— Две дочки, — ответил Жихарь. — Нынче сына ждем. Непременно будет сын, все бабки говорят. Она у меня и разумница, и обращение знает, и понятия всякие, только ведь она природная княжна, а я…
— Нашел о чем печалиться, — хмыкнул Мутило. — Слава о тебе и под водой идет, до морей уже добежала.
— Слава — не родословие, — сказал Жихарь. — Она, Карина моя, то ничего, а то как возрыдает! Ищи, говорит, корни свои, иначе наследник безродный появится, настоящие князья у него живо отнимут вотчину!
— Глупости какие, — скривился Мутило. — Как это вы, люди, любите сами себе жизнь усложнять! Это бабские причуды — ведь и рыба с икрой, бывает, чудесит. Жен-то воспитывать надо — что на суше, что в омуте. Вон по моей русалке разве что печка не ходила, да и то потому, что не положено под водой печи складывать. Зато теперь по одной половице плавает. А сперва-то как причитывала: кабы не ты, изверг, говорит, была бы я теперь прекрасной ундиной в Бонжурии! Врешь, отвечаю: кабы не я, ты бы сейчас на Туманном Острове в холодном Несс-озере страшилой работала! Ей и возразить нечего…
— Богатырям женщин бить не полагается, — сказал Жихарь. — А князьям тем более. Мы ведь не мужики сиволапые!
— Вон ты как заговорил, — хихикнул Мутило. — А откуда же взялась поговорка:
«Князьями не рождаются — князьями становятся»?
— Становятся, это верно, — ответил Жихарь. — У князей ведь и ум устроен не как у прочих людей. Сам в себе замечаю перемены великие! Едешь, бывало, вдоль рубежа, глянешь направо, на родное Многоборье, и думаешь: «Это мое».
Глянешь налево, на соседскую землю, и вдругорядь мыслишь: «А ведь и то, если вдуматься, — мое же!» И страшно становится, и глядишь на себя, как на чужого человека, к тому же противненького… Блин поминальный, да как тяжело-то! Одна надежда — что сын вдруг возьмет и возмужает в один день. У меня такое уже бывало. Тогда сложу я с себя знаки власти, посажу его на престол, а сам поеду подвигов искать… Веришь ли — недели для себя не выкроишь! Ну, давай, за княгиню, за дочерей…
Они еще раз подняли чарки, опростали их и оба задумались.
— Хорошо, когда только сам за себя и отвечаешь, — продолжил богатырь свои страдания. — А тут об каждом думай! Это какую же голову иметь надо!
Чей-нибудь дитенок в яму сверзится — дура-мать не досмотрит — а ты мучаешься, словно сам виноват…
— Это оттого, что у людей в нагрузку к душе еще и совесть прилагается, — наставительно сказал Мутило. — То ли дело нам! Не хватало мне еще всякую икринку обихаживать, в улиткины заботы вникать! Конечно, когда среди рыбы замор начинается, надо что-то делать, так это же в редких случаях…
Чувствую, что не боятся тебя — отсюда и все беды.
— Я не Гога с Магогой, чтобы от меня людям шарахаться, — сказал Жихарь и чуть не заплакал.
— Ладно, что-нибудь придумаем. Будь проще — и люди к тебе потянутся! — важно сказал водяной черт, словно век занимался княжескими делами. — Как там Демон существует? Оклемался или нет?
Жихарь невольно расхохотался и даже утешился. На свадьбе Демон Костяные Уши, как старший по возрасту (свету белому ровесник), назначен был тысяцким; побратимы же новоиспеченного князя пребывали в звании простых сватов и дружек. От такой чести Демон возгордился неслыханно и взмыл в небо, да так высоко, что достиг областей, где всякий воздух кончается и начинается вечный мороз. Там Демон мигом застыл в ледышку и рухнул вниз, где ему суждено было разбиться на мелкие кусочки. Но гуляли, к счастью, не в княжеских палатах, а на берегу пруда — чтобы было где остужать хмельные головы. Демон туда и ухнул, а Мутило кинулся доставать. К вечеру тысяцкий оттаял, пришел в себя, но стал малость заговариваться, а демонята, уже приспособившиеся к почтовой службе, жаловались потом, что, мол, папаша стали какой-то отмороженный.
— Оклемался, — сказал Жихарь. — Только во время разговора пальцы врастопыр держит, — и показал, как именно держит нынче пальцы Демон Костяные Уши.
Выпили и за отмороженного. Водяник навалился на людскую стряпню — после зимней спячки все равно чем брюхо набивать.
— Может, пару утушек изловить да зажарить? — предложил Мутило, видя, сколь быстро изводится закуска.
— Не вздумай! — нахмурился рыжий князь. — Они сейчас гнезда вьют, я всякую охоту на это время запретил…
— Это ты своим запретил, — сказал Мутило. — А щуке попробуй запрети! Она такой визг подымет! У меня, гляди, вон какой рубец остался!
