… Даже отбуксировать айсберг у нас не хватит мощности двигателей. К тому же его часы сочтены. С трех сторон лед изрезан разломами. Вскоре айсберг расколется, от погребальной ладьи останутся только фотографии, которые мы сделали… Она будет уничтожена, возможно, раньше, чем мы думаем. – Он кивнул назад. – Видели на горизонте темное облако?
– Намечается дождик?
– Капитан сказал, что будет серьезный шторм. Волны разорвут айсберг. У нас осталось несколько часов. Вы прилетели вовремя.
Руки Эрикссона окончательно перестали слушаться хозяина. Пытались застегнуть уже застегнутые пуговицы на куртке, постоянно поправляли воротник. Мне сделалось жаль Марка. Найти такое сокровище – и обнаружить, что тебя отделяет от него бездонный ров. Дотянуться невозможно. Остается только бессильно наблюдать, как бульдозер природы ломает и давит хрупкую древность своими безжалостными траками. Природа частенько воспринимается многими как художник, создатель, непревзойденный творец. Но в некоторых случаях иначе как варваром назвать ее невозможно.
– Зачем понадобилась я?
– Судно нам не достать, – повторил археолог. Волна ударила в борт и окатила нас веером прохладных соленых брызг. – Но там, возле вершины, во льду какая-то табличка.
Он протянул бинокль. Я взяла тяжелые сдвоенные трубы и прильнула к окулярам. Палуба под ногами гуляла вверх-вниз, а потому гулял и айсберг, увеличенный линзами. Но табличку я нашла. Темный прямоугольник, замурованный в толще льда. Наверняка на нем имеется надпись, но отсюда не разглядеть.
Я вернула бинокль Эрикссону и посмотрела на льдину невооруженным глазом. От поверхности воды до крохотного прямоугольника метров двадцать отвесной «доски». Гладкой, почти без уступов, но с частыми вертикальными трещинами. Такое впечатление, что на солнышке лед не тает, а лопается, как старая пластмасса.
– Мне нужен текст и сама табличка, – сказал Эрикссон. – Она – единственная ценность, которую можно спасти. Желательно извлечь табличку изо льда, но если времени не останется, то в крайнем случае можно хотя бы сфотографировать.
– М-да, – пробормотала я и оглянулась. Черное облако на горизонте увеличилось. Повернулась к айсбергу и повторила неопределенное, выражающее и раздумья, и сомнения, и тревогу: – М-да…
– Университет готов заплатить любые деньги, Алена, – предупредительно заговорил швед. – Айсберг крутой со всех сторон. Без специального оснащения на него невозможно даже ступить. Аксель свалился в воду, пытаясь перебраться на ледовое подножие. Мы больше не стали рисковать и вызвали вас…
Я разглядывала айсберг, пощипывая себя за подбородок.
Можно подняться, можно… При помощи «кошек» и ледоруба можно подняться. Для организации страховки на некоторых участках придется забивать крючья. Лед мягкий, ломкий, тает на солнце. Закладки в трещинах держать не будут, а потому – только крючья. Причем специальные, ледовые.
Однако есть две вещи, которые смущают меня. Во-первых, надвигается шторм. Придется торопиться, а я спешки не люблю. Вообще, спешка в скалолазанье – прямая тропинка в могилу. Поторопился, ступил на ненадежный камень – и можешь сказать «привет!» глыбам у подножия скалы… А во-вторых, нет у меня опыта ледолазанья. Моя стихия, мой простор и вдохновение – скалы. Пологие, крутые, отвесные, отрицательные. А по льду я ползала лишь однажды, и это было так давно, что никаких навыков не сохранилось… Я даже не помню, где происходил подъем.
– Хорошо, давайте попробуем, – сказала я. – О деньгах поговорим позже, когда выполню работу. Нужна пила, чтобы изъять табличку. Нужна шлюпка и пара толковых парней.
– Пила найдется… Возьмете меня с собой?
Я посмотрела на Эрикссона сверху вниз. Ученый закрыл плешь пухлой ладошкой, защищаясь от солнца, и виновато сощурился в ответ.
– Взять куда? – удивилась я. – В шлюпку?
– Нет, на айсберг.
– Марк, вы шутите или вас укачало?
– У меня есть ботинки со стальными набойками.
Карабкаться на оплывающий айсберг одной – еще куда ни шло. Но тащить за собой пятидесятилетнего ученого, у которого из ледолазных навыков одно только горячее желание, – это даже не криворукий напарник по связке, не новичок – это балласт весом в шестьдесят килограммов.