— Не боятся они тебя, — подковырнул Жихарь. — А ведь Гремучий Вир на моей земле — стало быть, и законы мои…
— Под водой живут не законом, но обычаем, — заметил водяник. — Ладно, это все пустословие, давай про родословие. Всякий князь, известное дело, свой род к богам возводит. Вот и про тебя века через два-три сочинят, что, мол, Перуну внучек, Яриле сыночек…
— Уже сочиняют, — нахмурился Жихарь. — Дескать, дочка мельника из-за меня здесь утопилась, а сам мельник одичал с тоски и превратился в ворона здешних мест…
Мутило хлестко всплеснул перепончатыми лапами:
— Ну люди! Ну ума у них! Откуда же на озере взяться мельнице с мельником!
Это же не запруда! Однако терпи, раз героем стал. Еще и не такое про себя услышишь… Если доживешь до беззубых лет… Высоко залетел, надо быть скромнее. Вот мне по молодости, помнится, предлагали одно озерко — далеко-далеко на восходе. Там не озеро, а целое пресное море, по нему в бурю и волны морские ходят. Так я отказался.
— А чего так?
— Волны, говорю, ходят в бурю человек знает какие и рыбацкие лодки переворачивают в холодающую воду. Утопленников полно. А я здесь и с одним-то замучился каждый день ему заделье придумывать, чтобы глаза мне не мозолил. Там же таких целая ватага. Ну, мой-то старательный, скоро будет на чин водяного испытание держать, найдут и ему водоем…
— Постой, постой! Так водяники, выходит… Вон как! Чего же про тебя говорили, что ты полукровка, ведьмин сын?
— Люди говорили, — уточнил Мутило. — Люди. Вы вечно все переврете… Сам ведь такой же… Брехло, хоть и князь… Не может у водяника с человеческой бабой, даже и с ведьмой, быть потомства.
— Это верно, — согласился Жихарь и потряс бутылью, словно от этой тряски зелена вина могло прибавиться. — Все мы врем и подвираем, а правду только вино и способно выгнать на свет. Ведь и меня не ведьма поедучая в печку пихала, а простая старушка. Квелый да чахлый был я во младенчестве, вот она меня из разбойничьей избы забрала и к себе принесла лечить, а я по глупости на весь лес орал: «Кот и Дрозд, спасите меня!» Бабка меня обмазала тестом и сунула на лопате в печь — чтобы, значит, дошел до полной силы… После этого полагается дитя еще поганым корытом накрыть, а потом из-под корыта достать, будто бы заново народившегося. Но тут прибежали Кот с Дроздом, видят такое дело, собрались бабку зарезать по обвинению в людоедстве, да она того не дожидалась: в окошко сиганула, как молодая. А потом сочинили и про ведьму, и про мои малолетние подвиги…
— Правда и без вина вылезет, — наставительно сказал Мутило. — Меня маленького та же самая бабка сюда, на Гремучий Вир принесла от родимчика пользовать водою с лунной дорожки. А люди подумали, что топить. Базлали так, что я перепугался, со страху бабке чуть нос не откусил, затрепыхался и в воду ухнул. О чем, кстати, не жалею. На земле бы я уже давным-давно состарился и помер. А в воде и человек медленно движется, и время не скоро идет. Хорошая ведь бабушка была, ославили ее зря…
Выпили за необоснованно ославленную бабушку. Зелено вино, употребленное в достаточном количестве, помаленьку разогнало грусть-печаль. Жихарь этим решил воспользоваться.
— Вот еще что, — сказал он. — Просьба к тебе от всего Многоборья. За боями и трудами оскудела наша казна. Так вот, нельзя ли моим людям для поправки жизни устроить на твоем озере рыбный промысел? Просеку прорубим, проторим прямую дорогу, будем рыбу солить, коптить, торговать… Ну, тебе жертву каждую весну, как положено — лучшего коня…
Мутило задумался. Потом показал Жихарю кулак — но не в смысле угрозы, а в смысле отказа — просто из-за перепонок водяник не может собрать пальцы в кукиш.
— Вот тебе — промысел, — сказал он, — Знаю я ваши промыслы. Во-первых, твои ухари тут все выловят под метелочку. Сети сплетут такие, что малек не уйдет. Потом, чтобы озеру не пропадать, начнут на берегу какие-нибудь пакости делать — например, кожи дубить. И потечет в Гремучий Вир всякая дрянь, так что даже лягушки отравятся. А под конец люди и сами поселятся — бани построят, отхожие места возведут, начнут стирать, лишних котят да щенят топить…
— Не допущу! — грохнул кулаком Жихарь.
— Ты не вечный, — возразил водяник. — А озеру еще многие века быть! Эх, отчего вы такие жадные?
Жихарь ничего не ответил и только глядел на водяника с большим изумлением.