– Даже и не думайте, – ответила я.
– Алена, вы должны взять меня с собой! Это вопрос жизни и смерти!
– Вот именно! Последнее – особо актуально! Если соскользнете, то в своих ботинках со стальными набойками пойдете на дно утюгом.
Я, конечно, утрировала. Специально пугала. Пара альпинистов, идущих вместе, соединяется веревкой, потому и называется «связкой». Один другого страхует. Конечно, буду страховать Эрикссона – куда я денусь! Если сорвется – вытащу… Но что он будет делать, если сорвусь я? Удержит ли меня? Сомневаюсь. В кошках, с железяками на поясе пойду ко дну, как Железный Дровосек. И ученого утащу за собой.
– Алена, пожалуйста, – умолял археолог. – Я заплачу!
– Дело не в деньгах.
– Я хочу сам посмотреть на табличку, понимаете? – заговорил дрожащим голосом Эрикссон, жалобно глядя на меня. У него такое простое, деревенское лицо. – Хочу пощупать руками. Хочу прикоснуться к древности в том ее виде, в каком она дошла до нашего времени! Айсберг развалится, и я больше не увижу того, что он хранит в себе! Так позвольте хотя бы прикоснуться к табличке.
Я безмолвно развела руками. Что тут сказать? Действительно, жалко шведа. Сама готова расплакаться, что теряем уникальную археологическую ценность.
– Ладно! Собирайтесь!
Два матроса гребли энергично и умело. Шлюпка рывками двигалась по воде, переваливаясь на гребнях волн. Ледяной массив, прозрачный только по краям, надвигался на нас. Он напоминал хрустальный замок, причудливо игравший бликами в лучах солнца. В некоторых местах лучи разлагались в полукруглый спектр.
Маленький Эрикссон, затянутый в ремни страховочной беседки, точно кавалерийский командир в портупею, сидел на носу шлюпки и задумчиво смотрел на айсберг. Лицо такое грустное – будто вот-вот расплачется. Я представила, как буду тянуть его наверх, а он будет плакать. Соленые слезы станут срываться со щек, лететь вдоль стены и падать в соленую же воду.
У меня, однако, не было времени предаваться грусти. Стала пристегивать кошки на ботинки. Все остальное уже на мне – вторая страховочная беседка, пояс с карабинами, зажимами и крючьями. За спиной – зачехленный фотоаппарат и ножовка. Два мотка веревки и ледоруб лежат на дне лодки, готовые к употреблению.
– У вас… это… что такое?
Я подняла голову. Один из матросов, не переставая работать веслом, с интересом смотрел на меня. Лет сорока, бывалый, с грубыми чертами лица и серебряной серьгой в ухе. Если не прицепил просто так, ради красоты – значит, парень однажды обогнул мыс Горн. Есть у моряков традиция – так обозначать это достижение. Если прошел мыс дважды – серьга должна быть золотой.
– Извините, вы о чем? – спросила я.
– Там, на руке.
Он имел в виду татуировку на моем плече. Два льва, заключенные в круг, – черный и красный. Один напротив другого.
– Это древний символ, – пояснила я.
– Красиво. Где так делают?
– В Нью-Плимуте, Новая Зеландия.
Он вдруг бросил весло и задрал рубаху. Лодку развернуло, сосед по лавке недовольно посмотрел на коллегу.
На торсе моряка от пупа до ключиц красовалась, кажется, Анна Курникова, стоявшая на изумрудном газоне травяного корта. Из одежды на ней была только теннисная ракетка, закинутая на плечо.
Моряк улыбался во весь рот, в котором отсутствовало нескольких зубов.
– Ну как?
– Да… – растерянно пролепетала я. – Это в некотором роде тоже… красиво.
Сосед по лавке – старший по возрасту – ткнул «живописного» локтем и яростным взглядом указал на весло. Греби, мол! Почитатель тенниса виновато кивнул на меня, подразумевая, что дама хотела посмотреть! Но рубаху опустил и принялся грести.
«Мёльде» остался метрах в пятидесяти. Если ему пристроить сеть сбоку, получится вылитая рыбацкая шхуна. Но я смотрела не на него, а дальше. Чернота уже закрыла весь горизонт. На фоне этой черноты в небо поднялся гидросамолет. Правильно, ему надо поспешать, а то попадет в шторм. С гнусным гудением он пролетел над нашими головами и исчез за айсбергом.
Ознакомительная версия.
